Он продолжал что-то говорить ещё, Наталья Петровна ему отвечала, но сестра их не слушала. Она шла за ними следом и, если бы Наталья Петровна была ведуньей, то уловила бы её мысли: «А всё-таки, какая я молодчина! Правильно я сделала вечером, позвонив Алексею и сообщив, что Наталья собирается сегодня уезжать». И она победно улыбнулась сама себе, хотя ей было немного грустно и чуть-чуть по-женски завидно. Она вырастила дочь одна, без мужа, с которым тоже давно уже развелась из-за его измены.
Накануне колхозник из села Стрёмино Михаил Иванович Булычёв вывозил на телеге мешки с зерном с острова через протоку. После затяжных осенних дождей вода в ней, обычно мелкой, как говорится, «воробью по колено», поднялась, и он набрал полные сапоги. Ледяную воду он из сапог вылил и портянки отжал, но пока нагрузил телегу, пока приехал в деревню к амбару с зерном, ноги застыли так, что он их не чувствовал. И хотя дома жена согрела в печке чугун воды и заставила его ноги прогреть, к ночи у Михаила Ивановича начался жар. Он спал плохо и забылся только за полночь. Ему показалось, что почти сразу жена тронула его за плечо: «Отец, ты просил разбудить тебя, пора, вставай!» Голова у него болела, в горле першило, во всём теле была слабость, и вставать не хотелось. Но Михаил Иванович спустил ноги на пол, через силу поднялся и стал одеваться. Жена подала ему высушенные за ночь на печке одежду и сапоги и позвала завтракать. Он нехотя поковырял жареную картошку, запил её чаем, отодвинув в сторону кружку с молоком: «Дочке отдай!» (ей шёл только второй год, а своей коровой они на новом месте ещё не обзавелись) и стал одеваться. Жена приложила ладонь к его горячему лбу: «А может, не ходил бы? На улице-то снег сегодня опять выпал». Михаил Иванович покачал головой: «Маша, ты же знаешь нашего председателя!» Председателя колхоза хорошо знали все колхозники, и Мария Ивановна только тяжело вздохнула. Она сказала мужу: «Сегодня баню с ребятами истопим, может, пропаришься, так легче станет?»
Михаил Иванович вышел во двор: хотя утро ещё только начиналось, от выпавшего за ночь снега было светло. С реки тянуло ледяным ветерком, и Михаила Ивановича зазнобило. Он шёл на конюшню по свежему октябрьскому снежку и думал о том, как бы сегодня справиться с работой пораньше да хорошенько прогреться с веником в баньке. На конюшне он, как и вчера, запряг спокойную кобылу Карюху, сел на телегу и снова отправился за зерном на остров. Почему-то председатель с бригадиром уже второй год снаряжали на эту работу именно его. То ли из-за того, что был он чужаком в деревне (два года назад несколько семей привезли в эту сибирскую глухомань — двести вёрст от железной дороги — из-под Сарова на Волге), то ли потому, что Михаил Иванович любое порученное ему дело исполнял на совесть. Подъехав к протоке, он увидел, что хотя воды в ней за ночь, слава Богу, немного убавилось, но по ней уже понесло ледяную шугу. Встав на телегу, он переехал протоку в мелком месте, не замочив на этот раз ноги. Пока Михаил Иванович переносил из-под навеса для зерна и укладывал на телегу мешки, ветер усилился. Резко похолодало, видно, к ночи ударит первый мороз. Вот, наконец, телега нагружена, и он направил лошадь к дому. Он вспотел, пока грузил мешки, а теперь на ветру его снова забил озноб. Подъехав к протоке, Михаил Иванович сел сверху на мешки, а послушная Карюха вошла в воду. Но вдруг, то ли испугавшись острых льдинок, плывущих по воде, то ли поскользнувшись, она резко дёрнулась в сторону. Телега накренилась, и верхние три мешка с неё свалились в воду, а с ними и Михаил Иванович. Ледяная вода обожгла его тело с ног до головы. Одежда сразу вся намокла и стала тяжёлой. Вожжи у него были намотаны на руку, и
Карюхе пришлось остановиться. Лошадь стояла, вздрагивая кожей от холода, а Михаил Иванович, стоя по пояс в ледяной воде, выуживал со дна протоки упавшие мешки с зерном и снова укладывал их на телегу. Ему не сразу удалось достать их из воды, мешковина намокла и стала скользкой. Ну вот, наконец-то, и третий — последний. Уже и ноги, и руки, и всё тело начало сводить судорогой. Он взял лошадь под уздцы, вывел её на берег и начал нахлёстывать вожжами. Карюха затрусила, насколько могла, быстро, а Михаил Иванович, уже второй раз за эти сутки, вылил из сапог воду со льдом и через силу заставил себя бежать за лошадью следом. Вся его одежда — и брюки, и телогрейка — вскоре стала твёрдой, покрывшись коркой льда, волосы тоже превратились в сосульки, пальцев рук и ног он не чувствовал. Как добрался до дома, он уже и не помнил — его привела Карюха, а он просто держался за вожжи. Михаила Ивановича увидел Федя, младший сын, позвавший мать из дома. Они под руки повели отца в только что натопленную баню, стянули с него коробом стоявшую одежду и затащили его на полок. Мария Ивановна отправила сына сначала за чистым сухим бельём для отца, а потом попросила отвезти зерно к амбару и сдать кладовщику. Сам она, тоже раздевшись, запарила новый берёзовый веник. Муж в тепле пришёл в себя и прохрипел: «Больше поддай пару, больше!» Его било крупной дрожью, и он никак не мог согреться. Мария Ивановна плеснула на камни сразу несколько ковшей воды и принялась парить мужа. Она давала ему немного передохнуть, окатывала тёплой водой, снова плескала на каменку и снова бралась за веник, пока были силы у самой. Потом, одев его и накинув одёжку на себя, повела мужа домой и уложила в постель, укрыв двумя одеялами. Всю ночь Михаилу Ивановичу не давали спать резкий изматывающий кашель и жар.
Наутро Мария Ивановна позвала старенького сельского фельдшера. Тот долго слушал больного через ещё более древнюю деревянную трубку и, наконец, заявил: «Похоже, Иваныч, у тебя двухсторонняя пневмония — воспаление лёгких — и надо бы тебя, голубчик, везти в районную больницу. Да вот беда, через реку-то сейчас не перебраться — лёд пошёл. И когда он установится, кто его знает. А пока полечишься здесь, я буду тебя навещать каждый день». Он дал указания Марии Ивановне, что нужно давать больному, оставил порошки и ушёл.
А вскоре в дверь постучал посыльный из конторы: «Булычёв, тебя председатель срочно вызывает!» Пришлось Марии Ивановне, бросив больного мужа, идти вместо него к председателю. Домой она вернулась сама не своя и заплаканная, хотя мужу ничего не сказала. А перед глазами у неё всё ещё стояло перекошенное от злости председательское лицо, и всё слышался его крик: «Где он, твой муженёк? Почему не пришёл сам? Утопил колхозное зерно и больным притворился? Вот погоди, пусть только река встанет, и кому надо разберутся в этом деле!» Мария Ивановна заплакала: «Да ведь не утопил он мешки, а все достал из воды и привёз, Федя их сдал кладовщику!» Председатель с издёвкой повторил:
«Все сдал! Зерно-то мокрое, что мне теперь с ним делать? Это же настоящее вредительство! А ты знаешь, что с вредителями делают?» Мария Ивановна, да и не только она одна, очень хорошо знала, что делают с «вредителями», ведь заканчивался тогда октябрь тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Уже человек десять из их села объявили врагами народа и увезли в район, откуда они так и не вернулись. Не было от них ни слуху и ни духу. Вот потому её Михаил и доставал из ледяной воды эти три мешка с зерном, что знал: не простят ему, если не достанет. А у них ведь шестеро детей, и самой младшей нет ещё и двух лет. И Мария Ивановна стала умолять председателя: «Не надо никому разбираться, мы с ребятишками сами всё зерно пересушим! Вот прямо сейчас и начнём».
Как она с детьми сушила привезённое к ним в дом зерно, один Бог знает, но через день сдала Мария Ивановна эти три злополучных мешка лично председателю. Он ещё покуражился, было, над ней, но, посмотрев на её совсем осунувшееся и почерневшее за эти дни лицо, отпустил её. А Михаилу Ивановичу становилось хуже. Помощи от фельдшера, не смотря на его опыт, было мало — пенициллин-то изобрели только через несколько лет. И когда, наконец-то, в ноябре установилась дорога через реку, увезли больного на лошади в районную больницу уже совсем слабого. Зимой Мария Ивановна отпросила у председателя и отправила с оказией старшего сына Николая навестить отца, а больше они уже не смогли побывать у него. Крепкий организм ещё позволил прожить ему до апреля, а там он и скончался. Связи тогда с райцентром никакой не было, и о смерти мужа Мария Ивановна узнала не сразу. Снова не было дороги через реку, вот-вот должен был начаться ледоход, до райцентра было не добраться. Да и председатель не отпустил Николая по причине начинавшейся посевной. И когда уже летом приехал сын в районную больницу, ему даже не смогли показать на кладбище место, где был похоронен его отец. Больничного сторожа, который его хоронил, самого вскоре не стало, а больше никто не знал, где могила Михаила Ивановича Булычёва. Побродил Николай по сплошь заросшему травой большому кладбищу, сел у чьей-то безымянной могилы и заплакал. Может быть, это и была могила его отца.
