— Пан Дымба?
— Он самый! Заказывает кружку пива и спрашивает, не интересуюсь ли я портретом Стравинского...
— Кто автор портрета? — Я заварил новую щепотку зеленого чая.
— Вот и я спрашиваю — кто, мол, автор? А он хрюкнул, облизал с усов пену и отвечает, что не знает, кто автор, что картины у него еще нет, что позвонит нам, как только подвезут работу. Понял? Ну полный квадрат!
Портрета еще нет, а он его уже продает!
Леха громко заржал.
— Пусть звонит...
Я плеснул в пиалу чай и уткнулся в монографию Ивана Клюна. Лешка залпом допил пиво и растянулся на диване. О Стравинском мы больше не говорили.
Штат Нью-Йорк, г. Эссекс.
... тише, тише, медленнее! Куда это я так разогнался?! Нью-йоркский трувей, конечно, скоростная дорога, хайвей, но не до такой же степени!.. Я плавно жму на педаль, и скорость падает до шестидесяти миль в час. Вот так... И — не увлекаться! Иначе и моргнуть не успею, как тю-тю мои сто баксов... Полиция на хайвеях знает свое дело туго.
Скоро Олбани — столица штата Нью-Йорк, но в столице мне делать нечего. Объеду по кольцевой и сверну на “девятку”. Дорога № 9 — не скоростная, со светофорами. Зато по ней ехать интереснее. Один за другим тянутся вдоль дороги игрушечные американские городки, почти неотличимые друг от друга. Одноэтажная Америка.
До поворота на “девятку” осталось миль пятнадцать — не прозевать бы... На хайвее, если пропустишь выезд, шуруй дальше еще миль сто до следующего выхода, а там еще поплутаешь, чтобы найти дорогу обратно. Мимо, обгоняя мой маленький “фордик”, с ревом проносятся длиннущие траки-грузовики. Жмут лихачи и в ус не дуют. А чего им бояться — у них радио, водители предупреждают друг друга о полицейских машинах. Иначе нельзя — вот уж у кого, действительно, время — деньги.
А мне торопиться не надо. Из Нью-Йорка до столицы штата Вермонт, городка Монпильер, куда я еду, езды пять-шесть часов, а я растягиваю это путешествие на два-три дня. Еду проселочными дорогами, на них, как бусинки на нитке, деревушки-поселки-городки. Въезжаешь в такой городок, и проселочная дорога превращается в Главную улицу, в какую-нибудь Мэйн-стрит или Бродвей. Вдоль нее — магазины, бензоколонки, супермаркеты со стоянкой для машин, ресторанчики, пиццерии, антикварные лавки, почта, мэрия и церквушка. По субботам и воскресеньям, чуть в стороне от Главной улицы, на какой-нибудь из площадей, разворачивается флимаркет — блошиный рынок. Я подгадываю свою ежегодную поездку в Вермонт именно в эти дни — интересно покопаться в древностях, пощупать предметы американской старины. Бывает, на флимаркетах разложена вся недолгая история страны. Даже найденная вдруг картина русского художника — тоже история, история русской эмиграции.
...ага, вот он знак, указывающий поворот на узкую “девятку”. Я перестраиваюсь в правую полосу и сворачиваю. До свидания, широкий хайвей! Привет, черепашья скорость!
Конец мая — начинается душное лето. Еще нет одиннадцати, а солнце уже печет вовсю. Открываю в машине все окна, кондиционер не включаю — от него у меня моментально закладывает нос. На мне — шорты и майка. Когда выезжал, было прохладно, а сейчас то что надо! Краем глаза кошусь на разложенную карту — какой там первый городок? На карте мой трувей-хайвей уходит влево. Он пересекает весь штат Нью-Йорк с юга на север и кончается у самой канадской границы. Тут уж рукой подать до Монреаля. А восточнее, за озером Чамплейн — Вермонт, штат зеленых гор и ледяных озер. В пятнадцати минутах езды от столицы штата, в деревушке Нортфилд, раскинул свои корпуса Норвичский университет, где я веду курс по русскому искусству во время летнего семестра.
... по девятой дороге еду со скоростью тридцать миль в час — где светофоры, там и дорожные пробки. Сворачиваю на проселочную дорогу — красота вокруг удивительная: невысокие холмы, покрытые хвойным лесом, веселые каменистые речушки, небольшие аккуратные деревеньки с яркими разноцветными домиками и ухоженными лужайками. Всюду чистота и порядок. И невольно рождаются грустные мысли: что же ты, Россия-мать, не можешь вот так-то жить, в чистоте да в аккуратности? Ведь и силы тебе не занимать, да и умом ты богата, а вот, поди ж ты, не получается — непролазные дороги, грязь да ухабы... Видать, характер другой, волюшка-воля да “авось”... Нe любим мы порядок, что ли...
До минерального источника в Саратоге еще часа четыре хода. Там я всегда останавливаюсь, пью целебную воду, умываюсь — лицо пощипывает от пузырьков, усталости как не бывало — и ищу мотель для ночевки. А то разбиваю палатку прямо на берегу быстрой речушки. Здесь вечерком и порыбачить можно. Но это потом, а сейчас я со скоростью улитки ползу по очередной Мэйн-стрит крохотного городка Эссекс. Светофоры, заторы, снующие по магазинам туристы (куда их только не заносит постоянное “хочу везде побывать, хочу все повидать”), реклама, выкрики зазывал. Я уже бывал здесь много раз — по пути в Вермонт обязательно заезжаю к Дэвиду. Маленький, лохматый и бородатый Дэвид, хозяин антикварной лавки, частенько оставляет для меня что-нибудь интересное.
Проезжаю непременный “Макдональдс” с резвящимися ребятишками, часовню, почту со звездно-полосатым флагом, кафе-мороженое “Бэн и Джери”... А вот и знакомый магазинчик антиквара. Паркую машину, вхожу. После яркого солнца и живой суеты улицы темная лавка, увешанная всякими древностями, выглядит довольно мрачно, словно попал в какой-то потусторонний мир. Я не сразу замечаю коротышку-хозяина: Дэвид вынырнул из-за толстого обрубка-столба индейского тотема. Ну точный гном из сказки!
— Хай, Алек, — сразу же узнает он меня.
— Хай, Дэвид! Как жизнь? Как бизнес?
— А-а... — машет он рукой, — пока силы есть, кручусь... Годы уже не те, все мы стареем. Дочь замуж вышла, скоро дедом стану... А бизнес?.. Что там говорить...
Он обводит взглядом свои древности.
— Какой бизнес?.. Ты видишь, что творится с этой чертовой экономикой?
— Да, ТиВи послушаешь, так у нас все прекрасно, все на подъеме, а люди не знают, что их завтра ждет, боятся тратить деньги, ничего не покупают...
Я знаю эту его слабость — прибедняться. Однако, судя по новой витрине в окне с расставленным старинным серебром, дела у крошки Дэвида не так уж и плохи.
— Вот ты приехал, значит год прошел,— продолжал тем временем антиквар, убирая с низкого столика красного дерева раскиданные безделушки. — А что этот год мне дал? Только седины прибавил да морщин. Правда, пару копеек я-таки отложил на внука...
Я уселся в глубокое кресло у столика, а Дэвид вынес откуда-то из-за занавески два бумажных стаканчика с жидким американским кофе. Затем подошел к полке и достал небольшую папку.
— Посмотри... Недавно принесли.
Прихлебывая из стаканчика горячую жидкость, я пролистал акварели. Ничего стоящего, что заинтересовало бы меня, в папке не нашлось, и я отложил ее в сторону.
— Я знаю, Алек, тебя интересуют только русские,— почему-то с грустью произнес старик. — Но сейчас у меня ничего нет... Впрочем, был у меня один портрет... даже не портрет, а так, карандашный набросок...
— Чей?
— Польша тебя интересует? Был у меня портрет одного польского композитора. Стравинский, может быть, слышал?
— Слыхал, — я усмехнулся, но тут же вспомнил рассказ Лешки Ланина про разговор с польским галерейщиком паном Дымбой. Неужели тот самый портрет? Доказывать, что Игорь Стравинский — русский композитор, было бессмысленно.
— А кто автор рисунка?
— Сейчас не помню, но в Польше его хорошо знают.
— И подпись есть?
— Рисунок подписан инициалами. — Дэвид поскреб свою бороду. — Мне называли фамилию, но я что-то запамятовал.
— А какие были инициалы, помнишь?
— Конечно, как не помнить?.. Жирным карандашом, в такой, знаешь, свободной манере подпись... Так же, как и рисунок — легко, одним росчерком... Люцик сразу же подтвердил: это, говорит, известный польский художник...
— Так какие же инициалы стояли под рисунком?
— Я же об этом и говорю! Большими буквами подпись: “Ю.” и “Пи.”.
Я попытался расшевелить свою память. Во-первых, ясно как день, что никакой это не “Стравинский”, значит, нужно выяснить художника. Во-вторых, первая буква “Ю” наверняка означает имя. Фамилия начинается на букву “Пи”. Может быть, какой-то Юзеф Плавинский... Надо будет поискать в справочнике.
— А где же сам рисунок? Продал?
— Подарил. На свадьбу. Уж очень он Люцику понравился. Сказал, что будет собирать польских художников.
