Это стремление подгримировать режим, придать ему хотя бы отдаленное сходство с традиционными моделями государственной машины, было обусловлено старой, как сам мир, истиной: ни один из диктаторов не любит, когда его называют «диктатором». Самые кровавые перевороты и самые предательские мятежи всегда свершались, если верить их организаторам, во имя утверждения высоких идеалов демократии и самых чистых принципов свободы, равенства и братства.
Исторические параллели и ассоциации — дело крайне рискованное, и мне не хотелось бы отождествлять бразильский режим середины 60-х годов с какими-либо классическими образцами военной диктатуры. Но бесспорен тот факт, что его руководители, ревностно заботясь о поддержании на должном уровне своего международного престижа, строго следили за тем, как освещает их деятельность пресса. И весьма раздраженно встречали любое проявление скепсиса или недоверия, не говоря уже о критике. Со своими собственными «скептиками» внутри страны справиться было нетрудно. А с зарубежными — дело обстояло сложнее. Объективное и честное изложение событий, происходивших в стране в те годы, одним из советских корреспондентов вызвало резкое недовольство властей, результатом чего явилась его высылка из страны.
…Именно об этом я и вспомнил в ту минуту, когда учтивый чиновник отдела печати министерства иностранных дел, призвав к «правдивому и объективному освещению нашей жизни», многозначительно выразил сожаление, что далеко не все еще представители зарубежной прессы смогли правильно понять «всю сложность происходящих в нашей стране процессов». И в ряде случаев, сказал он, разведя в знак искреннего огорчения руками, это трагическое непонимание или «нежелание понять» повлекли за собой «крайне сожалительные и очень нежелательные последствия».
Из сказанного ясно, что мой визит в отдел печати министерства иностранных дел не был пустой формальностью. В чужой монастырь не ходят со своим уставом, и, коль скоро ты взялся за работу в той или иной стране, будь добр, уважай ее законы и особенно хорошо изучи «устав» и порядки, которые установлены там для иностранных журналистов. И которые, увы, индивидуальны, оригинальны и неповторимы в каждой стране. Есть правительства, рассматривающие корреспондентский корпус как враждебную банду в своем тылу или как злокачественную опухоль на здоровом теле местной демократии. Они относятся к нашему брату корреспонденту с крайней подозрительностью, если не сказать, враждебностью, которая буквально удесятеряется, когда речь идет о корреспонденте телевидения, ибо человек с кинокамерой — это куда более подозрительное и потенциально «опасное» существо, чем журналист с блокнотом. Что написано пером, можно (вопреки пословице) опровергнуть, но все, что снято кинокамерой, не поддается обычно ни опровержению, ни отрицанию.
Когда газетчик пишет о зверствах военной диктатуры, о горах трупов, которые он видел, к примеру, в сальвадорской деревне после того, как ее посетила карательная экспедиция правительственных войск, официальный представитель президента Хосе Наполеона Даурте может сказать, что репортер это выдумал. Но когда дети с распоротыми животами запечатлены на кинопленке, тут уж никто не поверит никаким официальным опровержениям и разъяснениям.
Поэтому в подавляющем большинстве стран работа телевизионных корреспондентов подвергается еще более строгой регламентации, чем деятельность газетчиков. И все же, возвращаясь мысленно в тот особняк Итамарати на улице Флориано Пейшото, прихожу к выводу, что с точки зрения условий работы жаловаться на Бразилию, пожалуй, не стоит: местные чиновники не отравляли нашу корреспондентскую жизнь слишком уж мелочными придирками или опекой.
Может быть, у кого-нибудь из читателей возник вопрос: почему я с такой дотошностью рассказываю об этих, в общем-то второстепенных, далеко не самых важных особенностях нашей работы? Делаю я это потому, что для нас эти «детали» очень часто вырастают в сложные и мучительные профессиональные проблемы. Представьте себе: вы узнаете, что где-нибудь в соседней провинции, километрах в ста от столицы страны, в которой вы живете и работаете, случилось что-либо чрезвычайное, важное. Крестьянское восстание или обвал в шахте. Наводнение или убийство фашистами популярного политического деятеля. Или, допустим, вам неожиданно сообщают о предстоящей завтра демонстрации, забастовке, митинге либо каком-либо ином мероприятии, которое вам обязательно хотелось бы отразить, о котором вам нужно во что бы то ни стало передать информацию или репортаж в газету, в программу «Время» или в выпуск «Последних известий» на радио. Но по законам страны, в которой вы работаете, запрос на поездку может быть подан только, допустим, за двое суток. Вот вам драма, хорошо знакомая почти каждому из тех, кто работал зарубежным корреспондентом. Вот пример того, как незначительный на первый взгляд параграф инструкции может связать журналиста по рукам и ногам и лишить возможности выполнить возложенную на вас задачу.
…Сидя в мягком кресле против затянутого в черный костюм чиновника Итамарати, я не представлял себе пока толком мою предстоящую работу. Я почти ничего не знал о том, что буду делать. Строго говоря, я даже не был еще в те минуты корреспондентом, ибо мне пока не вручили зеленый корреспондентский билет. Но я хорошо понимал, что, хочешь — не хочешь, мне все же Придется учитывать «советы» и «пожелания», услышанные в ходе этого первого общения с представителем страны, в которой я впервые в жизни ступил на нелегкую корреспондентскую стезю.
Кстати, с чего она началась, эта стезя? Откуда следует вести отсчет? С того дня, когда я был «проведен приказом» председателя Гостелерадио? Или когда прибыл в Рио? Когда получил корреспондентский билет? Или когда передал в Москву первую корреспонденцию?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Премьера, которая не состоялась
Думаю, что началом творческой биографии собкора правильнее всего считать первую переданную им в редакцию заметку, комментарий или репортаж.
Первую свою корреспонденцию, отправленную из Рио-де-Жанейро в Москву, я разыскал много лет спустя в старых папках с копиями моих телеграмм. Эти папки уже после возвращения из Бразилии вручили мне сотрудницы отдела корреспондентской сети Гостелерадио. Опущу описание эмоций, охвативших меня, когда я листал пожелтевшие машинописные листы, зафиксировавшие всю мою пятилетнюю работу в этой стране. Но не могу не вспомнить волнение, с которым рассматривал самую первую телефонограмму:
«Для „Последних известий“.
Наш корреспондент передает из Рио-де-Жанейро:
С большим успехом проходят здесь гастроли Московского цирка. Бурными овациями сопровождаются выступления дрессированных медведей Валентина Филатова, канатоходцев Магомедовых и других артистов. Под громовой хохот публики собаки под руководством дрессировщицы Виктории Ольховиковой разыгрывают футбольный матч.
Бразильская печать публикует рецензии, отмечающие высокий уровень советского циркового искусства. Газеты подчеркивают важнейшее отличие от других стран Запада: в Советском Союзе талантливая артистическая молодежь может бесплатно обучаться в специальных учебных заведениях. Бразильская общественность с большим одобрением встретила решение советских артистов пропускать бесплатно на представления воспитанников детских приютов Рио-де-Жанейро. Гастроли Московского цирка в Рио-де-Жанейро продлятся до конца июля.
Рио-де-Жанейро. Фесуненко. 15 июля».
В левом верхнем углу — мрачная резолюция: «Не исп.». Она означает, что мой вдохновенный опус не тронул черствые сердца дежурных редакторов «Последних известий», заметка не прошла в эфир.
…Я перечитываю восторженно-наивные строчки моей первой корреспонденции и вспоминаю, как это было. Как суетился я в день советской цирковой премьеры, которая должна была состояться во Дворце спорта знаменитого стадиона «Маракана», ласково именуемого бразильцами «Мараканазиньо», что означает нечто вроде «Крошечная Маракана», «Мараканашечка»… Я вспоминаю, как гордо следовал мимо контролеров, предъявлял им новенький, только что полученный в министерстве иностранных дел, зеленый корреспондентский билет. И, доверительно наклоняясь, сообщал каждому из них голосом, преисполненным чувства собственного достоинства: «Пресса». Я вспоминаю веселую суету публики перед спектаклем. Громкий рев динамиков, исторгавших ритмическую музыку, вопли маленьких продавцов жареных орешков, сушеной картошки, апельсинового напитка «ларанжады» и жевательной резинки «шиклет». Жаркий и влажный воздух был пропитан сложным коктейлем запахов жареного мяса, сигаретного дыма, пронзительных дезодоров и иными ароматами, которыми благоухают все цирковые арены мира.
