Тем временем недавние противники настойчиво предлагали президенту свои услуги и сотрудничество. Чаще всего они действовали через бывшего руководителя Администрации президента Юрия Петрова, с которым Борис Николаевич сохранял дружеские отношения (Петров был из Свердловска, как и Ельцин), или Илюшина. Были попытки «работать» со мной. 7 февраля 1994 года, неожиданно попросил о встрече Александр Павлович Владиславлев. Один из ведущих деятелей «Гражданского союза», который фактически являлся мощной лоббистской организацией консервативного крыла директоров. Идеологически он был близок к умеренным коммунистам, ратовал за социально ориентированную политику, что в то время было эвфемизмом возврата к «социалистическим ценностям».
Повел речь о необходимости создания партии поддержки президента. Я заметил: «По-моему, вы не очень-то сочувствуете реформам?».
Он мягко улыбнулся. Я и ранее замечал, что деятелям «Гражданского союза» свойственна мягкая, чуть ироничная, снисходительная улыбка. Было такое впечатление, что тебя приглашают принять участие в некоей очень приятной и совершенно безобидной домашней интриге. Все эти люди давно привыкли к власти, занимали при бывших генеральных секретарях видные места помощников или консультантов и воспринимали ситуацию, когда они оказались как бы не у дел, как некую временную нелепость, которую легко исправить.
— Видите ли, теперь, когда из правительства ушел Гайдар, между нами и президентом нет никаких разночтений, — лукаво проговорил он. — Поймите нас правильно. Мы не против реформ. Они нужны России. Но нужны элементы умеренного консерватизма. На первых порах мы хотим создать политический клуб. 100–200 человек, не более. Но это будут очень солидные люди. Нам бы очень хотелось, чтобы нас принял Борис Николаевич. Ему нужна точка опоры. Недавно мы говорили об этом с Ю. П. Петровым…»
Других имен, как я ни старался выведать, Владиславлев не назвал. Думаю, что их просто не было. Что касается «клуба», о котором говорил Владиславлев, то он через некоторое время был действительно создан — под названием «Реалисты» — и занял заметное и, в сущности, полезное место в политическом ландшафте России.
Разговор с Владиславлевым весьма характерен для того периода. После провала демократов на выборах в Государственную Думу Ельцин явно дистанцировался от демократических партий. Он не хотел ставить судьбу реформ и свою личную политическую судьбу в зависимость от неумелых и разрозненных действий демократических лидеров. Но и практических уступок оппозиции он не сделал. В. С. Черномырдин, которого так опасались демократы, по существу, стал серьезной опорой реформ. А сам президент оказался как бы между левыми и правыми. В условиях этой двойственности его стали активно тянуть — каждая на свою сторону — различные силы, прежде всего центристского толка. Началась так называемая «борьба за президента».
Но сам Ельцин в этом перетягивании каната почти не участвовал.
В одном из недельных аналитических обзоров той поры по материалам газет, которые пресс-служба готовила для президента, мы предупреждали Бориса Николаевича, что «критика правительства перерастает в критику президента». Демократическая печать бьет тревогу по поводу «кризиса воли президента».
Желая вывести Ельцина из-под огня критики по экономическим вопросам, помощники президента, члены Президентского совета настойчиво рекомендовали ему, с учетом неизбежности новых непопулярных экономических мер, дистанцироваться от действий правительства, сосредоточить внимание на политической стратегии, на отношениях с парламентом, с политическими партиями. По-существу, это были верные советы, вытекавшие из сути новой Конституции. И президент принял их во внимание. Он отошел от непосредственного руководства экономикой, почти перестал вести «президиум Правительства». Но в личном плане это отрицательно сказалось на внутренней стабильности Ельцина.
Он вырос и сформировался в гуще хозяйственных вопросов. Как бывший секретарь обкома КПСС, ответственный за огромный и насыщенный промышленностью регион, он привык именно к экономическому руководству, привык вникать во все тонкости хозяйства. Все его способности и привычки развились именно на этой ниве. Он привык оперировать цифрами, экономическими показателями, привык иметь дело с директорами крупных заводов, а не с политиками. В этой сфере он чувствовал себя как рыба в воде. Ему помогала прекрасная память, отличное знание жизни, механизмов производства. На совещании он мог «срезать» любого директора или министра, если те допустили неточность в цифрах. Ельцин очень гордился этой своей способностью, которая производила неизгладимое впечатление. Он мог компетентно спорить практически с любым министром и очень часто оказывался прав. Оставляемые им многочисленные пометки на правительственных документах по экономическим вопросам свидетельствуют о компетентном и живом интересе.
И вот теперь, сдав Черномырдину тяжелый экономический рюкзак и, казалось бы, освободив силы и время для национальной стратегии, он вдруг оказался без внутреннего стержня. Ельцину пришлось учиться играть на совершенно новом поле и в новую игру, где еще не было правил и где его личный опыт был мало пригоден. В 63 года ему пришлось учиться заниматься собственно политикой. Его интеллектуальный аппарат, отточенный для решения конкретных вопросов, оказался мало адаптирован для осмысления достаточно абстрактных понятий, таких, как национальные интересы, политическая стратегия. Он привык к огромным усилиям воли и ума, которые, тем не менее, приносили видимые и быстрые плоды. Теперь же пришлось столкнуться с проблемами, решение которых требовало времени — пяти, десяти и даже более лет. Это обескураживало. Положение усугублялось тем, что Ельцин не привык быть в роли ученика, не привык получать советы. Да и советы, в сущности, давать было некому. Большинство других российских политиков страдали теми же недостатками, что и Ельцин, но не имели его смелости, его способностей, его воли. В новой роли стратега Ельцину, в сущности, не на кого было опереться.
Было и еще одно обстоятельство, усложняющее его состояние. В былые времена первому лицу государства вовсе не нужно было быть одаренным человеком, а тем более личностью. Существовал ЦК КПСС, президиум ЦК, огромный и на последнем этапе существования системы достаточно квалифицированный аппарат партии. Это был «коллективный злой гений», могущественный и по-своему компетентный, но поставленный на службу порочной, иллюзорной идее. Брежнев мог годами «спокойно» впадать в старческий маразм, Андропов мог руководить страной, будучи смертельно больным, Черненко мог быть еле живым… Но независимо от этого, «мудрые решения партии и правительства» разрабатывались, принимались и неукоснительно проводились в жизнь.
Если они не «претворялись» или жизнь отталкивала их, то огромный пропагандистский аппарат КПСС убеждал страну, что все идет согласно предначертаниям партии. К тому времени, как Ельцину пришлось взвалить на свои плечи непривычный груз новой российской стратегии, он был похож на полководца без Генерального штаба. Когда я пришел в Кремль летом 1992 года, Администрация президента, возглавляемая Юрием Петровым» занималась главным образом хозяйственными и организационными вопросами. Ощущение «политической кухни» появилось лишь с приходом Сергея Филатова. Но это была новая «кухня», где было много начинающих поварят, умеющих варить макароны (и иногда талантливо вешать их на уши), но не было мастеров сложных политических блюд. Сам Сергей Александрович Филатов, не имевший мощной партийной поддержки извне, был беззащитен и уязвим. То, что он стал заниматься политикой для президента, а не просто «оргработой» и хозяйством, вызывало растущую ревность некоторых ближайших сотрудников Ельцина. На него постоянно «капали» то в одно, то в другое ухо президента. Иные из обвинений были дикой и опасной выдумкой, однако президент нередко попадался на умело посаженную наживку. Однажды (очевидно, после очередного доноса) он сам позвонил Филатову и обвинил его в том, что тот через один из крупных банков «купил» газету «Известия» и ведет через нее антипрезидентскую кампанию. Что-либо более дикое трудно было бы придумать. Наушники (главным образом Служба безопасности президента) постоянно натравливали Ельцина и на сами «Известия», убеждая его в том, что они превратились в сионистский центр. Поразительно то, что в стране открыто существовало несколько десятков совершенно откровенных фашистских и националистических газет и листков, которые считали Ельцина своим главным врагом, а «благожелатели» пытались поссорить Ельцина именно с «Известиями», которые на протяжении самых трудных для него лет последовательно поддерживали его, а если критиковали, то, как правило, по делу.
