— Говорят, Алешка у них объявился?
— Как тебе сказать? Был слух. Спросили мы как-то старика. А он брови нахмурил и ответил; «Собака лает, ветер носит». У него разве правду узнаешь? Но будто бы тетя Дуся, жена его, ездила к Алешке.
— Куда?
— Этого не скажу, не знаю. Будто Алешку американцы с парашютом сбросили, а он, сказывают, с повинной пришел. Будто бы ничего ему не сделали. Но в Кыштым не едет.
— Дыма без огня не бывает.
— Понятное дело. Неужели у него сердце-то не болит? Отец, мать здесь, родина здесь, а он там по заграницам, шпионом еще заделался. Знаешь, снится мне Колька Бессонов, ну, как живой. Помнишь ведь его: курчавый, здоровущий, ботинки носил сорок пятого размера. Постучит будто ко мне в окно, а я выгляну — ба, Колька вернулся! Здоров, говорю, где ты пропадал столько лет? Далеко, отвечает. Письмо бы хоть написал. В таком месте был — нельзя. Погоди, говорю, Грише Петровичу телеграмму в Челябинск дам, он живо приедет. А Колька пятится, пятится от меня, будто чего-то боится. Просыпаюсь, а никакого Кольки Бессонова нет. Может, и он там, где Алешка был?
— Нет. Тетя Тоня сразу после войны на могилу к нему ездила.
— А что, Гриша Петрович, не пора ли нам ухой заняться? — Уха! Если бы в ресторанах умели готовить такую, какую готовят кыштымцы на берегу, пожалуй, там не было бы отбоя от посетителей.
Да, нигде не умеют готовить такую уху, как в Кыштыме. Некоторые придумывают там всякую «многоэтажную» уху, но все это чистейшая ерунда. Мол, нужно сначала сварить рыбью мелочь, потом рыбешку выбросить, а на отваре варить настоящую уху — из щуки, крупных окуней, а еще лучше из линей.
Нет, это кулинарные излишества. Лучше нет простой незатейливой ухи. Сначала сварить картошку, потом засыпать рыбу. Дать закипеть на крутом огне и сразу же крутой огонь надо убрать, доваривать обязательно на медленном огне. Так она лучше «доходит». Чебачишек следует выпотрошить, а окуней ни в коем случае. Когда у окуней побелеют глаза, уха готова. Сдобрить ее перцем, укропом, лавровым листом. Зеленый лук кладут только тогда, когда садятся за еду.
На зеленой травке расстелили плащ, поставили посредине ведро с ухой — начался пир! И почему еще уха хороша — так это от дымка. Григорий Петрович ел и покряхтывал от удовольствия.
Два дня Андреев сидел дома и читал книги, какие нашлись в скудной библиотеке сестры. Дни стояли жаркие, утвердилась банная духота. Потом он ходил на заводской пруд купаться, валялся в амбаре на кровати Виктора. Чтобы светло было, открывал дверь. И тут мешал проклятый петух. Он приводил всю гурьбу тоже белых инкубаторных кур и расхаживал по амбару, как хозяин.
На третий день с гор потянуло прохладой. По небу понеслись белые кучевые облака. На пруду всполошились крупные волны. Григорий Петрович решил сходить в редакцию местной газеты, редактор был ему хорошо знаком. Там стояла тишина, лишь в дальней комнате стучала машинка. Сотрудники разбежались по заданиям. В открытые окна врывался, вздувая голубоватые шторки, ветер с синих гор, проверял на столах бумаги.
Редактор читал полосу, которая резко пахла типографской краской. Снял очки, когда вошел Андреев, заулыбался. Половина полосы густо испещрена чернилами, а другая пока еще чиста.
Редактор поднялся навстречу, на голову выше гостя, в белой рубашке с отложным воротничком, и крепко пожал руку.
— Слышал, что приехал, — сказал он, — да вот не показываешься почему-то.
— Первым делом нанес визит рыбам, — ответил Андреев, — а потом уже тебе — ты же занят. А я отпускник — вольная птица.
— Газеты, наверно, давно не читал? Почитаешь. В той комнате на столе все подшивки. Сегодняшняя почта вот она, — редактор подвинул к краю стола пачку газет. — Если не секрет — какие у тебя планы на сегодня?
— Да никаких!
— Поехали на Увильды?
— Сейчас?
— Машина пойдет через полчаса, одного товарища подбросить туда надо. А пока смотри газеты. Чем томиться здесь, езжай. Позагораешь. А я прикачу к вечеру — сегодня газетный день.
— Прыткий ты, однако.
— Смотри, я тебя не неволю.
Редактор снова сел и стал дочитывать полосу. Андреев зашуршал газетами, через полчаса в кабинете появился шофер, уже пожилой грузный мужчина.
— Я готов.
— А где товарищ?
Шофер оглянулся на дверь, показывая этим, что товарищ шел следом за ним. И верно, в кабинет энергичным шагом вошла плотная женщина среднего роста, с валиком волос на затылке. Очки в массивной роговой оправе придавали лицу строгость. Женщина тряхнула редакторскую руку и сказала:
— Карета подана — нас в путь зовет дорога.
— Познакомьтесь, пожалуйста, — редактор простер руку в сторону Андреева. — Отпускник из Челябинска.
— Очень рада, — живо обернулась женщина и протянула ему свою руку. — Огнева.
Он назвал себя и мимолетно сумел определить, что глаза у нее большие и голубенькие. Ему даже показалось странным, что такие глаза упрятаны за стекла.
— Предлагаю отпускнику составить вам компанию, да что-то не вижу особого восторга с его стороны.
— Поедемте, — поддержала редактора Огнева. — Прогулка заманчивая! Вы бывали на Увильдах?
Григорий Петрович улыбнулся снисходительно:
— Бывал.
— Езжай, езжай, — подогрел еще редактор. — Часикам к пяти и я прикачу. Отдохнем вечерок вместе.
Андреев решился ехать. Редакционный газик бежал бойко, привычно подминая под себя километры. Дорога здесь хорошая, только недавно прошел грейдер. Грунт крепкий, не хуже асфальта.
Огнева сидела рядом с шофером. Ей, вероятно, лет тридцать пять. В крепких округлых плечах, обтянутых крепдешиновой кофточкой, во всей упругой фигуре чувствовался человек зрелый, в зените своего расцвета.
Дорога ныряла с косогора на косогор. По обе стороны медно-зелеными стенками тянулись сосны. Изредка между ними выделялись яркой зеленью березы.
Ехали молча. Андреев просто не знал, о чем сейчас надо говорить. Огнева, наконец, спросила шофера:
— Где-то здесь эти озера со странными названиями?
— Подъезжаем, — ответил тот.
Огнева повернулась к Андрееву, и опять он увидел ее голубенькие глаза в стеклянных застенках.
— Вы, надеюсь, слышали про эти озера — Тпруцкое и Нуцкое?
— Каждый кыштымец их знает.
— Представьте, я тоже имею основания считать себя кыштымкой, но узнала о них недавно.
— Неудивительно, вы — не рыбак.
— А почему они так называются?
— Все просто. Была здесь конная дорога — покосы, лесные делянки для заготовки дров. Возили рыбу с Увильдов. Груженый воз в гору идет туго. Хозяин и кричал на лошадь: «Ну! Ну!» С горы боязно, чтоб воз не разогнало. Вот и кричал: «Тпру! Тпру!» А поскольку одно озерко недалеко от подъема, его прозвали Нуцким, а другое соответственно — Тпруцким.
— Нет, неоригинально!
— Зато правильно.
— Ну, а слышали вы что-нибудь про Дунькин сундук и Самсонкин гроб?
— Читал. Книжка есть про них.
— А про Силантия Сугомака?
— Нет. Зато я про Липунюшку знаю! — по-мальчишечьи похвастался Григорий Петрович, чтобы подзадорить Огневу. Она живо обернулась и спросила обеспокоенно:
— Откуда?
— Дед один рассказывал.
— Так я и знала! Я его предупреждала — про Липунюшку пока никому не говори. Будет у меня публикация, тогда пожалуйста!
— А! — радостно засмеялся Андреев. — Теперь я вас знаю.
— Положим. А вы кто?
— Я? Отпускник.
— А профессия у отпускника есть?
— Журналист.
Она обхватила голову руками:
— Ах, как я опрометчиво поступила! Не поинтересовалась наперед, кого мне редактор в попутчики определил.
— Действительно!
— Вы же конкурент. Знаете, зачем я еду на Увильды?
— Понятия не имею.
— Послушать одну старушку. Для нашего брата фольклориста — она сущий клад. И что ценно — ее никто еще не открыл. Я буду первая.
— Не бросите же вы меня одного!
— Почему бы и нет?
В разговоре не заметил, как подкатили к Увильдам в том месте, где была деревушка Сайма. Газик влетел в тихую зеленую улицу и остановился враз, как вкопанный.
Рыбацкая деревенька Сайма стояла в стороне от большой дороги на берегу протоки, которую образовывал матерый берег и берег острова. Остров зарос липой, елями, ольхой и березами. На нем целое лето без пастуха паслись козы и овцы. Протока местами заросла камышом, на воде кругляшками лежали кувшинки. Отсюда на лодке можно выплыть в само озеро, на его бескрайную голубую гладь. У мостков и возле них чернели, голубели всякие лодки: и увалистые плоскодонки, и юркие долбленки, и красавицы шлюпки. Большой рабочий баркас лежал у воды на боку, подпертый березовыми кольями, — ремонтировался.
