О модных кладбищах и новых надгробных памятниках — чуть дальше. А сейчас процитирую объявление, поразившее корреспондента «Московских новостей»: «Подарите вашему начальнику на день рождения его бронзовую статую в греческой тоге или императорской мантии». Автор идеи, московский скульптор, человек еще отнюдь не пожилой, после института сначала изготавливал «Ильичей в кепке» — за вполне приличные деньги. Потом, во время «перестройки», пришлось заняться авангардом — для покупателей с Запада. Западу приелись российские художественные изыски, и наш герой различил в обществе новых богатых людей отечественного происхождения: им как заказчикам он и предложил себя в качестве исполнителя. Четко ориентированный на спрос скульптор понял, что новые русские не хотят ассоциаций с бюстами советских вождей, а «хотят быть похожими на императора Тита, на Нептуна, на князя Потемкина-Таврического…». Они любят драпировки, придающие облику величественность. Работы исполняются в мраморе, бронзе и гипсе; мрамор (отечественный, не каррарский) быстро темнеет (да и цена такой скульптуры велика), поэтому самый популярный материал — бронза. Статую в бронзе в натуральную величину изготавливают полгода, стоимость — 20 тысяч долларов, на бюст уходит 2 месяца, и стоит он в два раза дешевле. Скульптура, которую корреспонденту удалось увидеть, изображала молодого человека: «Сильный, здоровый парень. Рубашка расстегнута на груди. Он стоит, протянув вперед руки. Похож на статую комсомольца — украшение провинциального парка семидесятых годов».
Монументальная пропаганда оказалась настолько захватывающим предметом, что даже через месяцы после затянувшегося финансового и экономического кризиса депутаты Думы по инициативе фракции КПРФ приняли решение о придании Красной площади в Москве статуса национального достояния — с намерением обратиться в ЮНЕСКО с заявкой о включении ее в список художественных объектов мирового значения. При этом коммунисты (и примкнувшие к ним) менее всего озабочены эстетикой, более всего — политикой: сохранением не столько Мавзолея, сколько мумии Ленина, в которую уже инвестированы огромные суммы. Инвестиции продолжаются вот уже несколько лет не из государственного источника, а из специального фонда, которому денежную помощь, кстати, оказывает и драматург Михаил Шатров. Народ продолжает шутить по поводу памятников. Например, не поручить ли Церетели срочно «заполнить» дырку на месте Дзержинского на Лубянке. Идеологические схватки — и ставки — продолжаются. Игра в монументальную пропаганду дала возможность Лужкову отмежеваться от левых, выступив против реабилитации памятника Дзержинскому.
Монументальный сюжет показывает, что до консолидации общества, до нахождения желанной культурной и политической идентичности России еще далеко — борьба вокруг символов власти продолжается (к памятникам добавлю не принятый Думой герб — уж как только не клеймили слева восстановленного на нем двуглавого орла). Раздвоение сознания левых очевидно: с одной стороны, они благосклонно принимают ритуальные знаки воссоединения с «прошлым» России (чего стоит только икона, переданная предводителем казачества Михаилом Филиным Геннадию Зюганову), с другой стороны — ревностно охраняют труп неистового борца с церковью.
Памятники, вокруг которых кипят такие страсти, — «каменные гости» нашей жизни, пожатием десницы готовые увлечь общество в прошлое, то самое прошлое, от которого не в силах отойти настоящее. В этом прошлом Ленин восседает рядом с Николаем II, а Кирилл и Мефодий — с Дзержинским. Что же до страданий народных, до жертв — то обойдемся камушком. Ну, еще Эрнст Неизвестный поставил два памятника — в Магадане и Екатеринбурге. Да еще — неподалеку от Большого Дома, что в Питере, сидят на набережной посвященные жертвам сталинских репрессий шемякинские сфинксы с черепной коробкой, зияющей глазницами на стороне, обращенной к Крестам.
Когда современные либералы и демократы клеймят с экранов ТВ коммунистическую монументальную агрессию, хочется задать вопрос: а когда вы, господа, стебно снимали и крутили без конца старые песни о главном, когда каждый божий день по всем телеканалам вы показываете старые советские фильмы, где и жизнь хороша, и жить хорошо, где кубанские казаки пляшут и поют при сборе урожая, а в уютных городских интерьерах продолжается веселая, славная, устремленная в светлое будущее советская жизнь, — то чего же вы ожидали? Какого результата? Когда Леонид Парфенов из кресла Юрия Андропова (послесловие к юбилейной, грандиозно раскрученной демонстрации фильма «Семнадцать мгновений весны») восторженно объявляет Юлиана Семенова «великим» писателем, а потом создает к юбилею Солженицына многосерийный биографический фильм, — это торжествует профессионализм или все-таки цинизм?
А зритель — что ж, зритель внушаем. И ему игровое «советское прошлое», упорно навязываемое игроками-постмодернистами, ближе «настоящего», в котором жить труднее и драматичнее.
Еще о названиях и обозначениях
Переименования коснулись прежде всего топонимики и менее всего тоже идеологически значимых средств массовой информации — «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Смена», «Челябинский рабочий», журналы «Звезда», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Новый мир» остались при своих, как нынче выражаются, «брэндах». То есть известных, маркированных именах. Смена имени была бы равноценна смерти старого издания — вряд ли подписчики уж так бы разбежались на новенькое. Содержание — несомненно «иное», резко сдвинутое по отношению к «прежнему» — не то конфликтовало с названием, не то вступало с ним в несколько постмодернистские отношения. Орден Красного Знамени редакция «Знамени» так и не убрала с первой страницы. И буквы «СССР» внутри орденского знака ежемесячно пропечатываются, но уже не как идеологический символ, а как определенная игра с прошлым, память о возрасте журнала, о его истории и т. д. Идентичны ли издания, сохранившие свое название, своему прошлому? Вовсе нет. «Старые» подписчики журнала, подписчики со стажем, писали возмущенные письма в редакцию. «Как вы могли…» звучало после 1986 года по разным поводам, но прежде всего — идеологическим.
После начала карабахского конфликта, после резни в Сумгаите в редакции «Дружбы народов» мрачно шутили: мол, не пора ли переименоваться во «Вражду народов»…
Идеология ушла, знакомое название уже не содержало в себе советской формулы. Остался лишь опознаваемый звук (или звукосочетание). «Комсомолка». «МК». «Ленком» (Театр имени Ленинского комсомола).
Но в именах есть, конечно же, своя магия.
Сохранность идеологического имени, невозможная, скажем, в послевоенной Германии, с одной стороны, конечно же, свидетельствует о нашей свободе играть с чем угодно да еще и разумно сочетать эту игру с рынком. С другой — об общем (не только коммунистическом) подсознательном стремлении, обретая новое, не расставаться с прежним.
И все-таки…
Названия сохраняются, а не только меняются. Перелицовка ведь тоже — не покупка нового платья.
Что произошло с орденами советскими? Одни просто прекратили свое существование, как орден Ленина, например, самый высший в иерархии орденов советского времени. Выше было только звание Героя Социалистического Труда и Героя Советского Союза.
Теперь есть звание Герой России. Его учредили — и начали присуждать сразу же после августа 1991-го.
Иные из орденов остались, но названия их съежились, сократились: орден «Дружбы народов» стал орденом Дружбы, а орден «Знак почета» стал орденом Почета.
Появились и совсем новые. Орден «За заслуги перед Отечеством» имеет четыре степени, и название его звучит несколько комично: присуждается орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой, третьей или второй степени — это Отечество четвертой степени? Или кавалер этого ордена не так хорошо успевает? Награждаемые ревниво следят за степенью… Орденом «За заслуги перед Отечеством» первой степени может быть награждено только первое лицо государства — даже Алексий II был награжден второй степенью, не говоря уж обо всех остальных.
В контексте нашей темы — идентичности современной России, ее народа и культуры — получается, что старые ордена соседствуют с новыми.
На праздновании столетия МХАТа (имени Чехова) пиджак ныне покойного Олега Ефремова украшали одновременно и звездочка Героя Социалистического Труда, и орден «За заслуги перед Отечеством» — в виде нагрудного креста. Идентичность — двоящаяся, несколько, я бы сказала, шизофреническая. Ордена и медали на самом деле спорят между собой, если не отрицают друг друга. Если мы так хорошо были отмечены советской властью, так что же сейчас? И при новом режиме ласка новой власти так же почетна? Но награжденный не выбирает — гордится прилюдно и тем и другим.
