Он стал членом Королевского общества, несмотря на то что президент сэр Хэмфри Дэви активно агитировал членов общества снять его кандидатуру. Когда подсчитали голоса «за» и «против», в куче белых шаров оказался лишь один чёрный шар. Вся эта история ещё раз напоминает нам, что великий ум не всегда соответствует великому сердцу. Наверное, Дэви чувствовал, что вклад Фарадея в науку превысит его собственный вклад, и у него недостало сил порадоваться успеху ученика. Петербургская, а за ней многие другие академии избрали его своим членом. Пять опытов осенью 1831 года, раскрывших тайну электромагнитной индукции, сделали 40-летнего учёного всемирно известным человеком. По существу, Фарадей вывел науку об электричестве и магнетизме с узких и кривых лабораторных тропинок на широкую дорогу, бегущую в XX век.
Ему нет ещё и 50 лет, он ещё полон энергии, но странный и неожиданный недуг поражает его, принося огромные душевные страдания: он теряет память. Он ещё читает лекции и занимается в лабораториях, но… «…Я шесть недель работал для того, – записывает он, – чтобы получить какие-нибудь результаты… Самое скверное то, что, рассматривая свои старые заметки, я убедился, что все эти результаты получены мною ещё восемь или девять месяцев назад, но я совершенно про них забыл». Он покидает институт, отдыхает, подолгу путешествует, но кошмар забвения не оставлет его. Он записывает: «Моя голова так слаба, что я не знаю, правильно ли я пишу слова». Год за годом болезнь прогрессирует, и вот новое признание в письме: «Я забываю, какими буквами изобразить то или иное слово на бумаге…» У него долгая и трудная старость, в которой болезнь год от года сужает круг его забот и страстей. 12 марта 1862 года он записал свой последний опыт, № 16041. Потом сам, вспомнив далёкую юность, переплёл лабораторные журналы, радостно ощущая, что память пальцев не изменила ему. Принц-регент подарил ему домик в королевском парке в Бэмптоне, но зачем ему этот домик, ничего уже ему не нужно. Летом 1867 года один из друзей навестил 76-летнего старика.
– Как вы себя чувствуете? – спросил друг.
– Я жду, – с улыбкой ответил Фарадей.
Он умер в кресле за рабочим столом. После его смерти многие вспоминали, что он долгое время носил в кармане маленькую медную спиральку и часто, не слыша людских голосов и музыки, позабыв о собеседниках и оставив закуски, вертел её в пальцах, погруженный в мысли, недоступные другим. Знаменитый физик, химик и талантливый историк науки Вильгельм Фридрих Оствальд сказал о Майкле Фарадее: «Имея перед глазами общую картину научной деятельности Фарадея, мы живо чувствуем, что перед нами единственное в своём роде явление в истории науки. Правда, можно найти ещё много исследователей, посвятивших всю свою жизнь или большую часть её только одной главной задаче; но никому другому, пожалуй, не дано было достигнуть при добровольном самоограничении такой глубины при таком разнообразии».
Александр Ферсман:
«ПРЕКРАСНЫЙ МИР КАМНЯ»
Рассматривая фотографии Александра Евгеньевича Ферсмана, очень трудно представить себе, что этот тучный, массивный человек обладал поразительной юношеской лёгкостью в движениях, что такой с виду «кабинетный» учёный в жилетке и с цепочкой на животе прошагал тысячи километров по местам, которые с полным правом можно назвать труднодоступными районами планеты. О себе он говорил, смеясь, что создан природой «в форме шарообразного тела» и поэтому куда-то «катиться» – для него состояние самое естественное.
Очевидно, Ферсман был последним крупным учёным-геологом, путешествующим с геологическим молотком в руках по нехоженым землям. Земель таких уже не осталось на нашей планете, да и сами методы и техника геологической разведки изменились неузнаваемо. Даже космические орбиты стали доступными для геологов. Но когда узнаешь пронизанную романтикой далёких странствий жизнь Ферсмана, не знаешь, радоваться надо или, напротив, печалиться всем этим техническим новинкам, которые, конечно, жизнь человеку облегчают, но уводят из неё вместе с трудностями и многие радости.
Почти всегда у большого учёного есть какое-то главное, центральное дело в жизни. Для Ферсмана таким главным делом оказались Хибины. Но это, если рассуждать материально, если искать конкретную ценность. Не менее важным делом всей жизни Евгения Александровича была любовь к камню вообще, к Камню с большой буквы, любовь, которая горела в нём постоянно и которой он так щедро делился с людьми. «Почти полстолетия жизни исканий и увлечений, почти полстолетия любви, упорной и упрямой, любви безраздельной к камню, к безжизненному камню природы, к куску простого кварца, к обломку чёрной руды!» – писал Ферсман. Может быть, опоэтизированный Камень Ферсмана ценнее богатств Хибин, потому что именно он привлёк в геологию многих и многих молодых людей, и итог жизни Ферсмана не может не учитывать их находки и победы. Талант Ферсмана как бы удваивался, потому что он был не просто большим учёным, но и блестящим популяризатором своей науки. Это дар особый, и Ферсман обладал им в полной мере. Мне трудно назвать какого-нибудь другого советского учёного, который бы превосходил тут Ферсмана.
Любовь к камню… Все исследователи жизни учёного единодушны в мнении, что любовь эта проявилась едва ли не в младенческую пору. Каждое лето семья Ферсмана гостила в Крыму в доме его дяди – брата матери, по образованию химика. Здесь, неподалёку от Симферополя, на берегу речки Салгир в местечке Тотайкое, и составлял маленький Саша первые коллекции пёстрых камешков. Дядя в беседах с племянником подробно рассказывал ему о каждом камешке, объясняя его цвет и форму. Так уж получилось: одни дети в детстве любят машинки всякие, другие собирают бабочек и жучков, а Сашина самая любимая игрушка, самое глубокое детское увлечение – камешки.
Увлечение это лишь усилилось, когда отец Александра Евгеньевича был назначен военным атташе в Грецию и семья Ферсмана жила в Афинах. В этой стране камень всегда был в почёте. Он неотделим от великой архитектуры и искусства античной Греции. Побывал Саша и на севере Италии, в Венеции, на озере Гарда. В общем, ему повезло, конечно: для своих лет он повидал много интересного, а главное – привык к переездам, к путешествиям и разным неудобствам, которые непременно встречаются в дороге. Позднее, во время путешествий по Кольскому полуострову, в пустынях Средней Азии, на Урале, Ферсман удивлял своих спутников нетребовательностью и лёгкой уживчивостью в любых походных условиях. Ученик Ферсмана, впоследствии тоже академик, Дмитрий Иванович Щербаков писал о своём учителе: «Он мог передвигаться на чём угодно, спать в любой обстановке и питаться крайне ограниченным количеством самой простой пищи. По дороге он нам рассказывал о своём детстве, о своей работе, излагал свои научные воззрения, делая при этом массу мелких замечаний бытового характера.
Александр Евгеньевич любил ездить в поезде. Вагонная обстановка не только не мешала его личной работе, но, видимо, даже способствовала ей, когда ему нужно было сосредоточиться, освободиться от постоянно окружавших его людей».
Думаю, что навыки к путешествию выработались у Ферсмана ещё в детстве и привык он к «вагонной жизни» в переездах родителей по Европе. Домой, в Россию, Ферсманы возвращались через Вену, и вот там, в столице Австрии, Саша впервые попал в залы естественно-исторического музея, где была выставлена богатая минералогическая коллекция. «Что могло быть прекраснее этого музея! – писал многие годы спустя Александр Евгеньевич. – Для меня в Вене ничего больше не существовало. Со скучающим видом ходил я за отцом по залам живописи и несколько оживлялся, только когда он объяснял мне архитектуру тянущихся к небу готических храмов, и испытывал подавляющее чувство скорби перед мраморной гробницей Августинской капеллы… Нет, только музей, только музей!»
Детское увлечение переросло во взрослый, глубокий интерес. В 1901 году Александр Ферсман окончил с золотой медалью гимназию и поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета в Одессе. Он твёрдо решил, что будет заниматься минералогией. И вот теперь, когда наука о камне, к которой он так стремился всё время, стала главным делом его жизни, эта наука разочаровывает его. Курс минералогии, который читался в университете, детально описывал все свойства минералов, но этого ему было мало. А откуда возникли эти свойства? Как вообще образуются те или иные минералы? Взгляд студента вынужденно скользил по поверхности в то время, когда он стремился заглянуть в глубину.
К счастью для Ферсмана, он вскоре перевёлся в Московский университет, где кафедрой минералогии руководил выдающийся русский учёный, академик Владимир Иванович Вернадский.
Это был всесторонне образованный человек, мыслитель, которому были чужды всякие условности границ, разделяющие наши знания о природе на отдельные «науки». Он обладал замечательным даром обобщения разных фактов и открытий, умением выстроить их в единую цепочку и предвидеть её продолжение. Разве не удивительно, например, что ещё в 1922 году Вернадский, не будучи физиком, писал: «Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет… Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, чтобы направить её на добро, а не самоуничтожение? Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?» Ведь это воистину пророческие слова: через 20 лет заработал атомный реактор, а ещё через три года чёрный гриб атомного взрыва поднялся над Хиросимой. Вот к такому выдающемуся человеку и мыслителю и попал в выучку молодой Ферсман. Здесь он нашёл как раз то, к чему стремился: заглянул в глубины. «Это было время тяжёлой, упорной, многолетней работы, нередко продолжавшейся 13 -14 часов в сутки, – вспоминал Александр Евгеньевич. – И я вынес из этого периода самое важное в жизни – умение работать».
