Эванджелиста Торричелли, этот жуир и завсегдатай флорентийских погребков, оставил нам не только «торричеллиеву пустоту», но и формулу скорости истечения жидкостей из сосудов, правило квадратуры парабол: не зная высшей математики, он определил квадратуру циклоиды, исследовал центры тяжести тел вращения и усовершенствовал артиллерийский угломер.
Он жил бурно, тратил себя щедро и в трудах и в досугах и умер очень рано – 39 лет от роду. Умер и унёс в могилу секрет, о существовании которого люди узнали совсем недавно.
Известно, что Торричелли сам изготовлял линзы для оптических приборов. В Музее истории науки во Флоренции хранится его линза диаметром 83 миллиметра, изготовленная им за год до смерти. Уже после его кончины флорентийские астрономы вставили эту линзу в телескоп и направили его на Сатурн. Они не только увидели кольцо Сатурна, из-за которого тогда было столько споров, но даже тень от кольца на диске планеты.
Без малого через 300 лет после этого наши современники физики взяли линзу из музея и решили сравнить с нынешними линзами при помощи дифракционной решётки, которая способна обнаружить в теле линзы неоднородности размером около одной десятитысячной миллиметра. Как писал несколько лет назад французский журналист Мишель Рузе: «В результате такого дифракционного исследования выяснилось, что линза Торричелли превосходит по своим качествам современную линзу».
В записях Торричелли есть строчка: «И ангел был бы не в состоянии изготовить лучших сферических зеркал». Что это, похвальба? У него было слишком много своих пороков, чтобы ему нужно было приписывать чужие: Торричелли отличался в научных публикациях большой скромностью и сдержанностью. Значит, он знал, как делать сверхточные линзы, прибегая к, казалось бы, совершенно недостижимым в его время измерениям миллионных долей сантиметра! Как?…
«К крайнему моему сожалению, я не могу раскрыть мой секрет, так как великий герцог предписал мне молчать о нём…» – писал Торричелли. Правда, в одном из писем к другу есть намёк, что он использовал открытое и засекреченное им явление, которое мы называем сегодня интерференционными кольцами. Известно, что после смерти Торричелли разгадка его секрета хранилась в шкатулке, которая долго бродила среди его друзей. Потом её потеряли. Лишь через 300 лет опубликованы были рукописи Торричелли, но той, которая была спрятана в шкатулке, среди них нет.
И до сих пор никто не знает, где она. И до сих пор никто не знает, где могила гениального флорентийца. Поэтому, когда я смотрю на его портреты, мне всегда кажется, что над задорной эспаньолкой прячется в его мушкетёрских усах улыбка, кажется, что Эванджелиста Торричелли смеётся над нами.
Климент Тимирязев:
«РАБОТАТЬ ДЛЯ НАУКИ И ПИСАТЬ ДЛЯ НАРОДА»
Высокий худощавый блондин с прекрасными большими глазами, ещё молодой, подвижной и нервный, он был как-то по-своему изящен во всём…
Говорил он сначала неважно, порой тянул и заикался. Но когда воодушевлялся, что случалось особенно на лекциях по физиологии растений, то все недостатки речи исчезали и он совершенно овладевал аудиторией…»
Таким запомнил своего профессора студент Петровской академии В. Г. Короленко, будущий писатель.
Профессор этот принадлежал к числу педагогов, проникнутых свободомыслием, а потому уже неугодных. К тому же он почитал себя дарвинистом, и учение это, если и неопасное для российского престола, то, наверное, богопротивное, всячески популяризировал. Недаром князь Мещерский намекал без обиняков: «Профессор Петровской академии Тимирязев на казённый счёт изгоняет бога из природы». Князь лгал: на казённый счёт царская Россия не издала ни одной строки великого физиолога. Впрочем, никто из «людей влиятельных» великим физиологом его не считал: почётный доктор Кембриджа, университетов Женевы и Глазго в списках академиков императорской Академии наук не числился.
В Петровской академии Тимирязев работал до её закрытия и роспуска профессуры. Потом окончательно перешёл в Московский университет, где читал лекции 34 года. И здесь, в университете, слыл он человеком «неблагонадёжным», «дурного либерального толка», за которым нужен глаз да глаз. Вместе со студентами не явился, к примеру, на занятия, когда те отмечали день памяти Чернышевского. А когда декана Бугаева послали публично зачитать прямо на лекции выговор Тимирязеву, он взял из рук оробевшего Бугаева бумагу и зачитал сам. Потом обернулся к студентам:
– Не будем больше об этом говорить. У нас на очереди стоят более важные дела… Итак, смесь веществ, которую мы называем протоплазмой и которая состоит главным образом из белков… Никто не слышал уже, как скрипнула за Бугаевым дверь.
В 1901 году Тимирязев высказал протест в связи с царскими репрессиями в отношении студентов и подал заявление об отставке. Сколько хлопот доставила эта отставка университетскому начальству и министерским чиновникам! Сколько их льстивых послов получали «поворот от ворот» большого дома на улице Грановского, в котором жил «неистовый Климент»! Как жаль, что выбранная форма этюда мешает привести здесь целиком письмо Тимирязева попечителю учебного округа П. А. Некрасову – благороднейший и умнейший документ, которым гордилась вся передовая интеллигенция России! Как жаль, что нельзя подробно рассказать о ликующей толпе студентов, заполнивших 18 октября 1901 года громадную аудиторию, где должен был читать свою лекцию вернувшийся в университет профессор. Отвечая на овации, он сказал: «… я исповедую три добродетели: веру, надежду и любовь; я люблю науку как средство достижения истины, верю в прогресс и надеюсь на вас». Помолчал и добавил, словно извиняясь: «Естественное волнение, испытываемое мною, мешает мне сейчас начать лекцию…»
Как сформировался этот удивительный и прекрасный русский характер? Почему учёный с мировым именем, родоначальник исследований гигантской проблемы фотосинтеза, блестящий ботаник, химик, физиолог превратил университетскую кафедру в трибуну передовых общественно-политических идей своего времени? Отчего этот дворянин, 74-летний профессор, сам возраст которого предполагает нелюбовь ко всяческим переменам, так восторженно приветствует революцию, так деятельно помогает молодой Республике Советов? Ответы на эти вопросы – вся жизнь Тимирязева.
Он родился в Петербурге 3 июня 1843 года. Его отец был человеком, настроенным весьма прогрессивно. С армиями Кутузова дошёл он до Парижа. На его глазах Николай I учинил расправу над декабристами. Недаром на вопрос, какую карьеру он готовит своим четырём сыновьям, Аркадий Семёнович отвечал: «Сошью я пять синих блуз, как у французских рабочих, куплю пять ружей, и пойдём с другими на Зимний дворец». Идеалы Климента формировались в эпоху 60-х годов – годов подъёма революционно-демократического движения. Сгудентом он отказался подписать обязательство не участвовать в сходках и был исключён из университета. С этой поры и до ночи своей смерти он всегда был преградой на пути «мутной волны повального раболепия», утверждая, что «за тысячелетнее существование России в рядах правительства нельзя было найти столько честности, ума, знания, таланта и преданности своему народу, как в рядах большевиков».
Он умер гражданином – членом Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и гордился этим званием больше всех других. Он умер учёным, не дописав предисловия к книге «Солнце, жизнь и хлорофилл», которую считал итогом «полувековых попыток ввести строгость мысли и блестящую экспериментацию физики в изучение самого важного физиологического явления». За несколько часов до того, как крупозное воспаление лёгких задушило его, он получил последнее в жизни письмо. Разорвал конверт.
«Дорогой Климентий Аркадьевич! Большое спасибо Вам за Вашу книгу и добрые слова. Я был прямо в восторге, читая Ваши замечания против буржуазии и за Советскую власть…» Под письмом быстрый, с наклоном росчерк: «Ваш В. Ульянов (Ленин)». Он умер 28 апреля 1920 года, весной, когда распускаются листья на деревьях. Сегодня, гранитный, он стоит в Москве у Никитских ворот и с высокого пьедестала оглядывает новые весны и новые листья на деревьях, те самые простые и загадочные листья, тайне которых он отдал жизнь.
Джемс Уатт:
«ПОБЕЖДАТЬ ПРИРОДУ!»
Джемс Уатт, «отец паровой машины», никакого инженерного образования не имел, никакой паровой машины не изобретал, в молодости лишь слышал о существовании каких-то «огненных машин», паром серьёзно не интересовался и до 28 лет ко всему этому делу не имел решительно никакого отношения. И в наши дни в одной из первых детских книжек английские мальчишки находят умилительно розовый рассказ о маленьком Джемсе, который задумчиво следил за струйкой пара, выходящего из носика чайника.
