После этого я решил устроить серьёзную операцию. У „Високосного Лета” тогда как раз вышла рок-опера „Прометей прикованный”. Я пришёл в профком и спрашиваю:
– Вы миф о Прометее знаете?
Они:
– Конечно! Прометей – это фольклор!
– А „Високосное Лето”, – отвечаю, – это наш фольклор. Соединение, значит, греческого фольклора и нашего, российского…
Мне дали машину, на которой геологи ездили в тайгу, и мы на этой машине привезли в Мосгипротранс аппаратуру и декорации. У високосников же ещё и декорации были! Полдня на сцене эти декорации строились! И занавес вешался. И называлось всё это не рок-концерт, а рок-опера!
Народ попёр валом.
В первом отделении они исполнили рок-оперу „Прометей прикованный”, а во втором – разные песни. Были там и „Сатанинские пляски”, когда Крис срывал с себя парик и исполнял танец скелетов. Ну и мнения разделились. Профком орёт, что всё ништяк! А партком говорит: „Нет! Первое отделение хорошее, а во втором были спорные моменты, особенно когда вышли скелеты!”
Потом, когда волна улеглась, когда всех наказали и лишили премий, я решил провести концерт „Машины Времени”, у которой как раз обломался концерт в Доме на набережной. У них там должен был быть концерт, народ собрался, но вышел дядя-пожарный и сказал:
– Ну-ка, расходитесь все!
И все ушли.
„Машине” тогда было запрещено давать концерты в городе Москве, и Макаревича с товарищами не пускали ни в один московский Дом культуры. А я сказал: у нас ведь зал ведомственный. А кроме того, мы находимся на Маленковской, и никто точно не знает, область это или уже Москва. Тогда неясные границы были. И мы под эту „дурочку” устроили „закрытый” концерт „Машины Времени”.
Макаревич приехал ещё днём, посетил нашу замечательную столовую. А поскольку это был четверг, то там был „рыбный день”. Он рыбки поел. Ему очень понравилась столовая, тем более что все на него оборачивались: „Вау! Макаревич идёт!”
Концерт вышел очень душевным. Никто не орал, стулья не ломал. И в этот раз начальство сильно пробило. На концерт приходили люди из парткома, которые потом сказали: «Да, ништяк! Работа проводится отлично!»
Вышла даже самопальная газета, которая была вывешена у проходной. Там обычно некрологи вешают, а тут – газета с заголовком „У нас – «Машина Времени»!”. И фотки замечательные: Макаревич позирует со своим рогатым „Гибсоном”…
Тогда и пенсионерки заинтересовались, и среднее поколение. Но на этом всё закончилось, потому что я оттуда ушёл. Я уже издали рулил…»
В 1988 году, работая в Московской рок-лаборатории, Александр Агеев по старой памяти организовал в зале Мосгипротранса панк-фестиваль, который получил название «Панк-съезд». На этот фестиваль приехала даже датская панк-группа NRG. Это был полный угар! Но почему-то дирекция предприятия объявила после фестиваля Агееву, что не хочет здесь больше видеть ни рокеров, ни его самого. «Может, их обидело то, что я билеты в институт не дал? Но я как-то не думал, что сотрудникам института для повышения производительности труда будет полезно посетить панк-съезд» – удивлялся тогда Александр Агеев.
… Если рок-концерт проходил в Доме культуры, то с большой долей уверенности можно сказать, что это был подпольный сейшен с поддельными билетами и фальшивой литовкой. Но директоры иных ДК с готовностью шли навстречу организаторам подпольных рок-концертов, как бы не замечая нелегальный характер того, что делалось в их залах. Ведь эти Дома культуры сидели в прогаре. Кружки были бесплатными. Поэтому жили они только за счёт кино, но кинотеатров в Москве было много, и завлечь зрителей на киносеансы в ДК можно было только полузапрещёнными фильмами. То есть многие директора получили прививку радикального искусства и уже ничего не боялись.
В Москве было несколько домов культуры, где регулярно проходили рок-концерты. Это – ДК Института имени Курчатова, что спрятался от посторонних глаз в далёком московском районе Щукино, ДК фабрики «Дукат», затерявшийся в переулках за Белорусским вокзалом, ДК завода имени Орджоникидзе, тусовавшийся на Ленинском проспекте, ДК Московского электролампового завода, занявший стратегические высоты у метро «Электрозаводская», ДК фабрики «Динамо», что на «Автозаводской»…
Любопытно, что почти все эти дворцы и дома культуры принадлежали предприятиям, входящим в орбиту военно-промышленного комплекса. Видимо, ВПК в те времена позволялось больше, чем кому бы то ни было, поэтому в подведомственных ему помещениях в самый разгар застоя регулярно проходили «идейно вредные» выставки, концерты, встречи с «ненужными социализму» авторами.
Но бывало, что сейшен отменялся по каким-то загадочным причинам.
Александр Агеев рассказывал, что однажды в начале 1980-х в ДК имени Русакова должен был выступать питерский «Аквариум», но за несколько часов до начала сейшена дирекция Дома культуры объявила, что концерт отменяется в связи с неявкой группы. Но есть знаменитая фотография, на которой музыканты «Аквариума» снялись на фоне ДК имени Русакова, на стене которого висит афиша, сообщающая, что такого-то числа здесь пройдёт концерт легендарной питерской группы, – и никто из них не болен, все приехали в Москву.
Это означало, что директора Дома культуры вызвали к компетентным людям, в МВД или в райком КПСС, и настоятельно порекомендовали не проводить мероприятие, связанное с роком.
«Концерт тогда всё же состоялся, – вспоминал Александр Агеев, – вместо питерцев пел Александр Градский, который их как бы заменил. Но Градского слушать было уже не в кайф, потому что все обломались. Впрочем, он спел тогда одну очень классную песню о том, как обезьяна торгует гнилыми бананами. По тем временам это было очень круто, за такие тексты могли и Градского замести».
Подпольные концерты были таинством нескольких поколений советских рокеров. Чтобы считаться настоящим поклонником рока, мало было только коллекционировать записи западных рок-кумиров, надо было попасть на концерт рок-группы, а сделать это было непросто. Поэтому посещение подпольного рок-сейшена было сродни инициации, то есть посвящению во взрослые члены племени.
Звукорежиссёр Евгений Чайко, один из основателей хэви-металлической группы «Чёрный Обелиск», вспоминал, что его увлечение рок-музыкой началось с того, что в 1976 году он вместе со своим одноклассником попал на концерт «Удачного Приобретения»: «В Марьиной Роще есть кинотеатр „Гавана”, а напротив него – детская площадка, и там – маленькое двухэтажное зданьице с зальчиком на втором этаже. Всё происходило тайком: кучкуются люди, у них пригласительные билеты в виде разрезанных пополам почтовых открыток, а на входе стоит учитель музыки из нашей школы… А приятель меня предупредил: „Если ты там увидишь знакомые лица, сделай вид, что никого не знаешь!” Когда заиграла группа, у меня возникло ощущение, что я попал в волшебную страну. И такая сказочная была атмосфера! Я больше никогда не испытывал подобного, только на ударных концертах „Чёрного Обелиска”, когда зал орал так, что не было слышно аппаратуры».
Константин Межибовский
Мне удалось выяснить, что тот сейшен, на котором произошло посвящение Евгения Чайко в рокеры, устраивали Владимир Миронов, учитель пения, работавший в школе близ метро «Беговая», и Константин Межибовский, в то время студент Московского электротехнического института связи (МЭИС).
С Константином Межибовским я договорился встретиться в кафе неподалеку от станции метро «Третьяковская». Он подошёл первым. «Прежде чем идти сюда, я залез в Интернет и посмотрел, как вы выглядите!» – объяснил он, улыбаясь. Мне его лицо тоже показалось знакомым: наверняка я встречал этого человека на каких-нибудь сейшенах в 1980-х годах.
«Всё начиналось очень интересно, – начал свой рассказ Константин, когда официантка принесла нам кофе. – Мой папа был замдиректора Центрального дома кино, и я с детства умел показывать фильмы на кинопроекторе. Летом меня отправляли на три смены в пионерлагерь „Экран”, который находился в районе Сергиева Посада (тогда Загорск). В первый же день я шёл в радиорубку. Я сам показывал кино, и мне это нравилось. А поскольку это был лагерь „Мосфильма”, туда привозили фильмы ещё до их премьеры в Москве! Я никогда не забуду, как я сам показывал фильм „Свой среди чужих, чужой среди своих”! Два сеанса: сначала для вожатых, потом для пионеров. А в прокат он вышел только через восемь месяцев! Его премьера состоялась в Доме кино, и я там тогда впервые услышал Градского.
