Розка, вскрикивая:
– Господи!
И её догонял плачущий голос хозяйки:
– Скорее, голубушка, доктора! А ты, Паша, за полицией – скорей!
Лодка бесшумно скользнула в угол коридора, подождав, когда подруги выбежали на двор, прошла в комнату Фелицаты, сбросила там изорванное бельё и на минуту неподвижно замерла, точно готовясь прыгнуть куда-то.
«Надо уйти!»
Увидала в зеркале своё отражение и, вздрогнув, начала поспешно одеваться в платье хозяйки, небрежно разбросанное по комнате.
Через несколько минут она шла по улице слободы, решив спрятаться у Серафимы Пушкаревой, шла – и в голове у неё вспыхивали одна за другой обидные и протестующие мысли о том, что – вот, нужно прятаться, что Четыхер может разрывать на ней одежду и грозить побоями ей, что над ней будут смеяться из-за связи с Девушкиным.
Мельком, между мыслями о себе, она подумала и о том, что Вавила, при его силе, мог серьёзно ушибить Симу. Это заставило её пойти медленнее, она плотнее закуталась тёплою шалью и ещё яснее почувствовала, что впереди её ждёт множество неприятностей, огорчений и некуда от них скрыться.
Не заметив, она миновала проулок, где жили Пушкаревы, остановилась у чьих-то ворот, послушала, как робко и жалобно стелется по воздуху сторожевой колокольный звон в городе, у Николы.
Тёмными буграми стояли дома слободы; между ними по улице бежал сырой поток ветра со стороны болот; где-то шуршали ветки деревьев о стену или крышу, и негромко, должно быть во сне, тявкала собака.
«Пойду лучше к этому, к свинье», – вдруг решила Лодка.
Она быстро направилась к мосту, ей уже казалось, что это самое умное – пойти ночевать к Жукову: к нему не посмеет придти Вавила, и полиция – в случае чего – постеснится беспокоить ночью важного человека.
Но подвигаясь вперёд, против ветра, она вспоминала инспектора, его жалкое, беспомощное тело, склонность всегда чего-то пугаться, грубость, за которой – она знала – скрывается отсутствие характера, вспомнила противные привычки Жукова и брезгливо поёжилась, но в ней росло и крепло какое-то, ещё неясное решение, заставляя её добродушно и лукаво улыбаться.
Подойдя к крыльцу дома, она сильной рукой дёрнула за ручку звонка и, когда из-за двери сиплый старушечий голос тревожно спросил – кто это? кого надо? – Лодка ответила громко и властно:
– Евсея Лиодоровича надо видеть!
Старуха начала расспрашивать, кто и зачем так поздно пришёл, – Лодка отвечала ей сурово и сердито топала ногами.
– Уж извините! – отворив дверь и кланяясь, сказала старуха. – Ночью-то депеши только носят. А теперь – вон что идёт, осторожность нужна!
– Ну, молчи, карга! – ответила гостья.
Жуков встретил Лодку в прихожей, со свечой в руке; на плечах у него висело ватное пальто, в зубах торчала, дымясь, толстая папироса. Он радостно таращил глаза и говорил, растягивая слова:
– Это – комплимент! Как ты надумала? И разодета – ну-у-у!
– Соскучилась! – бойко сказала женщина.
– Ну, иди сюда! Петровна, самовар, живо!
Взяв Лодку за руку, он вёл её, сгребая ногами половики и путаясь в них, а она облизывала губы, осматривалась и дышала как-то особенно ровно, глубоко.
– Садись! А я – лампу зажгу. Хорошо, что ты пришла, чёрт! Понимаешь – больше недели сижу, как сыч в дупле; скучища зелёная, хоть вой! А, чёрт, палец ожёг!
Он никогда не говорил так много, и Лодка смотрела на него с удивлением. Всегда грубый, подозрительный, недоверчиво ухмылявшийся, сегодня он был не похож на себя, мягок, говорил тихо и со странным вниманием поглядывал на окна.
– Что на улицах – тихо?
– Ночь ведь.
– Это ничего, ночь! Теперь… такие дни… короткие, что шум не убирается в них и остаётся на ночь. Вчера, около полуночи, вдруг – в окна стучат! Да! Сначала в одно, потом в другое. Я лежу и думаю – а вдруг влезут, чёрт их возьми!
Лампа у него гасла, когда он вставлял стекло в горелку, но это не раздражало его; всё тише он рассказывал:
– Выйдешь на улицу – везде какие-то нахальные рожи! Все кричат, смотрят октябрём, – да ведь теперь и есть октябрь!
Он зажёг лампу, вытер дрожащие и запачканные руки о полы пальто и пошёл куда-то в угол, с трудом двигая тяжёлые ноги, в ночном белье и больших войлочных туфлях.
– Эти маленькие городишки – точно мышеловки, ей-богу! – тихо говорил он. – Попадёт в такой город человек, и – капут ему! И – капут!
В комнате пахло водкой, табаком и прокислыми огурцами. Все вещи казались сдвинутыми с места, и даже белая изразцовая печь с лежанкой тоже любопытно высунулась на середину комнаты и осматривала её блестящим жёлтым глазом отдушника.
– Ты смотришь, где кровать? – говорил Жуков, стоя в углу перед шкафом и звеня стеклом стаканов. – Кровать рядом. Я сплю здесь, на диване. Кровать у меня хорошая, двуспальная…
– Вы что там делаете? – спросила Лодка, подходя к нему. – Нужно на стол собрать? Дайте сюда – что это?
– Это? Погоди – кажется, ром, а может быть, коньяк. Сейчас попробую. Старуха бьёт бутылки, переливает из двух в одну…
Вытащив пробку, он поднес бутылку ко рту – женщина отняла вино.
– После попробуете! Сначала соберём всё как следует, благородно, на стол, потом сядем, будто муж и жена. Будто я приехала, – жена приехала.
Приставив ко лбу ладонь, он смотрел на неё из-под козырька и неопределённо говорил:
– Как ты однако – что это ты?
– Ничего! – ласково сказала Лодка. – Просто, – у вас гостья, молодая женщина, а вы – прицеливаетесь, как бы сразу напиться…
Жуков засмеялся неожиданно громко.
– Женщина! – кричал он сквозь смех. – Да, чёрт, ты – женщина!
Собирая на стол чайную посуду и бутылки, она ощупывала глазами углы, мимоходом постучала пальцами по чернильнице из какого-то белого металла, стоявшей на конторке, незаметно взвесила на руке чайные ложки и неодобрительно покачала головой.
Жуков сидел на диване, следил за ней, жмуря глаза, поглаживая усы и чмокая толстыми губами.
– Нехорошо у вас! – строго заметила Лодка.
– Нехорошо, – не то соглашаясь, не то спрашивая, повторил податной инспектор.
– Хлам везде, пыль, не прибрано – ай-ай!
– Это всё старуха!
– А ещё образованный вы! – корила его Лодка. – Разве образованный человек должен в таком беспорядке жить?
Жуков сморщил лоб и попросил:
– Бро-ось! Я, право, рад, что ты пришла! Всё-таки – не один. Собираюсь кота завести – нет нигде хорошего кота!
Она села рядом с ним и, когда он обнял её, сказала, хмуро разглядывая его лицо:
– Что это как вы стареете?
– Скучно, Глаша!
– Мешки-то какие сделались под глазами!
– Перестань ты! Это ничего, мешки. Я тут пил немножко, вот они и сделались. Да! Я вот всё думаю: как дёшев человек в России! И как не нужен никому, ей-богу!
Сокрушённо качая головой, Лодка перебила его речь:
– Ах, Евсей Лиодорович! Не могу я забыть, как вы тогда упали и как испугались! Ведь вы это помереть испугались?
Жуков дёрнулся всем телом, заглушённо крикнув:
– Ты что? Чего тебе?
– Мне? Ничего! – удивилась она, ласково гладя
