Газета Завтра Газета - Газета Завтра 948 (5 2013)

Ну, во-пер­вых, ка­кое же тут "жиз­нен­ное кре­до"? Это все­го лишь ча­ст­ный во­прос об от­но­ше­нии к уез­жа­ю­щим ев­ре­ям и к ос­та­ю­щим­ся. Но об­ли­чи­тель уве­рен: всё, что лю­ди го­во­рят о ев­ре­ях, это не что иное, как не­пре­мен­но "жиз­нен­ное кре­до". Вот та­кой ту­пой ги­пер­бо­лизм или ев­ре­цен­т­ризм, что ли, в ду­хе ко­то­ро­го он, на­при­мер, уве­ря­ет ещё и в том, что член По­лит­бю­ро А.Жда­нов лич­но за­ни­мал­ся его де­лом об ис­клю­че­нии из ин­сти­ту­та, а дру­гой член По­лит­бю­ро В.Гри­шин лич­но зво­нил до­му­пра­ву о слеж­ке за Бе­ней. Ну, про­сто ди­во див­ное! Че­ло­век так на­пич­кан пу­да­ми про­чи­тан­ных книг, что ци­та­ты тор­чат у не­го ото­всю­ду — из обо­их ушей, из обе­их но­з­д­рей, ка­жет­ся, да­же... И не зна­ет, не по­ни­ма­ет про­стей­ших ве­щей! Ну, не мог­ли, Бе­ня, за­ни­мать­ся то­бой чле­ны По­лит­бю­ро, для это­го бы­ли со­от­вет­ст­ву­ю­щие ин­стан­ции, служ­бы, лю­ди... Не се­чёт! Во-вто­рых, в сто­ло­вой Ма­ле­ев­ки Фе­до­ров мог пря­мо об­ра­щать­ся толь­ко к тем ев­ре­ям, ко­то­рые ос­та­лись, си­де­ли в за­ле, но ни­как не мог го­во­рить о сво­ей друж­бе тем, кто уже уе­хал и на­хо­дит­ся на бе­ре­гу Мерт­во­го мо­ря. На­ко­нец, за все го­ды при не­од­но­крат­ных за­сто­ль­ях я ни ра­зу не ви­дел Фе­до­ро­ва "пья­ным в дра­ба­дан" и спо­соб­ным на та­кие вы­ход­ки. Он бы­вал вспыль­чив, но ни­ког­да не пе­ре­сту­пал гра­ни­цу при­ли­чия.

А то, что Сар­нов и на сей раз врёт, он сам тут же и до­ка­зы­ва­ет: "Для ме­ня это бы­ло мо­мен­том ис­ти­ны. Вот так же, на­вер­но, мыс­лит и чув­ст­ву­ет Со­лже­ни­цын". Да ка­кой же это "мо­мент ис­ти­ны", ко­ли "ис­ти­на" об­ре­та­ет­ся по ана­ло­гии: ес­ли А так, то и Б так. А кро­ме то­го, как же Фе­до­ров мог стать "мо­мен­том ис­ти­ны" для со­мне­ва­ю­ще­го­ся кри­ти­ка в 1990 го­ду, ес­ли он, Ва­ся-то, умер в 1984-м. Ах, Бе­ня... К сло­ву ска­зать, ты ро­дил­ся и вы­рос в сто­ли­це, был в се­мье един­ст­вен­ным ре­бён­ком, ко­то­ро­го ро­ди­те­ли по чет­ным дням кор­ми­ли чер­ной ик­рой, по не­чёт­ным — крас­ной, по­или в та­кой же оче­ред­но­с­ти то апель­си­но­вым со­ком, то то­мат­ным. А Фе­до­ров был де­вя­тым ре­бен­ком в бед­ной кре­с­ть­ян­ской се­мье. Что та­кое ле­бе­да, слы­шал? А по­том, ког­да ты па­ко­ст­ни­чал в ты­лу, Ва­ся ра­бо­тал на авиа­ци­он­ном за­во­де. Что та­кое за­вод, зна­ешь?

А он про­дол­жа­ет как бы от ли­ца Фе­до­ро­ва: "Ез­жай­те се­бе в Из­ра­иль и жи­ви­те там сча­ст­ли­во. Но не суй­тесь в на­ши рус­ские де­ла! Не лезь­те, как ска­зал Блок Чу­ков­ско­му, сво­и­ми гряз­ны­ми одес­ски­ми ла­па­ми в на­шу рус­скую боль!" Тут мож­но до­ба­вить толь­ко од­но: Алек­сандр Блок, Бе­ня, это те­бе не Ва­ся. И его со­вет Чу­ков­ско­му те­бе сле­ду­ет при­нять и на свой счёт, хо­тя ты ро­дил­ся не в Одес­се, как Чу­ков­ский.

Сар­нов ещё и при­зы­ва­ет к на­ци­о­наль­но­му по­ка­я­нию, пи­шет, что "к не­му в пер­вую оче­редь при­стой­но об­ра­тить­ся рус­ско­му ав­то­ру". И взы­ва­ет к Со­лже­ни­цы­ну: "По­ка­жи при­мер!" Ну, что ж взы­вать к по­кой­ни­ку-то? Опоз­дал, дя­дя! Но сам-то жив, хоть и на ка­рач­ках. Вот с се­бя и нач­ни, по­ка­жи при­мер. Я го­тов по­мочь. Готов дать те­ле­фо­ны квар­тир, где жи­ли В.А.Смир­нов, М.С.Бу­бен­нов и В.Д.Фе­до­ров... Мо­жет быть, там по-преж­не­му жи­вет кто-то из род­ст­вен­ни­ков. Хоть пе­ред ни­ми по­кай­ся за свой ли­те­ра­тур­ный блуд.

За­тро­нув во­прос об отъ­ез­де ев­ре­ев в Из­ра­иль и к отъ­ез­ду с род­ной зем­ли во­об­ще, кри­тик Б.Сар­нов пи­шет, что ког­да его друг (ещё один!) Ар­ка­дий Бе­лин­ков "со­вер­шил го­ло­во­кру­жи­тель­ный по­бег из на­шей об­щей тюрь­мы че­рез Юго­сла­вию в Аме­ри­ку", то он, по­жиз­нен­но за­клю­чен­ный, "про­сто оша­лел от вос­тор­га и за­ви­с­ти". Ну, ша­ле­ет Бе­ня, как мы зна­ем, то и де­ло — и от вос­тор­га, и от огор­че­ния, и от стра­ха, но ча­ще все­го — от зло­бы и не­на­ви­с­ти к "со­вет­ской тюрь­ме", взле­ле­яв­шей его в сы­те и хо­ле.

Вот и сей­час — оша­лел. И что даль­ше? На­до мчать­ся вслед за Ар­каш­кой, прав­да? Тем па­че, го­во­рит, на­счет "мо­раль­но­го пра­ва сбе­жать, по­ки­нуть ро­ди­ну, у ме­ня ни­ког­да не бы­ло ни ма­лей­ше­го со­мне­ния". Ка­кие, го­во­рит, мо­гут тут быть со­мне­ния, ес­ли Тют­чев хо­тел сбе­жать, ес­ли Го­голь сбе­жал в Ита­лию (прав­да, нена­дол­го), ес­ли мой учи­тель Шклов­ский сбе­жал (прав­да, тут же и вер­нул­ся), и вот те­перь мой друг Ар­каш­ка... Ну, и?.. "Я ту­по смо­т­рел на от­крыв­шу­ю­ся ка­лит­ку и не тро­гал­ся с ме­с­та... Но, тем не ме­нее, ос­та­вал­ся ярым сто­рон­ни­ком эми­г­ра­ции". И яро­ст­но аги­ти­ро­вал за неё. Уе­ха­ли все до­ро­гие дру­зья — Са­шень­ка Га­лич, Эмоч­ка Кор­жа­вин, Лё­вуш­ка Ко­пе­лев, Ва­сень­ка Ак­се­нов, Во­ву­ля Вой­но­вич... Есть ос­но­ва­ния по­ла­гать, что имен­но под вли­я­ни­ем его аги­та­ции. Все ука­ти­ли! А у ме­ня, го­во­рит, "от­вра­ще­ние к со­вет­ской жиз­ни до­шло до пре­де­ла", но — ни с ме­с­та! По­ни­мал, что у тех, ко­го он спро­ва­дил, всё-та­ки бы­ли име­на, там, за бу­г­ром они име­ли не­ко­то­рую из­ве­ст­ность хо­тя бы по шум­ной ис­то­рии со сбор­ни­ком "Ме­т­ро­поль", что по­мог­ло бы им ус­т­ро­ить­ся там, а ко­му мо­жет по­на­до­бить­ся он со сво­и­ми со­чи­не­ни­я­ми о Мар­ша­ке да опы­том ра­бо­ты в жур­на­ле "Пи­о­нер"? То есть, ору­до­вал он как ис­тин­ный про­во­ка­тор.

"Кое-кто из зна­ко­мых, — пи­шет, — уже стал на­ме­кать, что мне и са­мо­му луч­ше уе­хать". В чис­ле этих зна­ко­мых был и я, толь­ко не на­ме­кал, а пря­мо го­во­рил: "Бе­ня, шпарь! В тю­ря­ге же си­дишь. Хоть Ксан­тип­пу свою по­жа­лей. Дай ей вздох­нуть воз­ду­хом сво­бо­ды". Но эти на­мё­ки, го­во­рит, "при­во­ди­ли ме­ня в ярость". Стран­но, на­мё­ки-то бы­ли про­дик­то­ва­ны со­ст­ра­да­ни­ем. Но ско­рей все­го, де­ло тут в том, что он по­ни­мал: со­вет­чи­ки по­ни­ма­ют его про­во­ка­тор­скую сущ­ность. И он про­дол­жал: "Рос­сий­ский ли­те­ра­тор луч­ше вы­пол­нит своё пред­наз­на­че­ние, ко­неч­но же, не здесь, в тюрь­ме, а — там, на во­ле!" И при та­кой-то убеж­дён­но­с­ти — ни ша­га в сто­ро­ну во­ли.

Ма­ло то­го, он про­дол­жал фи­ло­соф­ст­во­вать на эту те­му и "осуж­да­ю­щее от­но­ше­ние к тем, "кто бро­сил зем­лю", не про­щал да­же Ах­ма­то­вой". Ну как она, го­во­рит, мог­ла на­пи­сать та­кое!

Мне го­лос был. Он звал утеш­но,

Он го­во­рил: "Иди сю­да,

Ос­тавь свой край глу­хой и греш­ный,

Ос­тавь Рос­сию на­всег­да.

Я кровь от рук тво­их от­мою,

Из серд­ца вы­ну чер­ный стыд,

Я но­вым име­нем по­крою

Боль по­ра­же­ний и обид".

Но рав­но­душ­но и спо­кой­но

Ру­ка­ми я за­мк­ну­ла слух,

Чтоб этой ре­чью не­до­стой­ной

Не оск­вер­нял­ся скорб­ный дух.

Тут мно­го стран­но­го. Во-пер­вых, по­че­му Рос­сия на­зва­на греш­ной? Во-вто­рых, что, "го­лос" зо­вёт в без­греш­ный свя­той край — где он? В-тре­ть­их, от­ку­да и чья кровь на ру­ках по­этес­сы или, ес­ли угод­но, её ли­ри­че­с­кой ге­ро­и­ни? В-чет­вер­тых, что за "чер­ный стыд"? Ведь это чув­ст­во свет­лое, оно сви­де­тель­ст­ву­ет о том, что со­весть жи­ва. В-пя­тых, за что стыд-то? Ка­ко­ва его при­чи­на? В-ше­с­тых, о ка­ких по­ра­же­ни­ях, о оби­дах на что тут речь? На­ко­нец, не очень-то яс­но, как мож­но но­вым име­нем "по­крыть" ста­рую боль — на­звать её бла­жен­ст­вом? А под сти­хо­тво­ре­ни­ем сто­ит: "Осень 1917 го­да". Но та осень 25 ок­тя­б­ря пе­ре­ло­ми­лась по­по­лам на две не­со­еди­ни­мые по­ло­ви­ны. Так в ка­кую из них на­пи­са­но сти­хо­тво­ре­ние? Не­из­ве­ст­но.

Ко­неч­но, глав­ное здесь — ре­ши­тель­ный от­каз ав­то­ра слу­шать "утеш­ный го­лос", то есть по­ки­нуть ро­ди­ну. И за этим про­ни­ца­тель­ный кри­тик уже ни­че­го боль­ше не ви­дит, ни­ка­ких не­до­уме­ний у не­го нет, это за­тме­ва­ет для не­го всё.

И он при­во­дит дру­гое сти­хо­тво­ре­ние Ах­ма­то­вой на ту же те­му:

Не с те­ми я, кто бро­сил зем­лю

На рас­тер­за­ние вра­гам.

Их гру­бой ле­с­ти я не внем­лю

Им пе­сен я сво­их не дам.

И веч­но жа­лок мне из­гнан­ник,

Как за­клю­чен­ный, как боль­ной.

Тем­на твоя до­ро­га, стран­ник.

По­лы­нью пах­нет хлеб чу­жой.

А здесь, в глу­хом ча­ду по­жа­ра

Ос­та­ток юно­с­ти гу­бя,

Мы ни еди­но­го уда­ра

Не от­кло­ни­ли от се­бя.

И зна­ем, что в оцен­ке по­зд­ней

Оп­рав­дан бу­дет каж­дый час...

Но в ми­ре нет лю­дей бес­слёз­ней,

Над­мен­нее и про­ще нас.

Это на­пи­са­но в ию­ле 1922 го­да. И опять мно­го стран­но­го. Во-пер­вых, здесь име­ют­ся-то в ви­ду не те, кто бро­сил ка­кую-то не­ве­до­мую "зем­лю", а бро­сил ро­ди­ну, сбе­жал из Рос­сии. Так и сле­до­ва­ло ска­зать. Во-вто­рых, ко­го ав­тор на­звал вра­га­ми, тер­за­ю­щи­ми ро­ди­ну, — цар­ских ге­не­ра­лов и ино­ст­ран­ных ин­тер­вен­тов, пы­тав­ших­ся за­ка­ба­лить её, или боль­ше­ви­ков, ко­то­рые спас­ли ро­ди­ну? В-тре­ть­их, на­чав об­ли­че­ние с тех, кто бро­сил ро­ди­ну, ав­тор вдруг пе­ре­ско­чи­ла на "из­гнан­ни­ков". Но это же сов­сем дру­гое: пер­вые бе­жа­ли са­ми по сво­ей во­ле, а вто­рые ока­за­лись за ру­бе­жом вы­нуж­ден­но. И мно­гие из них, на­чи­ная хо­тя бы с Ови­дия, во­все не за­слу­жи­ва­ют пре­зри­тель­ной жа­ло­с­ти. В-чет­вер­тых, та­кой жа­ло­с­ти не за­слу­жи­ва­ет и за­клю­чен­ный, ес­ли он осуж­дён не­спра­вед­ли­во, а уж о пре­зре­нии к боль­но­му и го­во­рить не­при­лич­но. В-пя­тых, ос­та­вив бег­ле­цов и из­гнан­ни­ков, ав­тор вдруг пе­ре­клю­чи­ла своё пре­зре­ние на "стран­ни­ка", т.е. на пу­те­ше­ст­вен­ни­ка. Да чем он-то про­ви­нил­ся — хоть Афа­на­сий Ни­ки­тин, хоть Тур Хей­ер­дал, хоть ны­неш­ний наш мо­ре­ход Ко­ню­хов? В-ше­с­тых, не­по­нят­но, о ка­ком по­жа­ре тут речь. В 1922 го­ду Граж­дан­ская вой­на окон­чи­лась. В-седь­мых, как по­этес­са мог­ла го­во­рить о сво­ей гиб­ну­щей юно­с­ти, ког­да ей шел тог­да уже чет­вер­тый де­ся­ток и она бы­ла ма­те­рью де­ся­ти­лет­не­го сы­на? За­клю­чи­тель­ные стро­ки сти­хо­тво­ре­ния не под­да­ют­ся внят­но­му объ­яс­не­нию, но мож­но, в ча­ст­но­с­ти, за­ме­тить, что очень труд­но пред­ста­вить се­бе, что­бы над­мен­ность и про­сто­та со­че­та­лись в од­ном ли­це.