Полстолетия назад литературный критик Лайонел Триллинг писал: «В Соединенных Штатах либерализм не только доминирует, но и является единственной интеллектуальной традицией. Не подлежит сомнению, что сегодня в обществе отсутствуют сколько-нибудь популярные консервативные или реакционные идеи»17. Эти слова были преувеличением даже в ту пору, однако в них, безусловно, содержится крупица истины. А после шестидесятых произошел «популяционный взрыв» в среде творцов культуры и «властителей умов» — интеллектуалов, критиков, учителей, журналистов, писателей, бюрократов и художников. И консерваторов не просто превзошли числом — их буквально растоптали.
Крейн Бриттон в своей книге «Анатомия революции» пишет, что признаком «существенно нестабильного общества» является внезапное появление множества интеллектуалов, которые:
«…злобно нападают на существующие общественные институты, требуют значительных перемен в обществе, бизнесе и управлении. Чисто метафорически мы можем сравнить этих интеллектуалов с лейкоцитами, стражами кровеносной системы; но при избытке лейкоцитов у человека, как известно, развивается белокровие…»18
Если воспользоваться определением Бриттона, сегодняшняя Америка стоит на пороге белокровия.
В-третьих, в отличие от политических конфликтов, в которых всегда существует возможность компромисса, культурная война представляет собой бескомпромиссную ничью. Триумф одной стороны есть поражение другой, и наоборот. Распространение абортов, легализация самоубийств и однополых браков — явления, требующие от политиков, предпочитающих «золотую середину», однозначного ответа — да или нет. Республиканцы, большинство которых не рассматривает политику как кровавую забаву, оказались не готовы к жестокой схватке с критической теорией, не признающей за противником права на сопротивление.
В прежние времена на власть предержащих «указывали с гордостью», а на тех, кто бросал власти вызов, «смотрели с опаской». Культурная революция не знает иного способа существования, кроме нападения, а традиционалисты вынуждены постоянно обороняться. «Сила не в обороне, а в нападении», — писал культурный революционер прошлого столетия по имени Адольф Гитлер19.
Рассмотрим тридцатилетнюю войну за овладение одной из «господствующих высот» общества — Верховным судом. Двое кандидатов мистера Никсона, федеральные судьи Клемент Хейнсуорт и Дж. Гарольд Карсуэлл, не прошли утверждение, — как и двое кандидатов Рональда Рейгана, федеральные судьи Роберт Борк и Дуглас Гинзбург (причем последнего обвинили в преследовании курильщиков марихуаны). От фамилии Борка был образован глагол «to bork», означавший «подпортить репутацию кандидата в глазах избирателей». Кандидат Джорджа Буша Кларенс Томас был вынужден «пройти сквозь строй» клеветнических публикаций.
Разительный контраст с этим «моральным избиением» кандидатов-консерваторов представляет избрание членами Верховного суда кандидатов Клинтона Стивена Брейера и Рут Бадер Гинсберг. К обоим отнеслись уважительно и одобрили их кандидатуры без малейших проволочек. Демократическая партия, надо признать, поняла и приняла условия культурной войны, тогда как многие республиканцы по-прежнему не хотят видеть, что вокруг рвутся снаряды…
«Политика остановилась у кромки воды», «партизанство заканчивается с закатом» — таковы политические клише вчерашнего дня. Культурная война есть то самое явление, которое Мао называл «перманентной революцией». Со спуском боевого знамени конфедератов в Южной Каролине, Джорджии и Флориде фронт передвинулся в Миссисипи. Когда будут спущены все флаги, придет черед статуй и портретов, затем названий школ, и так далее, пока не будут устранены и искоренены все напоминания о доблести южан.
В-четвертых, тридцать лет сражений значительно ослабили христианскую мораль. В отличие от эпохи «Колоколов святой Марии» и «Песни Бернадетты» священников и проповедников сегодня в кинематографе и на телевидении чаще всего изображают лицемерами, распутниками и глупцами. Кто захочет выступать в защиту семейных ценностей, зная наверняка, что его подвергнут публичному осмеянию? Как и прочие общественные институты, церковь находится под постоянным огнем — и выказывает явные признаки утомления. Осаждаемая схизмами и выступлениями в защиту абортов и гомосексуалистов, раздираемая внутренними скандалами (женщины-проповедницы, священники-педофилы и пр.), церковь сегодня значительно отличается от той, какой она была вчера. Подобно мышцам, моральный авторитет без регулярных «тренировок» атрофируется. Тот факт, что сенаторы-католики, не получив санкции своих епископов, поддержали вето Билла Клинтона на закон о запрете абортов на поздних стадиях беременности — это «откровенное убийство», по словам сенатора Мойнигана, — показывает, насколько низко пали церковь и вера с благословенных времен Пия Двенадцатого.
Постоянные обвинения в расизме, шовинизме, гомофобии и фанатизме не могли не подорвать боевой дух традиционалистов. Цена продолжения борьбы не могла не показаться чрезмерно высокой. Многие впали в пораженческое настроение и в отчаяние, подобно голливудским звездам и звездочкам, которые грозят покинуть страну, поскольку не желают жить в Америке Джорджа Буша. Христиане сегодня выражают свои чувства только на выборах, но те, кого они выбирают, оказываются не в состоянии сражаться.
Судья Кларенс Томас рассуждал о цене сопротивления на торжественном обеде в Американском институте предпринимательства в 2001 году: «Политически активные граждане часто подвергаются злобным нападкам, их называют расистами, гомофобами, шовинистами, дают другие, не менее неблагозвучные прозвища»20. Под шквалом нападок, прибавил судья, «мы приучаемся сдерживать себя. Но это отнюдь не проявление вежливости, это обыкновенная трусость»21. В качестве члена Верховного суда Томас сделал официальный запрос о целесообразности «позитивной политики» и создания преимуществ по расовому признаку. Лидеры этнических организаций незамедлительно обвинили его в измене своему народу; их целью, по словам Томаса, было запугивание22.
Кларенса Томаса запугать не удалось, зато его последователи оказались людьми менее стойкими. Они всего лишь хотели, чтобы их оставили в покое. Но в условиях культурной войны покой — непозволительная роскошь, нужно непрерывно делать выбор и принимать решения, хуже того, постоянно пятиться и отступать…
В-пятых, народ «Божьей страны» привык уважать своих лидеров и подчиняться им. Революционеры вроде Уоррена, Дугласа или Бреннана опирались на «врожденный консерватизм» молчаливого большинства, внося свои радикальные предложения. У многих американцев эти предложения вызвали негодование, однако они все же подчинились решениям Верховного суда, уступив авторитету властного органа. До тех пор пока американцы верят, что правительство действует в строгом соответствии с конституцией, они будут подчиняться. Консерваторы по определению не мятежники. Впрочем, таковыми не были и отцы-основатели — пока их, что называется, не приперли к стене.
Наконец, выросло новое поколение, для которого культурная революция вовсе и не революция, а культура, с каковой они родились и взрослели. Гомосексуализм, порнография, грубая брань с телеэкранов и в кинофильмах, матерщина в текстах песен — все это окружало их с колыбелей. Неудивительно, что многие представители этого поколения пребывают в полной уверенности: прежняя Америка была средоточием зла. Традиционная культура им попросту непонятна. Они окончили школы и колледжи, усвоили все, что им внушали, и поверили в теории, опошляющие и оскверняющие наше прошлое. «Мы похитим ваших детей!» — кричали экстремисты шестидесятых. Так и случилось.
А при нетерпимости нынешней культурной элиты главный недостаток консерваторов состоит именно в том, что они — консерваторы. В 1770-х годах люди консервативных убеждений, наподобие Вашингтона и Джона Хэнкока, осознали, что они должны стать мятежниками, как Патрик Генри или Сэм Адамс. В разгар Французской революции, когда к власти пришли Робеспьеры и Бонапарты, оппозицию им составил не только Эдмунд Берк, но и Нельсон с Железным Герцогом[19]. Доктор Сэм Френсис, политический обозреватель и автор книги «Революция из глубинки», пишет:23
«Первое, что нужно усвоить, чтобы одержать победы в культурной войне, это то, что мы сражаемся не ради сохранения чего бы то ни было, а ради свержения нового порядка. Мы должны понять, должны отдавать себе отчет в том, что власть — государственные органы, масс-медиа, школы, университеты, значительная часть организованной культуры, включая искусства и развлечения — не только не предпринимает никаких шагов для сохранения того, что считается наследием нации, но и стремится к уничтожению этого наследия — либо безучастна к его исчезновению. Если мы хотим сохранить культуру, мы должны избавиться от угрожающей ей власти»24.
