Ознакомительная версия.
Теперь, прежде чем закончить эту главу, попытаемся пролить свет на природу отношений, которые связывали этого старого человека на закате жизни и эту молодую женщину, прелестную во многих отношениях. Каждый день, когда Зоэ входила в кабинет короля, тот отдавал распоряжение, чтобы его не тревожили ни под каким предлогом, пока у него будет находиться посетительница. Каждый день король дрожал от нетерпения в ожидании той, кого он так любил. Это волнение стало причиной забавного происшествия. Однажды, когда король ждал прибытия графини, в дверь его кабинета постучался канцлер Дамбрей.
«Входи, Зоэ!» – воскликнул взволнованный король. Но тут же разочарованно вздохнул, увидев, что обманулся в ожидании. Из-за этого случая Дамбрея стали звать Робинзоном… поскольку король принял его за Зоэ…
Осталось только узнать, что происходило, когда король и графиня оставались наедине. Некоторые историки считают, что, несмотря на старческий облик, Людовик XVIII был еще полон мужских сил и поддерживал с Зоэ классические интимные отношения. Хотелось бы верить в эту идиллическую картину, но многие свидетели той поры ее опровергают. По их словам, Людовик XVIII к тому времени совсем одряхлел, и возбудить его могло лишь удовлетворение некоторых прихотей, мягко говоря, оригинальным способом. Поэтому, когда приходила графиня, он усаживал ее к себе на колени, расстегивал корсет и насыпал на ее довольно пышную грудь понюшку табаку, которую потом вдыхал носом! Если опять-таки верить слухам, в иных случаях, когда он чувствовал себя «на взводе», король нюхал табак не с груди Зоэ, а… несколько пониже!.. После чего Зоэ забирала набитый золотом кошелек и с достоинством удалялась. В своей биографии мадам Дюкейла Катрин Декур сообщает нам, не сильно настаивая на достоверности, об одном случае, про который рассказал маршал де Кастлен: однажды, когда графиня вышла из кабинета короля после очередного «табачного сеанса» и проходила мимо караульной, находившиеся там офицеры якобы принялись громко чихать. Зоэ с достоинством прошла мимо, сделав вид, что ничего не услышала…
После каждого визита фаворитки король устремлялся к окну кабинета и посылал ей вслед воздушные поцелуи. Иногда после ее ухода он приказывал подать карету и ехал к ее особняку только для того, чтобы несколько минут посмотреть на окна ее спальни… Да, повторяем, эта страсть была очень трогательной и придавала этому преждевременно состарившемуся мужчине, почти что импотенту, пыл молодости… Как метко написал Ламартин про эту запоздалую, но не ставшую от этого менее страстной любовь: «С первого же дня родилась любовь, которая пряталась сама от себя под именем дружбы и в которой возраст монарха и сдержанность молодой женщины не позволяли признаться…»
Королю не было никакой необходимости признаваться в истинной природе своих чувств к Зоэ: после каждого ее визита на его лице читалось счастье. Даже если Зоэ и не была бескорыстной, ее нежность, по крайней мере, приносила ему успокоение, в котором он так нуждался. И то сказать, со всех сторон политические козни, а в семье король не находил поддержки, на которую мог бы рассчитывать. Его брат, граф д’Артуа, не стеснялся открыто критиковать его методы правления и не скрывал нетерпения занять его место. С самого своего восхождения на престол Карл X резко поменял политику, и нам известно, чем закончилась эта авантюра[129]. Коль скоро родной брат не любил Людовика XVIII, то и следующее поколение не испытывало к королю теплых чувств. Оба сына Шарля, герцог Ангулемский и герцог Беррийский, были неспособны выполнить обязательства, которые истекали из их положения: герцог Беррийский думал лишь о женщинах в пределах его досягаемости, а герцог Ангулемский был человеком с ограниченным умом и без должного величия. Маниакальное пристрастие к почесыванию себя пониже спины красноречиво говорило о его королевском достоинстве! Он женился на своей двоюродной сестре, дочери Людовика XVI и Марии Антуанетты. Испытания, которые ей пришлось пережить в молодости, оставили навечно на ее лице выражение траура. В присутствии дяди она напускала на себя кислое выражение лица, словно бы упрекала его в том, что он воспользовался трагической кончиной Людовика XVI и занял его место. По причине постоянно испытываемого ею горя мадам Руайяль хотела, чтобы при дворе были запрещены все развлечения и чтобы все скучали как можно чаще… Оставался еще двоюродный брат короля, герцог Орлеанский, будущий Луи-Филипп. Но тот тоже не скрывал своих амбиций, которые были направлены на желание влить новую кровь в королевскую власть путем замены на троне старшей ветви младшей ветвью королевского рода. Он испытывал к Людовику XVIII очень слабую симпатию, за что тот платил ему той же монетой и не упускал случая его унизить. Он не забыл, что отец Филиппа в прошлом проголосовал за казнь своего кузена Людовика XVI, что в порядочных семьях как-то не принято!
Как мы можем видеть из этого краткого описания, атмосфера, царившая в окружении короля, была вовсе безрадостной, и можно понять, что Людовик искал утешения в обществе Зоэ. Убийство в 1821 году герцога Беррийского стало для короля еще одним тяжелым испытанием, которое сделало присутствие мадам Дюкейла еще более ценным. Ловкая Зоэ старалась поддерживать хорошие отношения с премьер-министром графом де Вилелем, остерегаясь при этом открыто вмешиваться в государственные дела. Зато ей пришлось противостоять надоедливости Состена де Ларошфуко, который чуть ли не ежедневно забрасывал ее предложениями, рекомендациями, проектами с явной целью заставить ее поговорить об этом с королем. Ей очень трудно было отбиваться от этого вечного просителя, чья неспособность могла сравниться разве что только с его самодовольством. Был еще один неприятный для графини момент: из небытия внезапно возник Савари и захотел с ее помощью снять с себя все подозрения, которые висели на нем после убийства герцога Энгиенского. Для того, чтобы заставить фаворитку действовать, он прибегнул к веским аргументам: у него были письма, которые она присылала ему во время их любовной связи. Если бы эти письма оказались у короля, они могли привести, по меньшей мере, к скандалу. Опасность была очень велика, но Зоэ ловко вышла сухой из воды, посоветовав бывшему любовнику опубликовать мемуары, в которых он мог бы оправдать свои действия. Савари попался в ловушку и посчитал уместным свалить ответственность за эту трагедию на Талейрана. Прочитав этот документ, Людовик XVIII пришел в ярость. Ярость эта была тем более сильной, что король знал, какие отношения поддерживали в прошлом бывший министр полиции и любимая женщина старого монарха. Результат не замедлил сказаться: Савари повелели незамедлительно покинуть двор. Зоэ была спасена, но опасность прошла совсем рядом.
Однако в 1824 году здоровье Людовика XVIII стало резко ухудшаться. Вскоре у короля не осталось никаких иллюзий на свой счет, но он воспринял этот последний поворот судьбы с большим достоинством, как и мужественно выносил боли, становившиеся все мучительнее. К счастью для него, рядом была Зоэ, и король находил в этом поддержку, чтобы на время забывать про боль. Если иногда у королей не хватало умения жить, они всегда умели умирать по-королевски. И Людовик XVIII это доказал. Противясь страданиям и предписаниям врачей, он согласился на постельный режим только 12 сентября, когда сил бороться у него уже не было. Одновременно, до последнего часа не оставляя государственных забот, он постоянно откладывал соборование. Архиепископ Парижский не осмелился приблизить момент последнего причастия и поручил сделать это… «королеве сердца»! Парадоксально, но инструмент греха превратился в инструмент спасения души! Что ж, пути Господни воистину неисповедимы…
В ночь на 16 сентября, приведя свое сознание в согласие с Богом, Людовик XVIII покинул этот мир, оставив трон Карлу X, который сумел потерять его всего через шесть лет. Как и положено, Зоэ продемонстрировала напускное горе: одетая в траурные наряды, она присутствовала на похоронах короля в Сен-Дени. За это кое-кто ее осудил, в частности герцогиня де Майе написала в своих «Мемуарах»:
«Я поехала в Сен-Дени, чтобы проводить в последний путь короля Людовика XVIII. Я очень удивилась, увидев там мадам Дюкейла. Мне казалось, что признательность, по крайней мере, должна была внушить ей боль, которая заставила бы ее остаться дома. Я не могла понять, каковы были ее намерения, когда она появилась на людях по этому случаю. Может быть, она решила, что обязана отдать последние почести покойному королю? Или решила приударить за новым королем, приняв участие в церемонии, знаменовавшей собой начало его царствования? Как бы то ни было, есть что-то оскорбительное в этом поступке, который явно таил какой-то расчет и который не мог быть основан на подлинном чувстве».
Суждение недоброе, но явно справедливое. Боль Зоэ была искренней: она, в конце концов, привязалась к этому старому человеку, который был так нежен в обожании ее, а главное, так щедр… Что могло произойти теперь, когда этого настоящего «Деда Мороза» уже нет в живых? Когда такого человека, как графиня, постоянно волнует личная выгода, есть от чего беспокоиться. Как-то должен был повести себя новый король в отношении бывшей фаворитки? Она, естественно, не могла надеяться, что на нее по-прежнему будет падать манна небесная. Но она, по крайней мере, надеялась на то, что за ней сохранятся привилегии, которых она добилась в ходе кампании по очаровыванию усопшего монарха. Для защиты своих привилегий у нее было тайное оружие: на случай, если бы распоряжения, которые он предпринял в отношении Зоэ, не были выполнены новым королем, Людовик вручил графине два письма, где он высказал свою волю, дабы она могла их обнародовать. Эта предосторожность свидетельствовала о том, что покойный монарх мало доверял брату.
Ознакомительная версия.
