Столкнувшись с культурным противостоянием сторонников традиционных ценностей и борцов за свободу, администрация Клинтона включала задымление и перемешивала противников, стараясь их примирить. Сторонники Клинтона взяли на постоянное вооружение три ключевых слова «Возможность, ответственность, сообщество», даже не задумываясь о том, нет ли между этими понятиями противоречий. Они совмещали введение школьной формы и другие инициативы в традиционном русле с раздачей презервативов в той же школе и прочими либеральными мерами. Клинтон стал третьим углом между бескомпромиссными бойцами справа и слева, воплотив мягкое и удобоваримое сочетание. Он объявил, что сможет сбалансировать бюджет без болезненных сокращений, провести реформу соцобеспечения, не снижая выплат, подкорректировать политику равных возможностей, но не ставить на ней крест, усилить борьбу с наркоманией, но больше средств выделять на реабилитацию, сохранить систему народного образования, но развивать и частные школы. Обжегшись в самом начале срока на противостоянии вокруг гомосексуалистов в вооруженных силах, клинтонцы сошлись на принципе: «Не спрашивай, не говори». Эта формула, пожалуй, наиболее полно отображает усилия последователей третьего пути по поиску компромисса.
Далеко не все попытки Клинтона примирить противоположные политические позиции увенчались успехом. Тем не менее его администрация реализовала созвучные эпохе бобо политические принципы, которые приобрели огромное влияние. Так называемый третий путь – это постоянное балансирование между либералами и консерваторами, рьяными представителями контркультуры и благоразумными буржуа. Окинув взглядом развитые страны, вы убедитесь, что адепты третьего пути – эдакие третьи углы – стоят во главе многих правительств.
Теоретики прошлого предсказывали, что представители нового класса будут более идеологизированы, чем их предшественники, а утопические идеи и абстрактные концепции будут иметь на них еще большее влияние. В действительности когда дети 1960-х добрались до власти, то заняли скорее центристские, неоднозначные и уж точно далекие от идеологии позиции. Такую политику они выбрали, потому что она близка состоятельным жителям пригородов и людям, контролирующим денежные потоки, медиа и культуру в сегодняшнем американском обществе. В стране сегодня более девяти миллионов семей с доходом более 100 000 долларов, и это самая заметная и активная часть населения. Поэтому новый истеблишмент, господствующий в обеих ведущих политических партиях США, считает нужным сглаживать углы и снижать накал идеологической борьбы.
Бобо-демократ может работать в инвестиционной компании типа Lazard Freres. А бобо-республиканец – слушать Grateful Dead. Им не нужны противостояния и жаркие дебаты по поводу основополагающих принципов, как не нужны и президентские кампании, разделяющие общество на два непримиримых лагеря. Если старый протестантский правящий класс был по большей части консервативно-республиканским, сегодняшний бобо-истеблишмент скорее склоняется к центристским и независимым кандидатам.
В 1998 году National Journal составил графики распределения голосов избирателей в 261 самом богатом городке Америки. Обнаружилось, что все они движутся в одном направлении – к центру. По мере заселения фешенебельных городков типа Уэйна в Пенсильвании представителями образованного класса количество голосов, отданных за демократов, неуклонно росло. В 1980-м за них проголосовало 25 % богатых, в 1996-м уже 41 %. В тот год на выборах в Конгресс партия Билла Клинтона выиграла в 13 из 17 самых благополучных избирательных округов.
Именно зажиточные пригороды направляют умеренных республиканцев или умеренных же демократов завоевывать капитолийский холм. На заседаниях Конгресса эти политики тратят уйму времени, сетуя на непримиримость коллег, избранных менее благополучными округами. Они не могут понять, почему их либеральные и консервативные братья так зациклены на борьбе. Их менее уживчивые коллеги, напротив, негодуют на очевидное взаимовлияние (вплоть до сращивания) благополучных, постоянно выдвигая сколь радикальные, столь и безумные идеи: распустить Федеральную налоговую службу, национализировать систему здравоохранения. Все это чуждо политикам из районов, заставленных «рейндж роверами» и «лексусами». Как и их бобо-избирателям, консенсус им нужнее противостояния, а учтивость милее перебранки.
И действительно, в эпоху бобо внутрипартийные споры куда ярче, нежели межпартийные. Причину этого парадокса обозначил философ из Чикагского университета Марк Лилла: ключевое противоречие сегодня не между шестидесятыми и восьмидесятыми, а между теми, кто совместил ценности обеих эпох, и теми, кто отказался от такого совмещения. У республиканцев умеренные и новые консерваторы борются с непримиримыми, желающими отыграться за 1960-е. У демократов новые демократы противостоят тем, кто так и не смирился с реформами Тэтчер и Рейгана.
Умеренность бобо не по сердцу тоскующим по радикализму левым и правым. Они видят серьезные проблемы нашего общества и призывают к радикальным переменам. Новый центристский истеблишмент подавляет их радикальные идеи, и все же им невероятно сложно вступить в конфронтацию с властной элитой с открытым забралом. Проблема в том, что у бобо-элиты забрала этого как будто и нет. Они не выстраивают последовательной стратегии, не представляют на суд оппонентов содержательной идеологии, которую можно было бы оспорить и опровергнуть. Вместо этого они впитывают и поглощают. Будь ты радикал или консерватор, бобо сможет перенять твою риторику и практические предложения, каким-то магическим образом вытянув из них весь радикализм. Они иногда слегка правеют или чуть-чуть левеют, но никогда не ввязываются в драку. Бобо идут своей веселой дорожкой, совмещая, перемешивая, примиряя и радуясь жизни. И пока левые и правые жаждут борьбы и изменений, бобо живут, следуя афоризму, вышитому на диванной подушке: «Благополучие – лучшая месть».
Все вышесказанное не означает, что у политики бобо нет четкого направления. У бобо есть план, который в ближайшие годы будет определять политическую конъюнктуру. Суть их плана в исправлении перегибов двух социальных революций, приведших их к власти.
Несмотря на диаметральную противоположность богемных шестидесятых и буржуазных восьмидесятых, две базовые ценности у них были общие: индивидуализм и свобода. Авторы обоих десятилетий могли сколько угодно разглагольствовать про общественные организации и местные инициативы, но основной целью была индивидуальная свобода. Восставшая в шестидесятые богема ратовала за культурную свободу: свободу самовыражения, свободу мысли, свободу секса. Это была попытка сбросить узду конформизма и социальных запретов, убежать от опустошающего действия бюрократической машины и всякого рода руководящих и ответственных. С другой стороны, буржуазное возрождение восьмидесятых стремилось к расширению экономических и политических свобод. Предпринимательская деятельность поощрялась через приватизацию и ослабление государственного регулирования экономики. «Большой брат» подвергался постоянным нападкам и часто уступал. Уютные корпоративные междусобойчики были вскрыты и разворошены. Снизилась бюрократическая нагрузка и количество чиновников. Еще в 1994 году республиканцы получили большинство в Конгрессе, назвавшись коалицией «Оставьте нас в покое». Они ратовали за расширение границ индивидуальной свободы, чтоб правительство не вмешивалось в жизнь граждан.
Многие лидеры политических движений как шестидесятых, так и восьмидесятых наивно полагали, что достаточно отменить старые ограничения и дать людям свободу, и лучшая жизнь настанет сама собой. Но жизнь не так проста. Начните искоренять устаревшие общественные установления, и вскоре вы заметите, что вместе с ними ослабли и весьма полезные нормы типа вежливости и прочих приличий. Ослабьте социальные узы, чтобы облегчить индивидуальное самовыражение, и вы заметите, что эрозии подверглись и важные связи внутри сообществ. Усилия по смягчению начальнического гнета приводит к ослаблению всякой власти. Авторитет учителей, родителей и демократических институтов снижается наряду с ролью бюрократических деспотов и чопорных блюстителей нравственности. Обогативший миллионы экономический бум в то же время поставил под угрозу небольшие сообщества и социальную стабильность, столь ценимую многими. В девяностые американцы стали все больше ощущать необходимость работы над ошибками. Если шестидесятые и восьмидесятые были заняты расширением свобод и укреплением индивидуализма, сегодняшним бобо приходится как-то справляться с излишней свободой и избыточным индивидуализмом.
Вот почему «сообщество» и «контроль» – самые важные понятия в политическом проекте бобо, каким мы видим его в последней главе этой книги. Мы видим, как в разных слоях американского общества предпринимаются последовательные усилия по восстановлению социальных связей, укреплению авторитета власти и в целом – обузданию джиннов, выпущенных из бутылки за последние четверть века. В университетах усиливается «родительский» контроль с восстановлением часов отбоя, наряду с ужесточением правил общежития, сексуального поведения и введением наказаний за несанкционированное употребление алкоголя, несогласованные вечеринки и дедовщину.
