Ознакомительная версия.
«А сын Алешка, я же его никогда не видел. Он только зародился перед фронтом. Как теперь встретит, какое слово найдет? Что скажут отец, мать, сестры, односельчане?»
Василий шлепнул овода на плече, вздохнул и решил, что придет в родной дом только ночью. А пока бухнулся в тихую заводь озерка, которая тут же вздыбилась, рванула влево-вправо, пошла гулять таинственными кругами. Человека же после озерной прохлады так и тянет на бережок, чтобы глядеть на неспокойную воду, думать, колдовать, подманывать удачную ситуацию.
Когда уходил Василий Веревкин в 1941-м на фронт, в избе мерцала по вечерам керосиновая лампа, теперь, глядь, бежит по просеке высоковольтка. Под ее прикрытием, будто под защитой фронтовой авиации, и двинул солдат в ночи домой.
Ноги путались в травах, сердце стучало, как молот на кузнице, сыпались с неба звезды, брехали по селу собаки, когда Василий подошел к избе. Женщина за дверью удивленно спросила, кого же принесло столь поздно? Но дверь открыла — не пережила военных действий и не знала, что такое внезапный и страшный около дома недруг.
Гость переступил порог, к которому столько лет стремился, встал посреди комнаты… В чем-то виновный, какой-то съежившийся и смущенный. Затравленный. Присел бы на стул, так почему-то не предложили. Хозяйка, с удивлением вглядывавшаяся в его лицо, села сама, схватившись вдруг за голову.
— Вася? Это ты, Василек? Откуда? Столько лет… А похоронка как же?
Как объяснить в этот момент про самолет, Фолкленды, Италию, турецкий пароход, кочегарки?.. Ведь уже 1953 год…
— Вот, живой…
Ольга, постаревшая, но с какой-то уже неведомой ему статью в повороте головы и плеч, всхлипнула, кинулась на шею. И стояли они, прижавшись друг к другу, словно вновь привыкая, очень долго. Будто каждый молчком рассказывал о всех пережитых бедствиях и несчастьях за эти долгие годы.
— Сын как? Отец, мать…
Спохватившись, хозяйка усадила гостя за стол.
— Нет уж отца. И матери тоже. Сын? Вон… в дверях.
Румяный, высокий, такой же крепкий, каким Василий когда-то уходил из деревни, стоял в двух метрах от него сонный парень, причудливо соединивший в себе черты матери и отца, вовсе не перепутаешь, какого он роду.
— Неужто отец? — удивился он и спешно предложил матери: — Сбегать за тетей Катей?
Василий мгновенно поднял руку и приказал твердо, как на фронте:
— Ни в коем случае. Встреча с Катериной будет потом. Иди, Ольга, поначалу к председателю колхоза. Прямо сейчас. Посреди ночи. Пока никто не знает о моем возвращении. Скажи только, что очень нужен… Мол, случилось невероятное.
Солдат скрутил козью ножку, закурил, слезы сами выкатились из глаз. Он потянулся к стакану с чаем, и Алеша заметил, как нервно и почти по-стариковски дрожат его руки. Жизнь, конечно, какими-то бедствиями его уже почти растерзала.
Михаил Трофимович пришел, хоть и в ночи, но через полчаса. Долго сидел за столом, слушал рассказ гостя, тревожно поглядывая на Ольгу, Алешу, Василия, фронтовая служба которого затянулась так непредвиденно долго. Не хотелось, конечно, ему, чтобы Веревкин, в далеком прошлом — одноклассник, был арестован и пережил бы в жизни еще один катаклизм, который может случиться, если попадет бывший фронтовик в руки какого-нибудь недалекого, напористого и хамоватого представителя власти. Каких во все эпохи и в каждой точке Земли предостаточно.
— Конечно, без лишних брызгов, да, Трофимович? — заглянув в глаза председателю колхоза, спросила Ольга. — Как у медиков: не навредить бы, не сделать человеку хуже?
Настоящая тайга — это когда телку в двух метрах от себя не видать. Хоть десять раз пройдешь мимо нее, а все равно не увидишь, и не будешь знать, куда за нею податься. Особенно трудно на выработках. Там ольха прет, как деревенская ребятня по улице. А за ольхой — лесина брошенная, стволы подгнившие, горы сучьев, похожие на Саянские отроги. В эдаком лесоповале сколько раз конь ломал ногу, пастухи до глубоких метин на лице исцарапывались.
— На той стороне глядел, Алеша? Может, медведь ее задрал?
Внимательно осматривая прелый, клочьями свисавший с деревьев мох, Василий пытался определить, не терся ли здесь хозяин тайги — бурый великан, в летнее время зверь незлобливого сердца, но таких могучих лап, что полстада телок увалит и не замается.
— Прогнать бы зверя. Не коза ведь…
— Осторожнее, отец! Он, может, нас меж стволов видит, а мы его — нет. Давай лучше сядем на коней.
Пастух, который целых двенадцать лет был фронтовиком, знал: коли боишься, то несчастье непременно найдет, потому смело двинул коня в хмурую гущину.
— А если медведь за колодиной? — вскрикнул сын. — Тогда лошадь шарахнется, и ты наземь до смерти?
Василия до слез трогала забота этого почти незнакомого, однако не по его вине, мальчишки, поэтому он немного искажал ситуацию, рисовал ее более легкой и незначительной.
— Ну, это ерунда, Алеша! Мы с тобой крепкие! Даже сам не знаешь, какие крепкие…
У заболоченной низинки слез с Вольного Василий, нарвал мужского таежного лакомства — черемши, достал из кармана сверток с хлебом, протянул сыну.
— И чего это мы ищем эту телку, как скаженные? — размышлял вслух Алеша. — Надоело каждому кусту кланяться, Думаю, сойдет. Пошли дальше без нее. Как-никак мать сама в начальницах. Завфермой! Она и спишет по акту на лохматого браконьера Мишку.
— Что ты, сынок, что ты, родной? — в тот же миг ужаснулся отец. — В тайге тогда пятый угол искать надо. Мать списать может, а совесть?..
Про себя же с радостью подумал, вон, мол, сколько городов теперь строится, народу в область привалило, харчей с собой на пять лет не напасешься, вот и ходи все лето, пастух, среди комарья да гнуса, расти скотину, целых двести семьдесят телок симментальской породы, бурых, мышастых, краснопятых… А для чего? Чтоб экскаваторщик, выворачивающий скалу около сибирской реки, не затягивал на брюках потуже поясок, а цвел бы на этой скале, как алый багульничек на таежной лужайке. Вот для такой простой работы, для такой элементарной включенности в жизнь среди родных людей и вернулся он, Василий Веревкин, домой аж с Фолклендов, где не хотелось ему сживаться с чужими морями, с другим языком и чужими занавесками на окнах.
Вспомнил пастух свою Ольгуню, и до войны во всем торопливую, работящую, с коня слезет, да на огород тут же полоть, вот и помягчел, буркнул:
— Приметь лужок, Алеша! Сено для своей буренки накосить надобно. Мать будет довольна.
Уже два часа отец и сын ищут телку. Под огромными, едва ли не до неба, соснами, парко. Кроны, вросшие друг друга зелеными петлями, не пропускали ни одного ковшика со свежим воздухом, оттого рубашки у пастухов влажные, по рукам назойливо ползут непрерывные капли пота.
— Скорее бы грибы пошли, — молвил Алеша, — заготовить бы груздей…
— Как гриб пойдет, скот держать в тайге нельзя, — возразил Веревкин сыну и напомнил, что в такую пору телки только чайный гриб ищут. Голову наклонят и пошли ракетой вперед, прямо из-под землю выкапывают его и едят. Остальное ничего не трогают, худают в это время здорово. Мать будет сердиться, когда приедет скот взвешивать.
Есть еще одна опасность. Длинное таежное озеро, хоть и очень боялись его люди, вода в нем черная, две жерди связывали местные пастухи и дна не доставали, с болотистыми подходами озерцо, махнешь если мимо кочки — мгновенно уйдешь в бездонье. Но телки соображают ли?
— Пить хочется, родничок бы крошечный, — вздохнул Алеша, раздвинул кусты и увидел поодаль на полянке рыжий хребет. — Вот она, гулена, а мы думали, медведь что натворил…
И замахнулся бичом.
— Ну и вертячка! Даже медведя не испугалась.
Пастухи радостно поругивали лесного бродягу, который в летнюю пору не трогает животное, но до тех пор, пока не захочется ему с телками поиграть, побаловать. Вот и взмахнет лапой, навалится, будто на медвежонка. Где лесному разбойнику понять, что телка она и есть телка, глядь, спустя минуту лежит у его ног безвольная, бездыханная, сломленная по хребту и ребрам, как хрупкая игрушка?
— Ну, все в порядке, — воскликнул Василий, обрадовавшись, что не придется жене в правлении лукавить, чтобы выручить своих мужиков. И начал рассказывать сыну, что торопиться из тайги не надо, ведь главная трава для коров — это витамин лесовый. Там, на Западе, трава одна — сеяная, а тут разная, вольная, как лоза у реки, в общем, разнотравье. Скот от нее очень прибавляет.
У Полозовой избушки, около врытой в землю печурки, сказал отец сыну:
— Неси-ко ведро с карасями!
Алеша кинул в бульон соль, лаврушку и вспомнил стихи:
Будем мы помнить, ребята,
Таежную юность свою,
И остров с названьем «Лосята»,
И смелую нашу мечту!
— Да и мы с тобой, сынок, не трусливого десятка. Наш мужик… знаешь, какой?
Ознакомительная версия.
