Как раз реагируя на эту новую реалию, Вильсон пытался переосмыслить идею предначертания судьбы Америки. Чтобы сделать «мир безопасным для демократии», требовалось не только победить в войне, утверждал он; в американских интересах способствовать самоопределению всех народов и дать миру правовую структуру, которая в будущем поможет избежать конфликтов. В Версальский договор, который определял условия капитуляции Германии, Вильсон предложил внести положение о создании Лиги Наций для улаживания международных конфликтов, а также Международного суда и комплекса международных законов, которые наложили бы ограничения не только на слабого, но и на сильного. «Сейчас самое время демократии доказать свою чистоту и свою духовную силу, чтобы одержать победу, — сказал Вильсон. — И это предначертание судьбы Соединенных Штатов — быть впереди в попытке дать этому духу победить».
Поначалу предложения Вильсона в Соединенных Штатах и во всем мире встретили с энтузиазмом. Сенат США, однако, был менее воодушевлен. Сенатор-республиканец Генри Кэбот Лодж посчитал Лигу Наций — и саму идею международного права — ущемлением суверенитета Америки, неразумным ограничением способности Америки навязывать свою волю во всем мире. Сенат отказался ратифицировать членство США в Лиге, чему способствовало наличие в обеих партиях традиционных изоляционистов (многие из которых выступали против вступления Америки в Первую мировую войну), а также упрямое нежелание Вильсона идти на компромисс.
В последующие двадцать лет Америка совершенно ушла в себя — сократила армию и флот, отказалась присоединиться к Международному суду, бездействовала, в то время как Италия, Япония и нацистская Германия наращивали свою военную мощь. Сенат сделался очагом изоляционизма, издал закон о нейтралитете, который не позволял Соединенным Штатам оказывать помощь странам, подвергшимся нападению держав «Оси», и постоянно игнорировал призывы президента, в то время как армии Гитлера продвигались маршем по Европе. Только после бомбардировки Перл-Харбора поняла Америка свою ужасную ошибку. «Нет такого понятия, как безопасность для какой-либо страны — или личности — в мире, управляемом принципами гангстеризма, — говорил Франклин Делано Рузвельт в обращении к народу после нападения. — Мы не можем больше измерять свою безопасность милями на карте».
После Второй мировой войны Соединенным Штатам представилась возможность применить в своей внешней политике результаты этих уроков. Когда Европа и Япония лежали в руинах, а Советский Союз был обескровлен боями на восточном фронте, но уже проявлял намерение как можно дальше распространить тоталитарный коммунизм, Америка встала перед выбором. Среди тех, кто справа, были утверждавшие, что лишь односторонняя внешняя политика и незамедлительное вторжение в Советский Союз может предотвратить зарождающуюся коммунистическую опасность. И хотя тот изоляционизм, что преобладал в тридцатые, теперь был полностью дискредитирован, левые часто преуменьшали советскую агрессивность, полагая, что, с учетом потерь Советского Союза и решающей роли в победе союзников, Сталин наверняка примирился.
Америка не пошла ни по тому ни по другому пути. Послевоенные руководители президент Трумэн, Дин Аче-сон, Джордж Маршалл и Джордж Кеннан построили новый послевоенный порядок, соединивший в себе идеализм Вильсона и трезвый реализм, признание силы Америки и ее способности управлять событиями во всем мире. Да, утверждали они, мир — это опасное место, советская угроза реальна; Америке необходимо сохранять военное превосходство и быть готовой применить силу для защиты своих интересов по всему миру. Но даже сила Соединенных Штатов ограниченна; и поскольку борьба против коммунизма, так же как и борьба идей, — испытание того, чья система может лучше служить надеждам и мечтам миллиардов людей по всему миру, одна лишь военная сила не может обеспечить долгосрочное процветание и безопасность.
Таким образом, то, что нужно было Америке, это надежные союзники — союзники, которые разделяли идеалы свободы, демократии, власти закона и которые видели свою выгоду в рыночной экономике. Такие союзы, военные и экономические, в которые вступают добровольно и которые поддерживают по обоюдному согласию, будут более прочны — и вызовут меньше недовольства, — чем любое скопление вассальных государств, какое бы ни собрал американский империализм. Аналогичным образом, в американских интересах было сотрудничать с другими странами в создании международных институтов и способствовать установлению международных норм не из наивного представления о том, что сами международные законы и договоры прекратят конфликты между странами или устранят необходимость американских военных акций, а потому, что чем больше укреплено норм международного права и чем больше Америка проявляет готовность сдерживать применение своей силы, тем меньше будет возникать конфликтов и тем более легитимными будут казаться наши действия в глазах мира, когда нам все-таки придется применить военную силу.
Менее чем за десятилетие инфраструктура нового мирового порядка была создана. Была разработана стратегия США по сдерживанию коммунистической экспансии, поддерживаемая не только войсками, но и соглашениями с НАТО и Японией по вопросам безопасности; принят план Маршалла по восстановлению разрушенного войной хозяйства; Бреттон-Вудское соглашение должно было обеспечивать стабильность мировых финансовых рынков, а Генеральное соглашение о таможенных тарифах и торговле устанавливало правила мировой торговли; США поддерживали обретение независимости всеми бывшими европейскими колониями; МВФ и Всемирный банк помогали интеграции недавно обретших независимость народов в мировую экономику; а Организация Объединенных Наций решала вопросы коллективной безопасности и международного сотрудничества.
Шестьдесят лет спустя мы можем видеть результаты этого грандиозного послевоенного мероприятия: удалось достичь благополучного исхода холодной войны, избежать ядерной катастрофы, фактически положить конец конфликту между великими военными державами мира и вступить в эпоху невиданного экономического роста в нашей стране и за рубежом.
Это замечательное достижение, возможно, величайший, после победы над фашизмом, дар нам от величайшего поколения. Но, как и любая система, выстроенная человеком, она обладала недостатками и противоречиями; она могла пасть жертвой перекосов политики, греха высокомерия, разрушающего воздействия страха. Из-за советской угрозы и потрясения от захвата коммунистами Китая и Северной Кореи американские политические стратегии стали рассматривать национально-освободительные движения, межэтническую борьбу, попытки реформ и отклоняющиеся влево политические курсы во всем мире сквозь лупу холодной войны — они считали, что потенциальная опасность перевешивает нашу заявленную приверженность к свободе и демократии. Десятилетиями мы терпели и даже поддерживали воров вроде Мобуту и убийц вроде Норьеги, если те выступали против коммунизма. Иногда США проводили секретные операции по смещению демократически избранных руководителей в таких странах, как Иран, что вызвало далеко идущие последствия, которые преследуют нас до сих пор.
Американский политический курс по сдерживанию включал в себя также наращивание военной мощи, и по запасам вооружения США сравнялись, а затем превзошли Советский Союз и Китай. Со временем «железный треугольник» из Пентагона, оборонных подрядчиков и конгрессменов из округов с большими оборонными расходами обрели большую власть и стали формировать внешнюю политику США. И хотя опасность ядерной войны устраняла возможность прямой военной конфронтации с соперничающими супердержавами, американские разработчики политических стратегий все больше рассматривали проблемы в других частях мира сквозь военную, а не дипломатическую призму.
И вот что главное: со временем послевоенная система начала страдать от того, что слишком много внимания было уделено политике и недостаточно — формированию единодушия внутри страны. Сразу после войны Америка была настолько сильна еще и потому, что внутри страны имелось единодушие относительно внешней политики. Могли быть острые разногласия между республиканцами и демократами, но на краю пропасти политическая игра обычно прекращалась; подразумевалось, что профессионалы из Белого дома, Пентагона, Государственного департамента или ЦРУ примут решение исходя из фактов и здравого смысла, а не из идеологии или интересов предвыборной кампании. Более того, единодушие охватывало широкую публику; такие программы, как план Маршалла, требовавшие значительных вложений средств, не могли бы проводиться, если бы американцы не доверяли своему правительству, а также если бы правительственные чиновники не верили в то, что американскому народу можно изложить факты, ведущие к принятию решений, которые требуют потратить доллары из их налогов или посылать их сыновей на войну.
