Но никакого беспокойства о таком состоянии русской литературы и её положении в обществе в наших заботах о том, как спасти Союз писателей России, не наблюдается. Вопрос о книжных издательствах и системе распространения книг и вовсе не стоит. Но зато есть приглашения погрузиться в помои интернета и полагать, что это и есть литературная жизнь. Между тем как, скажем, РПЦ имеет и свои издательства, и свою систему распространения. Так, авторы похваляются в интернете, что спрос на книги превышает их возможности.
Разумеется, новый СП России и не может быть таким, каким был Союз писателей СССР. Но чтобы создать новый союз, надо честно оценить старый, не поддаваясь на демагогию о том, что то была, мол, «идеологическая армия». Надо полагать, что начиная с М. Шолохова и М. Булгакова и кончая нашими современниками Н. Рубцовым и Ю. Кузнецовым, все творили по лекалам «социалистического реализма»? Нет, конечно. Таланты – всегда исключения из правил, а армия средних неизбежна при любом социальном устройстве. Да и нам ли поминать «идеологическую армию» при нынешнем «книжном рынке», к литературе вообще неприложимом? Нам ли говорить о «рентабельности» литературы, не помня о той писательской собственности, созданной писательским трудом, которую всё ещё никак не могут до конца раздербанить… Нам ли говорить об этом, если в нашем поколении писатели становятся известными не по творениям своим, а по скандалам, связанным с переделом писательской собственности! Кто бы знал И. Переверзина? Ни одной строчки из его опусов в памяти не удерживается. Но, поди, – «наследник», нет, не литературной традиции, а писательской собственности…
О каких «привилегиях» можно ещё всуе поминать, если вопрос стоит о юридическом статусе писателя, его легитимности? Конечно же, для начала надо прервать это нынешнее незаконное положение писателей в обществе.
Понятно недоумение писателей из регионов: почему СП безразличен к их нуждам? Да потому, что Союза давно уже нет, а есть его имитация. Его заполонили люди, имеющие к литературе отдалённое отношение, как раз верящие в то, что СП всё ещё существует. Они-то и вступают в него с надеждой на повышение своего социального статуса, не понимая, что это невозможно.
Конечно, если сами писатели – во всяком случае, люди, считающие себя таковыми, – полагают, что будущее СП находится в руках самих писателей, наши дискуссии о том, как спасти творческий Союз, грозят быть вечными. Литература была и есть дело государственное. Только для идеологических лукавцев писательство является «личным» делом.
Но как же теперь быть? По всей вероятности, созывать не очередной съезд писателей России, но учредительный съезд нового Союза писателей. Мы же имеем опыт создания СП в 1934 году…
Но для того, чтобы созвать такой съезд, надо провести большую предварительную работу, которую может взять на себя созданный для этого организационный комитет, утверждённый и благословлённый именно властью, правительством. Четверть века имитации творческих союзов – срок уже достаточный для того, чтобы убедиться, что это единственный выход из такого невнятного положения.
Разумеется, аппарат СП будет содержаться государством. Ему ведь предстоит большая работа по восстановлению и созданию писательских издательств и системы распространения книг.
Для того же, чтобы подготовить предложения в правительство по организационному комитету, должна отыскаться инициативная группа писателей, которая и проделает необходимую работу. Информационной и организационной площадкой по созданию оргкомитета должна и просто обязана стать «Литературная газета».
Рано или поздно мы придём к осознанию именно такого пути новой организации литературы… Вполне возможно, что возобладает дело «спасателей», а не строителей Союза писателей России. Но в таком случае не будет никаких оснований полагать, что мы заняты продолжением литературной традиции и спасением собственно великой русской литературы…
«Солёная Подкова»
Персональные данные Игоря Волгина
Персональные данные Игоря Волгина
Литература / Литература / Писатель у диктофона
Теги: Игорь Волгин
В судьбе писателя, по мнению известного поэта, историка литературы, телеведущего, срабатывает тайная мысль сценария
Недавно Игорь Волгин был удостоен премии Правительства РФ за сборник стихов «Персональные данные». Беспрецедентный случай: писатель и учёный, получивший мировую известность своими исследованиями о Достоевском, возвратился в поэзию после большого перерыва. Президент Фонда Достоевского, поэт, историк литературы, доктор филологических наук, создатель знаменитой литературной студии МГУ «Луч», ведущий программы «Игра в бисер» в преддверии юбилея побеседовал с «ЛГ».
"ЛГ"-ДОСЬЕ
Игорь Леонидович Волгин родился 6 марта 1942 года в Перми. Окончил исторический факультет МГУ (1964). Кандидат исторических, доктор филологических наук, профессор факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова и Литературного института им. А.М. Горького, академик РАЕН, член Союза писателей Москвы, вице-президент Русского ПЕН-центра, президент Фонда Достоевского, вице-президент Международного общества Достоевского.
Член Совета по русскому языку при Президенте РФ.
Автор и ведущий интеллектуальной программы «Игра в бисер с Игорем Волгиным» на телеканале «Культура».
– Игорь Леонидович, ещё в 1962 году Павел Антокольский предпослал вашим первым стихам в нашей газете своё доброе напутственное слово. Это стало вашим поэтическим дебютом?
– Если быть точным, впервые, ещё будучи школьником, я напечатался в «Московском комсомольце». Но, конечно, аванс, выданный живым классиком (приятель Марины Цветаевой, автор «Санкюлота» и т.д.!), ко многому обязывал. Я начинал, когда поэзия владела душами. У памятника Маяковскому до глубокой ночи не только читались стихи, но и велись яростные споры «и о путях России прежней, и о сегодняшней о ней». Это была неслыханная доселе свобода слова, осуществляемая явочным порядком. Впрочем, наши сходбища скоро прикрыли. Но их след остался в памяти века.
– Вы были признаны, издали несколько сборников стихов, которые полюбились читателям. Почему вдруг вы с головой ушли в исследования о Достоевском, которые, несмотря на множество сделанных вами открытий, не сулили особой славы? Почему произошла столь резкая смена эстетического поля?
– Ну это как сказать. Всегда (быть может, интуитивно) я стремился к тому, чтобы в моих историко-биографических штудиях присутствовала не только документальная логика фактов, но чтобы они обладали, так сказать, скрытой художественной энергией. Такое возможно, если личности писателя и исследователя находятся в тайном родстве. Кстати, при переиздании одной из моих книг был снят весь научный аппарат (а это сотни и сотни сносок), и книга, вышедшая тиражом 265 тысяч экземпляров, продавалась как остросюжетный роман.
– Но почему всё-таки Достоевский?
– Вы будете смеяться, я прочитал его довольно поздно. Ведь когда я учился в школе, там Достоевского не проходили, а на истфаке МГУ вообще не было курса литературы. Приходилось соображать самому. И в какой-то момент показалось, что именно здесь, в Достоевском, сокрыта не только загадка нашего исторического бытия, но и смысл того, что происходит с самим тобой. Я почувствовал, что это для меня сейчас самое важное. И ещё я поразился тому, что в громадном многоязычном море литературы о Достоевском практически не имелось работ, посвящённых «Дневнику писателя». В СССР «Дневник» считался сугубо реакционным произведением, и на него было наложено своего рода табу. Пришлось пойти на некоторую хитрость: сделать вид, что занимаешься исключительно внешней, издательской историей этого моножурнала (подобное допускалось: подписка, тираж, распространение, цензура и т.д.). Пришлось двигаться по абсолютной целине. Чего только стоили сотни неизвестных читательских писем, впервые в архивах мною прочитанных: буквально срез всей грамотной России! И здесь, в «издательской истории», удалось нащупать ключ к парадоксальной идейной природе «Дневника писателя», к тому, почему он был популярнее любого из романов Достоевского. Эти ранние разыскания через много лет вошли в большую мою книгу «Возвращение билета», где, кстати, опубликованы работы о Чаадаеве, Белинском, М. Булгакове, Мандельштаме, Багрицком, Заболоцком, некоторых поэтах – наших современниках и др.
– Только что в «АСТ» вышло пятое переиздание вашей книги «Последний год Достоевского». Чем дорога вам эта работа? И что вы готовите ещё?
– Уже не раз приходилось говорить, что судьба писателя сценарна, и в конце срабатывает тайная мысль сценария. Финал Достоевского – переломная точка русской истории. Пик подпольного и правительственного террора, «национальная охота» – серия покушений на Александра II, смертные казни… И одновременно – забрезживший свет в конце тоннеля: лорис-меликовская оттепель, Пушкинский праздник в Москве и т.д. «Последний год» долго не хотели печатать, и только после в высшей степени лестных отзывов Д. Лихачёва и Н. Эйдельмана книга увидела свет (1986). Я писал её свободной рукой, «не желая угодить», и позднее – в отличие от некоторых, эволюционирующих вместе с «генеральной линией» авторов – ни на йоту не изменил своих взглядов. Вообще переизданный ныне «Последний год» – первая книга моего семитомника, который, если бог даст, должен выйти в не слишком отдалённое время.
