Это были первые дни и шаги нео-буддизма въ Европѣ, и ничто еще не показывало, что онъ представляетъ собою явленіе, съ которымъ въ скоромъ времени, можетъ быть, придется считаться. Вокругъ Блаватской группировалось всего нѣсколько человѣкъ, старавшихся, и надо сказать — довольно безуспѣшно, приводить къ ней своихъ знакомыхъ. Не только никто къ ней не «льнулъ» и не «напрашивался»; но она даже сильно смущалась черезчуръ медленнымъ ходомъ дѣла.
Когда я имѣлъ жестокость разъ-другой коснуться этого больного мѣста, она вся багровѣла и становилась ужасной въ своемъ черномъ балахонѣ «à la magicienne noire».
— Дурачье! — разражалась она, — совсѣмъ погрязли въ своемъ матеріализмѣ и барахтаются въ немъ какъ свиньи! Ну, да пождите, все же, въ концѣ концовъ, прохватитъ ихъ моя теософія!..
Послѣ того времени я прожилъ еще два года въ Парижѣ и мнѣ пришлось болѣе или менѣе хорошо познакомиться почти со всѣми лицами, бывавшими у Блаватской. Такъ какъ о нихъ будетъ упоминаться въ дальнѣйшемъ разсказѣ, то я здѣсь перечислю ихъ всѣхъ и покончу съ выпиской, сдѣланной мною изъ «Русскаго Обозрѣнія».
Въ домѣ улицы Notre Dame des Champs, вмѣстѣ съ Еленой Петровной жили: 1) «Полковникъ» Олкоттъ, 2) Джёджъ (онъ очень скоро уѣхалъ въ Индію), 3) Могини, 4) Бертрамъ Китли и 5) слуга Бабула.
6) Уже извѣстная дюшесса де-Помаръ, о которой больше нечего распространяться.
7) Секретарь «парижскаго теософическаго общества» — m-me Емилія де-Морсье, племянница извѣстнаго швейцарскаго философа и теолога Эрнеста Навиля. Тогда это была сорокалѣтняя дама, высокая и очень полная, рано поблекшая блондинка, сохранявшая однако слѣды большой красоты. Сначала, при первыхъ встрѣчахъ, мы почему-то почувствовали другъ къ другу антипатію; но затѣмъ, уже по отъѣздѣ Блаватской, мало-по-малу сблизились и до сихъ поръ я считаю эту благородную, умную и талантливую женщину, а также ея мужа и семью, въ числѣ искреннихъ моихъ друзей.
Madame де-Морсье хорошая музыкантша и первоклассная пѣвица. Она въ юности мечтала объ артистической карьерѣ и, еслибы мечтамъ ея суждено было осуществиться, она была бы теперь большой знаменитостью. Но крѣпкіе какъ камень швейцарскихъ горъ семейные предразсудки лишили ее возможности посвятить себя искусству. Это большое горе ея жизни. Богато одаренная отъ природы, она не могла примириться съ сѣренькой долей хозяйки дома разорившагося дворянина. Она отдалась литературѣ, а главнымъ образомъ — благотворительной дѣятельности. Вѣчно занятая своими тюрьмами, госпиталями и пріютами, она въ то же время всегда много читала и писала, интересовалась и увлекалась многимъ — и всюду вносила свою энергію, свой блестящій умъ, недюжинныя познанія и даръ настоящаго, прирожденнаго оратора.
Неудовлетворенная сухостью протестантскаго сектантства, въ которомъ родилась и была воспитана, чуждавшаяся папизма и хорошо знакомая съ различными злоупотребленіями воинствующаго католицизма, — она подумала, что можетъ найти удовлетвореніе своей духовной жажды въ ученіи «тибетскихъ махатмъ», возвѣщавшемся устами Е. П. Блаватской и ея сотрудниковъ — Олкотта и Синнетта. Она послала въ Индію Еленѣ Петровнѣ письмо, страстность и краснорѣчіе котораго не могли не заинтересовать проповѣдницу нео-буддизма, тотчасъ же и ухватившуюся за эту богато одаренную женщину, способную въ будущемъ сослужить немалую службу «дѣлу».
M-me де-Морсье получила отъ «madame» дружеское посланіе и засохшіе лепестки розы — «оккультный» даръ и, такъ сказать, благословеніе махатмы Кутъ-Хуми интересной прозелиткѣ. Когда Блаватская пріѣхала въ Парижъ — m-me де-Морсье, со своимъ «талисманомъ» — розовыми лепестками у сердца, конечно, явилась на первомъ планѣ и сдѣлалась самымъ дѣятельнымъ и огнедышущимъ членомъ «теософическаго общества». Это она оказалась истиннымъ главою и душою «общества» въ роли его секретаря, это она была настоящимъ авторомъ теософическихъ брошюръ, издававшихся подъ видомъ произведеній дюшессы де-Помаръ лэди Кэтниссъ.
Но отличительная черта этой женщины — глубокая искренность и неподкупная правдивость, а потому, когда черезъ два года она стала свидѣтельницей и получила неопровержимыя доказательства «теософическихъ обмановъ» и многаго еще другаго, — она ни на минуту не поколебалась признать себя введенной въ заблужденіе и одураченной. Она серьезно заболѣла отъ потрясенія; но твердой рукою сожгла свой талисманъ — розу Кутъ-Хуми, полнѣйшее мое неуваженіе къ которой въ предъидущее время служило даже черной кошкой, пробѣгавшей между нами.
Я и m-me де-Морсье были самыми частыми посѣтителями квартиры въ улицѣ Notre Dame des Champs и ближайшими людьми къ ея хозяйкѣ, что легко будетъ доказать хоть бы только собственноручными письмами къ намъ Е. П. Блаватской.
Въ статьяхъ, печатавшихся тогда г-жей Желиховской въ «Новороссійскомъ Телеграфѣ» и «Одесскомъ Вѣстникѣ» (іюнь и іюль 1884 года) и случайно впослѣдствіи мнѣ попавшихся, о насъ громко говорится и даже, къ моему изумленію, незнакомый еще съ «авторской манерой» г-жи Желиховской, — я нашелъ въ нихъ такія вещи, о которыхъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія[2].
Между тѣмъ въ своихъ теперешнихъ статьяхъ о Е. П. Блаватской и въ своей пропагандѣ новаго «чистаго и высокаго ученія», г-жа Желиховская ни однимъ звукомъ не заикается обо мнѣ и m-me де-Морсье, какъ будто насъ совсѣмъ даже не было или будто наши отношенія къ ея покойной сестрѣ и близкія сношенія съ нею ей совсѣмъ неизвѣстны. Причина такого умалчиванія понятна и на ней, полагаю, нечего останавливаться. Но все-таки какъ же было не сообразить, что черезчуръ фантастическое освѣщеніе многихъ фактовъ заставитъ меня, а если понадобится, то и не одного меня, представить и свое личное свидѣтельство съ приложеніемъ «оправдательныхъ документовъ». Конечно, здѣсь былъ разсчетъ на человѣческую слабость, на ложный стыдъ признанія въ своемъ, хоть и мимолетномъ, увлеченіи тѣмъ, что оказалось самымъ грубымъ и разсчитаннымъ на слѣпую довѣрчивость обманомъ; но дѣло слишкомъ серьезно, и жалкое малодушіе ложнаго стыда тутъ не можетъ имѣть мѣста.
8) M-me де-Барро (Caroline de-Barrau), пожилая, скромная, молчаливая и болѣзненнаго вида женщина, представляла собою примѣръ того, что самая бодрая, сильная душа и высокоразвитый разумъ могутъ вмѣщаться въ крайне невзрачномъ и слабомъ тѣлѣ. Жена состоятельнаго дворянина, имѣющаго помѣстья въ Гасконіи, m-me де-Барро посвятила Парижу свою далеко небезъизвѣстную, знаменательную дѣятельность.
Не понимаю — зачѣмъ г-жѣ Желиховской понадобилось называть ее графиней: она графиней никогда не была и не принадлежала къ числу особъ, противузаконно присвоивающихъ какіе-либо титулы и отличія. У нея были отличія, въ видѣ настоящихъ дипломовъ на ученыя и иныя почетныя званія (а это большая рѣдкость для французской женщины); она сотрудничала во многихъ періодическихъ изданіяхъ и оставила послѣ себя интересныя сочиненія: «Женщина и воспитаніе», «Призваніе женщины», «Деревенская женщина въ Парижѣ», этюдъ «о заработной платѣ женщинъ» и т. д. Но она не только не кичилась своими отличіями и трудами, а краснѣла какъ пансіонерка и не знала, куда дѣваться, когда кто-либо упоминалъ о нихъ. Она всецѣло отдавала свою душу, свое время и свои средства добрымъ дѣламъ, и въ этой дѣятельности ея вѣрный другъ, m-me де-Морсье, являлась ея постоянной и ближайшей помощницей.
M-me де-Барро жила въ небольшомъ, простенькомъ, но комфортабельномъ домѣ въ глубинѣ impasse'а, на улицѣ Varenne. Жила она очень странно, повидимому почти въ полномъ уединеніи, и сама всегда отворяла гостямъ своимъ двери. Заинтересовавшись «теософическимъ обществомъ», главнымъ образомъ благодаря вдохновенному краснорѣчію m-me де-Морсье, она предоставила свой тихій, удобный домъ для conférences'овъ; но сама, отъ начала до конца, относилась ко всему нѣсколько сдержанно и, такъ сказать, выжидательно. Когда «феномены» были разоблачены и изъ-за «всемірнаго братства любви и разума» выдвинулась обманная махинація, — m-me де-Барро тотчасъ же присоединила свою подпись къ заявленію, посланному въ Индію, которымъ отрезвившіеся парижскіе «теософы» отказывались отъ своего членства въ «обществѣ», созданномъ Еленой Петровной Блаватской.
Около двухъ лѣтъ тому назадъ я съ грустью получилъ извѣстіе о кончинѣ m-me де-Барро и, читая печатные тексты рѣчей, говорившихся по случаю этой кончины, сказалъ себѣ, что «на сей разъ» въ нихъ нѣтъ никакой фальши, никакихъ преувеличеній. Мнѣ тяжело подумать, что, пріѣхавъ въ Парижъ, я уже не увижу этого блѣднаго, тихаго лица, въ молодости должно быть очень похожаго на некрасивую Гольбейновскую мадонну, не услышу ея какъ бы робкаго голоса, которымъ она, въ краткихъ словахъ, всегда умѣла сказать что-нибудь очень продуманное, разумное и вѣрное…
Что касается ея мужа, его почти никогда не бывало въ Парижѣ, онъ жилъ у себя въ имѣніи и не имѣлъ ровно никакого отношенія къ «теософическому обществу». Какимъ образомъ г-жа Желиховская пристегнула и его, съ титуломъ графа, къ окружію своей покойной сестры — это остается ея тайной.
