Ознакомительная версия.
– Если он сам вам рассказывал, значит, на него это произвело впечатление и осталось в нем где-то глубоко...
– Это не единичный случай. Суть в том, что все эти великие ученые, которые прекрасно знали себе цену – академики Колмогоров, Понтрягин, Виноградов и другие (основатели крупнейших школ!), – совершенно естественно воепринимали советскую систему. Они видели, что в обществе много способных, талантливых людей и эта система дает возможность им развиваться. Думаю, именно поэтому в большинстве своем ученые прекрасно приняли Советскую власть. Конечно, материальный фактор тоже имел значение...
– Но это же понятно: то положение, те условия, которые создавала Советская власть для ученых. Мне довелось немало беседовать с замечательным нашим писателем Виктором Сергеевичем Розовым. Он возмущался чудовищной пропастью, разделившей за последние годы богатых и бедных в нашей стране, но всегда говорил: «Я понимаю, когда в советское время проявлялась особая забота, скажем, об ученых. Это заслуженно. Это вознаграждение за творчество, за талант. А этим-то за что? За умение воровать?» Причем Виктор Сергеевич подчеркивал, что русскому человеку не богатство нужно, а достаток.
– Идея социализма, по-моему, наиболее значима стремлением к оптимальной организации жизни и своей справедливостью. В том числе при вознаграждении таланта. Выскажу, может быть, в чем-то спорную мысль. Если средний человек пробегает стометровку за 15 секунд, а рекордсмен мира – за 9, все-таки нет оснований слишком резко выделять одного от других, ставить одного над другими. А уж тем более давать возможность одному или нескольким (особо талантливым, что ли?) распоряжаться богатствами всей страны. Как это нынче получилось с кучкой олигархов.
При всех издержках социализма, который у нас был, он отражал то, к чему люди стремились всегда. Равенство возможностей. Коллективизм был реален. Уважение к труду и людям труда несомненно. Престиж творчества, включая научное творчество, очень высок. Люди жили этим, а сейчас многие фактически доживают. Сама научная среда, коллектив, где обсуждения шли широкие, где идеи возникали, – всё это сейчас умирает.
По-моему, никак нельзя такое принять и смириться с происходящим.
– К сегодняшнему положению науки и к её перспективам мы еще обратимся. Но сейчас хочу спросить вот о чем: как же сами ученые могли допустить этот развал? Да ведь мало того, что допустили, – участвовали в нем, активнейшим образом поддержали тех, кто вел к развалу и нашу науку, и всю страну. Неужели не понимали, какую угрозу несет Ельцин, ставший вдруг кумиром старших и младших научных сотрудников?
– Многие не понимали. Это были очень сложные времена, когда ситуация была крайне запутана, и её, разумеется, умышленно запутывали. Видя изнутри происходившее тогда в научных коллективах нашего района, да и во всем районе (ведь после депутатства в Верховном Совете страны я потом ещё два срока был депутатом Октябрьского райсовета), могу сказать, что большинство-то людей искренне хотели лучшего, но у них не было правильных ориентиров. У тех же, кто нависшую угрозу более или менее понимал и хотел с ней бороться – к таковым я отношу и себя самого, – не было опыта политической борьбы.
А против нас выступали, по западным программам, профессионалы. Мы не готовы были, надо прямо это признать, бороться с ними на должном уровне. Опыт приходил только в ходе борьбы, но, оказалось, уже поздно. Это серьезный урок нам, коммунистам, и на сегодня.
– В Октябрьском районе, вы говорили, был сильный райком, очень сильный первый секретарь Татьяна Петровна Архипова, и вместе с тем, насколько я помню, Ельцин там получил поддержку.
– Ну, Татьяны Петровны к тому времени в райкоме уже давно не было. Пришли другие люди, не такие убежденные и не такие мудрые. Кое-кто из них «перестроечной» фразеологией довольно скоро был сбит с толку, а другие перед Ельциным и главными его горлохватами просто робели. Как только появлялся он у нас в районе, на дискуссию против него посыпали обычно заворга райкома Владимира Романовича Родина, с которым мы тогда очень подружились и дружим до сих пор. Вот он перед Ельциным не терялся! Его «Голос Америки» даже назвал Лигачевым районного масштаба.
– А личный ваш опыт того периода каким был? И как проявили себя ученые вашего института?
– Несколько по-другому проявили, нежели в большинстве институтов Москвы. О многом говорит, например, такой факт: при выдвижении Сахарова в народные депутаты СССР он при тайном голосовании не набрал у нас и трети голосов. Между тем как в других институтах шел, что называется, на ура.
Если же говорить обо мне, то благодаря политическому опыту, который у меня все-таки накопился на депутатской работе, я уже в 1985 году стал понимать, что Горбачев клонит не туда, куда надо. А будучи по-прежнему депутатом районного Совета, нередко оказывался в эпицентре политических схваток.
Помню: январь 1989 года, собрание избирателей района в помещении Института стали. Проходило оно с шести часов вечера до часу ночи. Участвовали около тысячи человек. Мою кандидатуру выдвигал в народные депутаты СССР райком, и на этом собрании я произнес, может быть, самую лучшую свою речь. Такое у меня до сих пор впечатление. Сказал: когда я шел на это собрание, мой товарищ мне ехидно бросил: «Куда ты идешь? Ты же деятель периода застоя». А я ему ответил: «Лучше быть деятелем периода застоя, чем периода развала». И дальше развивал свою оценку ситуации.
Но переубедить людей было уже невозможно. Правда, больше половины голосов в тот вечер никто не набрал, и так называемым демократам не удалось провести своих кандидатов, что на общем фоне воспринималось как определенный успех. Однако вторым по числу голосов стал просто неадекватный человек, что окончательно показало мне состояние общества на тот момент. Людям хотелось чего-то нового и кого-то нового. Пусть хоть кого угодно, лишь бы новое лицо...
– Да, такое желание сыграло тогда в целом роковую роль.
– Я считаю эту проблему – знание того, чего хочет общество, – очень важной для нашей партии и сейчас. Мы должны постоянно, внимательно и, конечно, объективно, без самообольщения, настроение в обществе изучать.
– Но важно и другое – есть ли возможность на это настроение влиять. Трудно, скажем, пересилить телевидение, если нас туда фактически не пускают.
– Это верно. Это особый и большой разговор. За выход на телеэкран нам ещё предстоит бороться и бороться. Вон во время кампании перед выборами в Мосгордуму появилась возможность нашим кандидатам выступить в теледебатах на канале ТВЦ – и сумели всё же помочь многим правильно сориентироваться.
– Может, потому и руководство этого телеканала потом сменили?
– Не исключаю. Нас на телевидение не пускают потому, что боятся. Но замечу: возможности власти не безграничны. В принципе, понимание в обществе, что дела плохи, уже есть. Проблема в том, что многие пока не верят в возможность нашей партии взять власть и реализовать их желания. Что ж, вот в этом мы должны людей убедить.
На сегодня основной национальный проект в моем представлении должен быть такой: избавить страну от этой присосавшейся к власти команды, которая уже достаточно продемонстрировала, что она собой представляет. Вижу тут и личную свою задачу тоже.
– Вы сказали: вижу личную задачу. Но она осуществима, наверное, лишь в рядах партии. Что значит партия для вас?
– Очень много. Даже когда КПСС была по существу разгромлена, я твердо знал: партия коммунистов непременно возродится! Потому что в народе оставались живы её идеи. Вы помните, какая мощная была демонстрация 7 ноября 1991 года? Запомнился мне Геннадий Андреевич Зюганов на той демонстрации. Как он стоял посреди Красной площади и очень внимательно смотрел на проходивших вокруг него в колоннах людей. Будто впитывал эту народную энергию и волю.
А потом мы с моим другом Владимиром Родиным и другими товарищами взялись восстанавливать нашу районную парторганизацию. Ещё КПРФ официально не было, а у нас 15 сентября 1992 года уже состоялось собрание коммунистов района. Пришло на него более трехсот человек. И в результате мы официально зарегистрировали нашу организацию коммунистов, даже добились себе помещения в здании Октябрьского райсовета. Конечно, в 1993-м нас первых опять начали громить, но и снова до конца уничтожить не получилось.
– А где вы сами были во время октябрьских событий 1993-го?
– В Останкине. Не за теми вождями пришлось тогда идти, но это другая тема...
– Попытки уничтожить нашу партию не кончились. Наглядный пример – недавняя семигинско-потаповская диверсия. Ведь был момент, когда всё висело буквально на волоске. И я помню ваши страстные статьи в «Правде», «Советской России», «Правде России», где вы отстаивали единство партии, принципиальную идейную линию, давали убедительный отпор «пятой колонне». Помню и пленум Московского горкома в январе 2004 года, где обсуждались итоги очень трудного XIV пленума ЦК и ещё более трудного второго этапа IX внеочередного съезда партии. Мы с вами на том пленуме горкома сидели рядом, и я видел, что действовали вы, представляя ЦК КПРФ, как настоящий боец. Прямо скажу, мало были похожи на олимпийски спокойного академического ученого, какими их обычно изображают.
Ознакомительная версия.
