Триллер не получился. Но попытка была честная. Со слов библиотекаря герой выясняет, что за перегородкой находятся два сверхсекретных пациента. Они уже много лет находятся в коматозном, естественно, состоянии. Неизвестно, как они сюда попали, кто они на самом деле. Ясно лишь одно: вокруг них генерируются некие возмущения реальности. Уместен намек на то, что они возникли из ниоткуда давным-давно, во времена, когда проводились испытания известных изделий на Новой Земле. С одной стороны, эти пациенты представляют большой интерес — пребывание рядом с ними порой индуцирует в отдельных людях паранормальные способности, которые предполагается использовать в операциях деликатного свойства. С другой стороны — долговременный контакт ведет к искажению реальности, локальной и глобальной. Аберрация бывает позитивной, но иногда она приводит к безумию — индивидуальному или массовому. Когда я прописывал этот фрагмент, у меня что-то в уме стыковалось с Золотым Шаром, но потом так и не состыковалось. Возникали какие-то натурфилософские идейки относительно методики исследования объектов, нелинейно воздействующих на исследователей, но все перемешалось в неудобоваримый коктейль из Беркли, Конта и Бодрийяра. Этот фрагмент я тоже зачистил, в сухом осадке остался эпизод, в котором библиотекарь выясняет, что фамилия одного из пациентов — Ермаков. Кто это? — спрашивает санитарка. Командир «Хиуса», погибший на Венере во время атомного взрыва, отвечает герой.
Червь сомнения при ближайшем рассмотрении оказался Уроборосом. Круг замкнулся, теперь можно было выстраивать мало-мальски непротиворечивые конструкции, вязать разлохмаченные концы, разрубать узлы, а при большом желании — пару раз плюнуть в колодец. В метафизическом, разумеется, смысле. Но было уже поздно, вежливо отказавшись, хлопать дверью. Хотя…
По инерции я все еще производил какие-то конвульсивные вербализации, оттачивал обороты и изощрялся в изгибах сюжета. Однако, дойдя вот до этого места, я понял, что, например, идея с комментариями не так уж и продуктивна, как мнилось в начале работы. Я задумал к каждому имени или предмету сделать сноску, в которой с юморком или без оного разъяснить, кто есть кто и что есть что. Причем, самое пикантное, объем этих сносок-комментариев должен был возрастать по ходу вот этого самого «эссе», а в финале каждая сноска разбухала аж на пару страниц, в них возникали свои субсноски. Связно объяснить, почему я отказался от этого гипертекста-прикола, не смогу, просто с какого-то момента идея показалась бессмысленной.
Теперь надо как-то выходить из текста. Можно, конечно, опять зарядить в финал диалог библиотекаря и героя. А что делать с санитаркой? Она сейчас все время ноет, жалуется на погубленную жизнь, на какие-то левые профкомовские путевки еще застойных времен, на порочащие связи с отчимом… Порой в ее глазах мелькает ужас понимания, она героически сопротивляется безысходности маразма и напору деформационной волны, исходящей от двух странных пациентов, но втуне. Герой и библиотекарь вместе с санитаркой пытаются убежать из спецпсихушки (зачем?), никто им, впрочем, не мешает. Они травят сторожевых собак лошадиной дозой ЛСД, перерезают сигнализацию и уходят в загаженные леса Подмосковья. Вот они продираются сквозь густой малинник, по пути объедая кусты. Спелые ягоды раскрашивают их рты и подбородки в боевые цвета вампиров, вышедших на тропу охоты. Когда они вываливаются в сумерках на поляну, где беглый солдатик печет на костерке краденую картошку, дезертира с перепугу кондрат хватает. Они бегут дальше и в конце концов выходят к человеческому жилью. Вламываются в чью-то пустующую дачу. Еда в погребе, электричество, вода, старый телевизор, кассетный магнитофон… Включают ящик, пытаются разобраться, насколько изменилась действительность. Тут хорошо бы дать намек на то, что по каждому каналу, как всегда, идет своя действительность, но это тупой ход. Они отдыхают, собираются с мыслями, решают, что делать дальше.
Сцена наконец выходит на финальную кривую. Идет диалог, поначалу полный недомолвок, библиотекарь пытается связать двух пациентов с АБС. Высокая болезнь, творческое безумие и все такое прочее. В том смысле, что каждый творец — это своего рода пациент, и он творит реальность в духе некоторых персонажей А. Бестера или Р. Шекли. При этом возникает внечувственная связь между творцом и творимым, в котором отражается и сам творец. Герой прерывает долгие и полные мистических вибраций рассуждения библиотекаря, потому что на этом месте я вдруг сообразил, что всю дорогу почему-то держал в голове именно двух участников экспедиции «Хиуса», погибших в «Мальчике» во время рейда на Урановую Голконду. Случилось так, что экземпляр «Страны» у меня давно кто-то оприходовал. Помнил сюжет я хорошо, но вот сцена гибели Ермакова почему-то заклинивала. Некоторых знакомых, в том числе и среди издателей этого тома, я спрашивал, как фамилия второго погибшего в «Мальчике»? К чести вопрошаемых, никто не вспомнил, хотя все честно пытались, морща лоб. Да и том АБС со «Страной», который должен был выйти первым в серии (так же оформленной, как и первая книга Проекта), почему-то фатально запаздывал, хотя последующие три уже бодро распродавались.
Наконец идея о парности виртуальных осцилляторов сформулировалась приблизительно так: любое изменение реальности отдельно взятым лицом может иметь место только при условии наличия в измененной реальности другого отдельно взятого лица, не существующего в реальности к моменту начала изменения, но обладающего способностями к изменению реальности по отношению к первому лицу. Или что-то в этом роде. Эта бредятина должна была означать что-то шибко умное и хитро связывалась с парной симметрией фигурантов. Но тут Вадим К. на мой вопрос о втором погибшем спокойно заявил, что, поскольку ему в свое время довелось верстать «Страну», то он может определенно сказать — не было второго! Ермаков остался в «Мальчике» один.
Тут я даже удивился — действительно, а разве могло быть иначе! Словно и не я терзал людей, пытаясь заставить их вспомнить то, чего вроде не было. Откуда второму-то взяться! Шутки памяти? Потом, на всякий случай, я на пальцах пересчитал экипаж «Хиуса». Все сошлось. Но почему долгие годы я был уверен, что там присутствовал еще один, имени которого я вспомнить не мог? Если здесь нет какой-то тайны, то, по крайней мере, есть повод для небольшого исследования. Когда-нибудь я попробую написать о «лишнем» участнике экспедиции.
Итак, герой вовремя приходит к правильному числу фигурантов. Личность второго пациента остается невыясненной. Да и Ермакова они не видели, только табличку на стальной двери. Герой успокаивается, говорит, что теперь им только до города добраться, а там есть пара надежных адресов… Но отдохнувший библиотекарь перебивает его и произносит монолог о том, что корреляция «автор-персонаж» не настолько детерминирована, чтобы им, герою и санитарке, можно было расслабиться. По его словам выходило, что инкарнации подвержены не только так называемые живые существа, но и выдуманные, литературные персонажи. Отсюда и «бродячие сюжеты», герои, переходящие из одного произведения в другое. Вообще-то все эти материи находятся в ведении историков литературы, отслеживающих, как тот или иной персонаж при очередном переводе-пересказе-адаптации трансформируется в нечто практически неузнаваемо новое. Или наоборот — один и тот же литературный герой остается неизменным, только его деяния интерпретируются по-разному в соответствии с духом времени. Вчерашний мерзавец сегодня оказывается славным парнем, и наоборот.
Далее следовал вяловатый пассаж о том, что литературные герои, неважно, вымышленные или реально когдато жившие на самом деле, являются некими вполне в своем роде реальными сущностями. Вот эти сущности, настаивает библиотекарь, и есть истинные обитатели нашего Мироздания. Литгерои обладают литдушами, имеют, как известно любому литературоведу, свой генезис, свою эволюцию, могут воплощаться, исчезать, снова возникать. Особо крутые заставляют авторов не только использовать их атрибутики, а даже попросту именовать их полным именем. Отсюда и разгул «сиквелов», всяческих «продолжений», «проектов» и т. п. Откуда такая прыть у литературных героев, спрашивает герой? У них же нет плоти и крови. Так ведь вначале было слово, а не тело, отвечает библиотекарь. И эти сказочки насчет отражения действительности — еще надо как следует разобраться, кто кого отражает.
Все эти словеса прокладываются рассуждениями о богах-близнецах, которые, как истинные близнецы, не похожи друг на друга внешне, да и в своих земных воплощениях появились в разное время. Что-то говорится о демиургических аспектах творчества, о писателях, которые суть отражение божественных близнецов либо же пародия на них. Так что, спрашивает герой, писатели — это слуги Высшего Разума или Высшего Безумия? Библиотекарь отмахивается от него. Процесс любого творчества, наставительно поднимает он палец, предполагает соавторство. Автор + автор. Автор + Бог. Автор + читатель. Можно продолжить, но не стоит. Всегда нужны двое. В общем, это как зачатие ребенка. Даже если «ребенок» на самом деле вымышленный.
