26 октября: "Перебрались на новое место. Стоим в хуторе, занимаем несколько домов. Мы — в прекрасном доме: просторно, светло, чисто. Старик хозяин болен. Хозяйничает его сын Олег, молодой парень. Встретить поляка с таким именем я не ожидал. Хозяйка — приветливая женщина лет пятидесяти. А украшение всего дома — большеглазая, белолицая, с родинкой на щеке, пугливая, робкая Чеслава.
Думаю, что долго тут не простоим. Ведь Августов уже взят. Подорвался на мине Голубев".
9 ноября: "Я сегодня дежурный по роте... Вдруг отворяется дверь и старшина зовет: "Бушин, иди сюда!" Повел меня в комнату к хозяевам. Там сидят за столом Ильин, старшина, Чеслава, повар Смирнов, хозяйка и Олег. На столе бутылка водки и закуска. До меня они, видно, уже выпили. Особенно хорошо заметно по Чеславе. Её красивые голубые глаза светятся мягко, застенчиво и в то же время весело. Она лепечет что-то нескладное и глупое. Старшина обнимает её, она не протестует. Бросается в глаза, что руки у нее грубые, рабочие, со шрамами от порезов, а лицо сейчас особенно красиво, нежно и женственно от рассеянной хмельной улыбки...
Олег наливает рюмки. Я предлагаю тост: "За свободную Польшу, нашего соседа и друга!" Олег пытается петь "Еще Польска не сгинела!.." Пьём опять за что-то. Я не могу понять, чем мы закусываем. Все смеются надо мной. Потом Ильин мне сказал, что это была кровяная колбаса, зажаренная в сале. Хозяйская свинина замечательна: мягкая, душистая..."
И мне — вычеркнуть из памяти это доброе застолье с поляками и свой тост? Забыть волнующий голос Ядвиги и голубые глаза Чеславы?..
Её глаза — как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Её глаза — как два обмана
Покрытых мглою неудач...
Когда потёмки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Её прекрасные глаза.
Но вернёмся из той дальней дали, от Николая Заболоцкого в наши дни.
На страницах "Нашего современника", "Завтра", "К барьеру!", "Литературной газеты" продолжается обсуждение наших отношений с Польше, и в том числе — трагедия в Катыни. Правда, при этом порой делаются весьма странные заявления. Так, Алексей Балиев, клеймя "военную авантюру большевиков", пишет в "ЛГ": "Стремление Советской России привнести в Европу революционную бурю привело к широкомасштабной советско-польской войне". Ты глянь!.. Поляки превосходящими силами вторглись, углубились на сотни километров в чужую землю, захватили Минск, Киев, множество других городов, огромную территорию, а Советская Россия вынуждена была вышибать их — и она, родина-то наша, представлена виновницей широкомасштабной войны. И дальше в неуёмном восторге: "Польша не только отбила наступление, но..." Да кто начал-то "наступление"? Кому пришлось его отбивать?..
Мне довелось ещё осенью 1992 года писать в "Советской России" об этой трагедии. Поводом послужило то, что на проходившем тогда в Конституционном суде процессе по иску КПСС к президенту Ельцину о незаконности его указа № 1400 о запрете компартии (ныне некоторые авторы почему-то называют это "дело Ельцина" "делом КПСС") были представлены копии документов по Катыни. Приволокли эти копии в Суд два ельцинских прислужника — Сергей Шахрай, тогда высокопоставленный чиновник, и адвокат, до сих пор упорно именующий себя Макаровым. Они требовали приобщить копии к делу, но Суд их домогательства отверг. Первый прислужник куда-то сгинул, а второй, утратив половину тогдашней корпуленции, до сих пор сидит в Думе, как Макаров, и поучает нас, как надо жить. Другим поводом послужила для меня статья "Вся правда о Катыни" в еженедельнике "Русская мысль" (Париж. 23 октября 1992) некоей Лидии Костромской из Варшавы.
Я писал в примирительном духе, о чём свидетельствовал и заголовок статьи — "Преклоним колена, пани". Статья кончалась так: "Польша — страшная и радостная страница моей солдатской юности. Русским жолнежем-освободителем с автоматом в руках я пришёл на вашу землю, пани Костромская. Белосток... Кнышин... Ломжа... Августов... Мы шли по вашей прекрасной земле, то спотыкаясь от усталости, то падая под пулями, то с отчаянным криком "Ура!"... Я писал эта статью долго и трудно. Заканчиваю 1 ноября, в воскресенье. Вчера у нас, русских, была родительская суббота, день памяти усопших. Сегодня у вас, поляков, праздник Всех Святых, тоже день поминовения. Как близко совпало! Снимем шапки, преклоним колена и помолимся, пани, у наших и ваших могил на чужих, но близких языках..."
И ВОТ прошло почти двадцать лет. Где ныне пани Костромская? Не она ли, став Генеральным прокурором Польши, в 1998 году ответила на наш запрос: "Следствия по делу о якобы(!) истреблённых пленных большевиках в войне 1919-1920 гг., которого требует Генеральный прокурор России, не будет". Почему? Не будет — и всё! Не было никакого истребления! Нет, это не Костромская, это пани Хана Сухоцкая.
У той моей давней статьи было два эпиграфа: "Очень важно не дать замолкнуть Катыни. Поэтому все донесения, связанные с Катынью, должны подогреваться и сегодня. Геббельс" и "Это дело было триумфом Геббельса. Черчилль". Да и без этого ясно, что неверно говорить "польская версия катынской трагедии", точнее — "немецко-польская версия", и совсем точно — "фашистско-польская".
В.Сухомлинов пишет в "Литературной газете": "Казалось бы, мы можем гордиться, что наша страна принесла извинения Польше". Вы можете, сударь, даже четыре раза подряд прогордиться, ибо перед поляками расшаркались все четыре президента. Их бы и надо назвать, а не страну, да непременно уточнить: "они принесли извинения, признав за истину фашистско-польскую версию трагедии.
Пожалуй, самым примечательным действом на тему Катыни в фашистско-польской версии были двукратный показ по российскому телевидению одноименного фильма Анджея Вайды и обсуждение его нашей интеллектуальной улитой.
Кто был? Ну, перво-наперво, конечно, всемизвестный Никита, а также академик Александр Чубарьян, директор Института всеобщей истории, т.е. наш самый-то главный историк и кавалер ордена папы Григория Шестого, а также Константин Косачёв, председатель Комитета Госдумы по международным делам — наш бесстрашный защитник на мировой арене, еще — Андрей Артизов, руководитель Федерального архивного агентства... Всех не перечислишь. Но почему же не пригласили заслуженных ветеранов Катыни — Шахрая и Макарова? Неужто те очухались или боятся? А вел обсуждение Виталий Третьяков. Он держался достойнее других. Однако...
Ведь собрались же грамотные люди и понимают, что каждый вопрос имеет историю. Откуда взялся этот фильм? И надо бы начать так, допустим: "Всем известно, что ход делу дал Геббельс. Это невиданный лжец, провокатор, преступник, но в данном конкретном случае лжец сказал правду, провокатор боролся за справедливость, преступник вел себя как праведник. А академик Бурденко, митрополит Николай и другие члены Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию катынской трагедии — люди честные, достойные, благородные, но в данном конкретном случае оказались лжецами, провокаторами, преступниками. И потому мы, будучи сами людьми сильно благородными, поддерживаем и разделяем фашистско-польскую версию и отрицаем русско-советскую".
Так было бы честно. Но за всю часовую передачу никто из синклита благородных мудрецов и великих патриотов ни словом не упомянул ни Геббельса, ни Бурденко, словно они тут и не при чём. Да сравнили бы эти два источника хотя бы по одному параметру. Германское радио, объявляя 15 апреля 1943 года о катынском расстреле, назвало "комиссаров", руководивших им: Лев Рыбак, Хаим Финберг, Павел Бродинский, Авраам Борисович. Ну, во-первых, невероятно, чтобы подобрались одни евреи. С другой стороны, очень вероятно, что они придуманы в полном соответствии с расистской идеологией фашизма. Во-вторых, кто они по званию, из какой воинской части? Неизвестно. И "Правда" 19 апреля заявила: "Этих "комиссаров" ни в Смоленском отделении ГПУ, ни вообще в органах НКВД не было и нет". Авторитетные зарубежные представители могли поехать в СССР и поискать этих "комиссаров". Никто не поехал и разговора об этом не было.
С другой стороны, в документе Комиссии Бурденко говорилось, что в одежде эксгумированных трупов (они были пронумерованы. А как иначе?) найдены письма, которые имели конкретные имена их авторов или адресатов и даты — более поздние, чем март 1940 года, когда, как уверяли Геббельс и поляки, русские расстреляли пленных. Разумеется, эти письма имели конкретные адреса в Польше.
