Опять весёлый шум, гам, стеклянный звон, тосты, объятья, ты меня уважаешь, старик, да мы братья по гроб жизни, Коля, давай что-нибудь всеобщее, давай о будущем…
Ах, что я делаю, зачем я мучаю
Больной и маленький мой организм?
Да по какому же такому случаю,
Ведь люди борются за коммунизм.
Скот размножается, пшеница мелется,
И все на правильном своём пути -
Так замети меня, метель-метелица,
Ох, замети меня, ох, замети!
Я пил на полюсе, пил на экваторе,
Пил на всём жизненном своём пути -
Так замети ж меня к любимой матери,
Метель-метелица, ох, замети!
Одобрительный шум смирил, сверкнув очками, солидный Сафонов. Конечно же, опять Эрнст — он всегда впереди старшего Валентина.
— А вот Лермонтов ещё был, Михаил Юрьевич, тоже неплохой поэт, а?
— Лермонтов — не поэт, Лермонтов — демон, небожитель, его стихи, его песни, молитвы, его поэмы, да разве ж можно тут сравнивать кого!
И опять разговор стал всеобщим, кто во что горазд. Судьба Лермонтова связана с судьбой России, имя его драматично для нас, его юбилейные годовщины оборачиваются мировыми драмами. В девятьсот четырнадцатом, в столетие со дня рождения — Первая мировая война, в сорок первом собрались отметить столетие со дня смерти — Вторая мировая война! Мистика? Почему же только с ним эта мистика?.. Возьмите, например, его “Маскарад”. В конце февраля семнадцатого премьера этого спектакля, и тут на тебе — Февральская революция, начало развала России. А в сорок первом премьера случилась даже 22 июня — день в день с началом войны с фашистами. Через 25 лет, в 1991 году, будет 150-летие со дня смерти Лермонтова. Запомните, ребята: обязательно случится у нас великая катастрофа!.. Ох, друзья мои, договоримся мы хрен знает до чего, впору плакать. Перейдём на частушки. “Ах, лапти мои, лапоточки мои! Приходи ко мне, милёнок, ставить точки над “I” …” Не надо мелочевки, сядь… Послушаем ещё Николая. Коля, о журавлях, если можно. Коля запевает о журавлях, и воцаряется тишина, мы невольно заводим глаза к потолку, откуда вот-вот польются знакомые журавлиные клики.
…Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.
Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забытость болот, и утраты знобящих полей -
Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей…
Чистая, душевная, дивная песня, знакомая-знакомая. Будто вечная.
Сорок лет скоро пройдёт со времени той студенческой вечеринки, и с тех пор как-то нечаянно, незаметно скрылась наша молодость, а для некоторых и жизнь. Но рубцовские стихи и песни всё звучат и звучат с прежней чистотой и нежностью, как те весенние, из колючего терновника, соловьиные трели среди лесной птичьей разноголосицы.
ВИКТОР ЛИХОНОСОВ ПРОЩАЙ, ТАМАНЬ?
Все эти господа не прочли и четырёх книг за свою жизнь.
Стендаль
Тем, кто поклоняется своей национальной истории и культуре, защищает её, кто не смиряется с “государственной необходимостью” наступать железной ногой на святыни, кто с умом прочитал горы книг и усвоил достоинство родной и мировой культуры, всё время приходится “обращаться за помощью”, посылать письма “ответственным товарищам”, которых ещё в ХIХ веке так хорошо разглядел Стендаль. Да, писать, объяснять и умолять, порою благодарить за случайную мизерную поддержку. Это хорошо, если “ответственные” — местные и немножко сочувствуют пенатам. А если они чужие?
На Кубани всё меньше аборигенов, кубанских казаков и адыгов, казачество за годы советской власти растаяло и живёт незаметно, само себя не осознавая, и куда ни пойдёшь — начальство почти всюду приезжее. Они нагрели себе гнёздышко на юге, возле моря и гор, у тихих речек, в горах и станицах, не нарадуются (о, куда они попали!), часто произносят в тостах “богатая земля”, но сама историческая земля эта для них не святая, и все воспоминания коренных жителей о праотцах и порядках ни о чём их душе не говорят, родных слёз не вызывают, святые кубанские даты, славные герои забытыми не кажутся — в сознании одна курортная пустота!
Эти господа, понастроившие на плодоносных кубанских землях и на горных холмах особняков, даже в острые мгновения истории не чувствуют себя р у с с к и м и, хотя в анкетах механически пишут это слово.
Много народов оккупировало Тамань под временное кочевье. Аланы, греки, хазары, генуэзцы, турки. Обрели и укрепили приморский угол запорожцы. Но вот наскочили, выявились новые невиданные захватчики, и национальность у них особая: хищники, воры, предатели.
Началось это после переворота в 1991 году.
Последние прихвостни социализма в одну ночь стали созидателями капитализма. Стало не страшно выгребать из личных сейфов тайные накопления, отсчитывать взяточные суммы за всякие подписи и штампы, выкупать у бабушек или нарезать от колхозов огороды и завозить туда итальянский кирпич для дворцов. В Темрюке и по окрестностям стали возникать памятники, единственные по назначению в новейшей истории: внутри можно спать, завтракать и обедать, справлять нужду и принимать равных себе по богатству гостей. История, возможно, не забудет, как идейно переодевшиеся советские татаро-монголы не из диких степей, а из вчерашних номенклатурных кабинетов вторглись на родную землю с мешками украденных денег и вонзили копья в 629 гектаров.
И на земле Таманской, на последней пяди Киевской Руси, затеяна была к 200-летию высадки запорожцев грандиозная стройка терминала “Темрюкнефтегаз”.
Большие деньги потекли в терминал. Они и потопили все. Газеты были подкуплены в первую очередь. Заголовки статей задавили упрёком патриотов Тамани, выходивших на митинг протеста. “Уникальный шанс”, “Для производства и людей”, “Чисты их помыслы”, “Выйдем ли мы из пещеры?”. В Тамань с неба спустились одни благодетели.
“Мы все ещё бедны. А деньги пойдут школам и больницам, на строительство жилья и помощь малоимущим. И это деньги, которые пока что горят вместе с газом в тюменских факелах”.
А ведь знали, что больше всего денег пойдет не на благотворительность, а в собственный карман. Миллионы! Бухгалтерия добра была обманом с самого начала.
Но какими словами закидали народ:
“Выйдем ли мы из пещеры?”. “Считаю, что если народ не стремится к прогрессу, он обречён”.
“После поездки в Финляндию я возвратился в нашу станицу, к нашей печальной действительности, к нашему быту и укладу жизни, словно в пещеру, словно в каменный век”*.
“Слушаю тех, кто на каждом углу кричит: мол, терминал — это катастрофа, и думаю, что мы или лишены способности к простому анализу, или не хотим видеть жизнь такой, какая она есть…”.
“…мы отстали во всём и по укладу жизни отброшены назад по сравнению с цивилизованным миром на добрую сотню лет. Нам не надо бояться прогресса, когда-то надо начинать. Финляндия, к примеру, была самой отсталой окраиной Российской империи, а сейчас на нашем сырье разбогатела, жизнь сумела построить на зависть…”**.
“НЕ ОСКУДЕЕТ РУКА” — заголовок похвальной статьи о терминалистах “Темрюкнефтегаза”. “В сущности, именно с благотворительной деятельности и начал своё становление филиал “Темрюкнефтегаз”.
Да, починили крышу Покровской церкви. И настоятель о. Павел, приехавший в Тамань из Белоруссии, горячо защищал идею терминала.
“Разве терминала надо бояться, разве от него беда исходит? Не это страшно, а то, что пустота коснулась душ человеческих, что скверна разъедает сердца людей и живут они теперь без божьего благословения***, без божьей благодати, без душевного успокоения и неповторимого чувства возвышенности и благочестия.
…Так не это ли страшнее терминала? Кстати, люди верующие к будущему строительству относятся с пониманием и верой. На всё воля божья. По заветам Господа нашего, любое деяние, направленное на благо людей, дело богоугодное.
…И, пожалуй, по-настоящему ощутимую помощь получаем от “Темрюкнефтегаза”, который начал свою деятельность с благотворительности. Люди, работающие там, внушают доверие чистотой своих помыслов. Поддержим их, дорогие соотечественники. Храни вас Бог!”.
А жители протестовали, собирались на площади. Грешно противоречить святым отцам, их византийской политике, но с кем же вы, батюшка, — с народом или с начальством, не умеющим сложить для молитвы персты? Терминал — бесово-чернобыльское деяние на последнем клочке Киевской Руси (после отпадения Украины). Меня не удивляют бухгалтеры ельцинской поры, спецы разных мастей. Мою душу клонят к печали пастыри, историки, писатели, музейщики, мотивом всей жизни которых должны звучать слова Господа: “…и не хлебом единым жив человек…”. В этом их миссия — служить духу, истине, красоте, памяти о “воде протекшей”. Хозяева будут обещать златые горы, ковырять землю — что с них взять? Но мы-то не можем осенить благословением склад и хозяйственные дворы, поставленные на древних могилах. Иначе… для чего мы существуем?
