— ...И Центральный банк тут же сообщил, что на всякий случай приготовил триллион рублей.
— Конечно. Старый проверенный способ реагирования. Но смотрите, как все изменилось. ЦБ перешел в другую парадигму курсовой политики. У нас практически свободное плавание. Мы не тратим валюту на поддержание курса, который не нравится рынку. В 2008 году тратили, проводили управляемую девальвацию, но она обошлась довольно дорого. Ослабление рубля оказалось большим, чем могло бы быть: 40 с лишним процентов. Но я считаю, что правильно сделали. Валютные резервы просто были перераспределены: от нас — в резервы бизнеса и домохозяйств, что и создало возможность для преодоления проблем. Но сейчас этого не требуется.
— Вспоминаю ваше утверждение, сделанное в самый разгар того кризиса: главный тренд рубля — это укрепление. Значит, и нынешнее ослабление — всего лишь эпизод?
— Эпизод. И мы считаем, что сейчас больше шансов на то, что рубль будет укрепляться, а не падать. Но самое главное — сейчас это дорога с двухсторонним движением. И бизнес это тоже понимает. Сейчас нельзя выстроить стратегию зарабатывания денег на движении курса. В 2008-м мы вместе с Минфином раздавали рубли, банки брали эти рубли, шли с ними к нам и покупали у нас валюту. Это оказывало давление на курс рубля, и он снижался. Они отрабатывали свою маржу, потом снова брали у нас рубли... Подобная спираль как раз и потребовала потратить больше денег, чем сейчас. Сейчас поведение банков совсем не такое. Они не открывают валютных позиций, чтобы заработать. Они покупают валюту для того, чтобы выполнить заявки клиентов, не более того. Иными словами, здесь изначально другая стратегия. Сейчас у них иностранных активов гораздо больше, чем пассивов. И в этом смысле банкам совершенно невыгодно обесценение валюты. Они не будут на это играть и потому, что не заработают, и потому, что могут потерять активы, которые уже есть. И еще одно очень важно. Население оказалось гораздо мудрее, чем аналитики. Валютная структура депозитов почти не изменилась. В целом они растут, хотя и чуть меньшими темпами, чем в 2009—2010 годах. И это правильно: тогда были страх, боязнь потерять работу — сбережения всегда в таких случаях увеличиваются, а потребление уменьшается.
Что касается упомянутого триллиона. Мы всегда должны быть готовы решить проблему ликвидности. И решить с избытком, с перехлестом. Скажем, в 2008 году, когда население снимало деньги с депозитов, мы предупредили банки: ни в коем случае не препятствовать, мы всех вас подкрепим наличностью, потому что именно готовность исполнить обязательства в любом количестве снижает спрос. Если банк видит, что мы готовы, порох сухой и можно сколько угодно денег выдать, то тогда и не надо их запасать. Самое страшное, когда мы создаем на ровном месте проблему, когда из-за недоверия банки начинают резать позиции друг на друга, закрывать лимиты на межбанковском рынке. Исчезают ресурсы — исчезает доверие. И тогда можно создать рукотворный кризис.
Поэтому когда мы говорим, что можем эти деньги дать, то понимаем: скорее всего, выдавать их не будем, поскольку они не востребованы. Мы не только триллион, а и два, и три можем дать, но я убежден, что этого не потребуется.
— Если сравнить ситуацию в 2008 и в 2011 годах по трем позициям: наличие резервов и ресурсов, которыми можно пригасить негативную волну, объем корпоративных долгов и нефтяная конъюнктура. В чем здесь акула от дельфина отличается?
— В 2009 году бюджет закладывался на 41 доллар за баррель — тогда нефть на короткое время упала со 130 долларов до 30 с лишним и были приняты такие расчеты. Сейчас ориентир на 100 долларов за баррель... Сегодня более сбалансированная ситуация, меньшая закредитованность — как внешняя, так и внутренняя. Национальных резервов, конечно, меньше. Почти в два раза: сейчас это где-то порядка 100 миллиардов долларов в двух фондах — Национального благосостояния и Резервном. Но тогда мы эти деньги тратили в больших объемах, потому что бюджет от 7 процентов профицита сразу же перешел к 7 процентам дефицита. Сейчас мы не тратим и не будем тратить таких средств.
— Начиная со ста долларов за баррель рубль начнет укрепляться?
— Уже начал потихоньку.
— Какой курс рубля можно считать справедливым?
— Какой на рынке — тот и справедливый. Чуть крепче доллар, чуть крепче евро, небольшие качельки, но не более того.
— Про тихую гавань не спрашиваю: знаю, не любите этой метафоры.
— Не люблю. Тихой гавани нет. Их в общем-то не было и раньше. Но раньше это не все понимали. А теперь знают, что качество политики государства во всем мире хуже, чем качество бизнеса.
— Почему Америке при этом доверяют? Она тонет, а за ее казначейскими бумагами очередь стоит.
— У Америки кредитная история, в которой ничего предосудительного не позволялось. И плюс, конечно, они могут эмитировать резервную валюту. Кто-то хорошо сказал: «У них есть печатный станок, и они знают, как им пользоваться».
— Как должна себя вести страна в кризисном окружении? Например, Россия, оказавшаяся рядом с неблагополучной ныне Европой: затаиться надо или, наоборот, проводить экспансию? Сейчас наши влиятельные эксперты говорят, что надо помогать им выйти из кризиса, покупать испанские облигации...
— Изолироваться нельзя. Мы открытая экономика, мы зависим от мировых рынков, и, если постараемся изолироваться, будет только хуже. При этом, конечно, некоторые элементы деглобализации были бы уместны. Ведь наша модель роста была основана на том, что у нас плохо работал механизм превращения внутренних сбережений во внутренние инвестиции. Такая модель создает избыточную зависимость и слишком прямо транслирует любое чихание мировых рынков на нашу ситуацию. Сейчас мы немножко сдвинулись с той точки. Национальные сбережения, национальные инвестиции — вот магистральная дорога. Это первое.
Второе. Никого не надо бросаться спасать: спасать — значит принять на себя чужой риск. Это неразумное поведение. А Европа должна спасти сама себя, у нее есть все необходимое. В том числе такой мощнейший инструмент, как Европейский центральный банк, который может решить проблему зачистки балансов банков или суверенных балансов. У них есть Европейский фонд финансовой стабильности, и ЕЦБ может его кредитовать. Им трудно принять политические решения, потому что там много юрисдикций, много парламентов и избирательных циклов.
Но это их проблемы. Они должны суметь научиться договариваться. Собственно, есть единая Европа или ее нет? Я считаю, что есть, и она способна решать свои проблемы.
— То есть испанская тема вам не близка?
— Не близка. Конечно, правительство вправе вкладывать свои резервы в любые активы. И мы как агент добросовестно исполним все, что надо. Но брать испанский долг на свой баланс, думаю, мы не станем. Мы должны быть в другом солидарны: совместно с европейскими агентствами, центральными банками, регуляторами, фискальными органами разрабатывать набор надзорных мер, обмениваться информацией. Вот здесь солидарность должна быть полная. А принятие рисков совсем не обязательно.
— Как вы считаете, с отставкой Алексея Кудрина, министра достаточно жесткого, Минфин ослабит бюджетную оборону? Все-таки выборы требуют жертв. Если да, то готов ли Центральный банк стать на страже финансового либерализма?
— Фундаментально жесткость должна быть именно в фискальной системе. Центробанк обладает механизмом тонкой настройки, а фискальная система — нет. И когда она консервативная, это правильно: надо исходить из того, что могут возникнуть проблемы с доходами и их придется решать. Центробанк всегда может предоставить ликвидность бизнесу — на какое-то время. Мы это делаем дискретно, коротко, точечно, гибко. Но всегда с возвратом. У нас гораздо больше гибкости. У Минфина свой инструментарий. Они принимают обязательства. Вот сейчас у нас раздут бюджет. Но беда не только в том, что он большой, а в том, что он трудно сокращаемый: в нем велик удельный вес социальных обязательств. Если бы там были инвестпроекты, таких больших проблем не было бы. А когда там пенсионеры, бюджетники, ничего с этим не сделаешь. Вот в чем принципиальная недопустимость мягкой фискальной политики. Поэтому ни в коем случае этот запас прочности, который, кстати, был не такой уж и большой, но все-таки был, нельзя растранжирить. Его нельзя будет компенсировать другими механизмами. Нельзя, не удастся.
— И как выходить из ситуации?
— Сейчас нет непосредственной задачи сокращать расходы. Но не надо их хотя бы увеличивать. Не следует принимать новые обязательства и программы. Хотя, с моей точки зрения, есть такие расходы, которые я бы существенно сократил — например, объем межрегионального перераспределения. Подобная уравнительность убивает в регионах стимулы к развитию. То же самое в отношении военных расходов: их темпы роста и темпы роста расходов на образование и здравоохранение расходятся с тенденциями всех стран — и развитых, например Америки, и развивающихся, таких как Индия, Китай. Это неправильно, но что есть, то есть. В будущем хотя бы увеличивать не надо. И тогда экономический рост позволит постепенно снять эту избыточную остроту проблемы.
