Вместе с болезнями, особенно повальными, быстро приближающими человека к его кончине, смерть признавалась у язычников нечистою, злою силою. Оттого и в языке, и в поверьях она сближается с понятиями мрака (ночи) и холода (зимы). В солнечном свете и разливаемой им теплоте предки наши видели источник всякой земной жизни; удаление этого света и теплоты и приближение нечистой силы мрака и холода убивает и жизнь, и красоту природы. Подобно тому смерть, смежающая очи человека, лишает его дневного света, отнимает от него ту внутреннюю теплоту, которая прежде согревала охладелый его труп, и обезображивает лицо покойника предшествовавшими болезненными страданиями и предсмертного агонией. Смерть и черт в народных сказаниях нередко играют тождественные роли. Слова «смерть» (лит. smertis, нем. schmerz – боль, страдание), «мор», «Морана» родственны по корню с речениями «морок» (мрак) – туман, «замерек» (замерень) – первозимье, «замореки» – начальные морозы [26]; «мара»: у нас – злой дух, призрак, у лужичан – богиня смерти и болезней [27]; «мерек» – черт. Основу родства означенных речений должно искать в доисторической связи выражаемых ими понятий. Краледворская рукопись сравнивает смерть с ночью, приносящею тьму (захождение солнца = его смерть, а восход = воскресение), и с зимою, представляющею собой смерть природы, как весна есть ее возрождение. Убитый Власлав повалился на землю:
wstati ne možeše;
Morena iei sypáše w noc črnu [28].
В другом месте Краледворской рукописи встречаем выражение «Pо puti wšei z vesny po Moranu» – «На пути от весны до Мораны»; здесь под весною разумеется юность, а под словом «Морана» – старость, смерть и зима. Морана представлялась чехами богинею смерти и зимы [29]; Вацерад сопоставляет это имя с греческою Гекатою, богинею луны (= ночи) и подземного царства. Поговорки «Půjdeš na morán», «Mořena nа něj sáhla», «Proti Mořeně nenī kořeně» означают «Cкоро умрешь», «Его коснулась смерть», «Против смерти нет корешка (лекарства)». Встречая весну торжественным праздником, славяне совершали в то же время обряд изгнания Смерти или Зимы и повергали в воду чучело Мораны. Сербы дают зиме эпитет «черная»; в одном из похоронных причитаний говорится о покойнике, что он уходит туда, где померкло солнце и царствует черная зима; там будет он вечно зимовать, и лютая змея выпьет его очи! У нас глагол «околеть» употребляется в двояком смысле: озябнуть и умереть; а глагол «истывать» (стынуть) – в смысле «издыхать».
Если идея смерти сближалась в доисторическую эпоху с понятием о ночном мраке, то так же естественно было сблизить ее и с понятием о сне. Сон неразделен с временем ночи, а заснувший напоминает умершего. Подобно мертвецу, он смежает свои очи и делается недоступным впечатлению света; остальные чувства его также чужды внешним впечатлениям. Смерть и сон представляются потому в мифологиях различных народов явлениями между собою близкими, родственными. Гомер называет Смерть и Сон близнецами, а Гезиод – чадами Ночи; и греки, и римляне признавали Ὕπνος (Somnus) братом Смерти. Оба брата, по их мнению, живут вместе на западных границах мира – в глубоком подземном мраке, возле царства мертвых [30]; там возлежит Somnus на маковых снотворных цветах в сладком покое, а вокруг его ложа толпятся легкие сновидения в неясных образах [31]. На такую древнейшую связь понятий смерти и сна указывают и наши предания. Народная пословица утверждает их братство: «сон смерти брат». В славянских и немецких сказках богатыри, убитые врагами, воскресая при окроплении их трупов живою водою, обыкновенно произносят эти слова: «Ах, как же я долго спал!» – «Спать бы тебе вечным сном, если б не живая вода и не моя помощь», – отвечает добрый товарищ. В современном языке вечный сон остается метафорическим названием смерти; наоборот, сон летаргический слывет в простонародье обмираньем, во время которого, по рассказам поселян, душа оставляет тело, странствует на том свете, видит рай и ад и узнает будущую судьбу людей [32]. Животные, впадающие в зимнюю спячку, по общепринятому выражению, замирают на зиму. Заходящее вечером солнце представлялось не только умирающим, но и засыпающим, а восходящее утром – восстающим ото сна; зимняя смерть природы иначе называется ее зимним сном; о замерзших реках и озерах в Тверской губ. выражаются, что они заснули (о сне и пробуждении водяного). Язык засвидетельствовал близость и сродство означенных понятий до осязательной наглядности. Умерших называют: а) усопшими (успшими, успение) от глагола «спать, усыпить», т. е. буквально называют уснувшими, или b) покойниками (= успокоившимися от житейской суеты вечным сном); подобно тому о рыбе говорят, что она заснула, вместо «умерла, задохлась». В вышеприведенном месте Краледворской рукописи Морена усыпила Власлава; малорусы при известии о чьей-нибудь кончине говорят: «Нехай з’Богом спочивае!» В англосаксонской поэме о Беовульфе сказано: «Wyrm liged swaefed sâre wund» – «мей лежит, спит (вместо: издох) тяжелораненный» [33]. В Смоленской губ. мертвецы называются «жмурики» (от глагола «жмурить» – закрывать глаза), т. е. сомкнувшие свои очи; в Архангельской губ. существует поверье: кто засыпает тотчас, как ляжет в постель, тот долго не проживет; у литовцев была примета: когда молодые ложились в первый раз вместе, то кто из них засыпал прежде – тому и умереть суждено раньше. Сербы не советуют спать, когда заходит солнце, чтобы вместе с умирающим светилом дня не заснуть и самому вечным сном. Слово «отемнеть» употребляется в народном говоре в значении: ослепнуть и умереть; согласно с этим свидетельством языка, упырей (мертвецов, являющихся по смерти) большею частию представляют слепыми. Как сон сближается со смертию, так, наоборот, бодрствование уподобляется жизни; поэтому «жилой» означает неспящего, например: «мы приехали на жилых», т. е. мы приехали, когда еще никто не спал; глагол «жить» употребляется в некоторых местах в смысле «бодрствовать, не спать». В причитаньях, обращаемых к покойникам, слышатся такие выражения: «И вы, наши роднинькие, встаньте, пробудитесь, поглядите на нас!» или: «Пришли-то мы на твое жицьё веко-вешноё, ужь побудзиць-то пришли от сна крепкова».
Эти данные, свидетельствующие о братстве сна и смерти, и то верование, по которому душа во время сна может оставлять тело и блуждать в ином мире и видеть там все тайное, послужили основанием, почему сновидениям придано вещее значение. Для живой и впечатлительной фантазии наших предков виденное во сне не могло не иметь прямого отношения к действительности, среди которой так много было для них непонятного, таинственного, исполненного высшей, священной силы. Они признали в сновидениях то же участие божества, какое признавали в гаданиях и оракулах; сновидения являлись как быстролетные посланники богов, вещатели их решений. Славяне до сих пор сохранили веру в пророческий смысл снов; таких, которые бы, по примеру сказочного богатыря Василия Буслаева, не верили ни в сон, ни в чох, а полагались бы только на свой червленый вяз, в старое время бывало немного, и христианские проповедники вынуждены были поучать народ не доверять сонным мечтаниям. У черногорцев если жена видела во сне, что муж ее подвергнулся какой-либо опасности, то этот последний непременно отложит задуманное им предприятие. В наших народных песнях есть несколько прекрасных поэтических рассказов, содержанием которых служит «вера в сон». Приведем примеры:
Как по той ли реке Волге-матушке
Там плывет, гребет легкая лодочка.
Хорошо лодка разукрашена,
Пушкам, ружьицам изстановлена;
На корме сидит асаул с багром,
На носу стоит атаман с ружьем,
По краям лодки добры молодцы.
Добры молодцы – все разбойнички;
Посередь лодки да и бел шатер,
Под шатром лежит золота казна,
На казне сидит красна девица,
Асаулова родная сестрица,
Атаманова полюбовница.
Она плакала, заливалася,
Во слезах она слово молвила:
Нехорош вишь сон ей привиделся –
Расплеталася коса русая,
Выплеталася лента алая,
Лента алая, ярославская,
Растаял мой золот перстень,
Выкатался дорогой камень:
Атаману быть застрелену,
Асаулу быть поиману,
Добрым молодцам быть повешенным,
А и мне-то, красной девице,
Во тюрьме сидеть, во неволюшке.
