В «Календарь» статья о Есенине не вошла, но общий смысл суждений ясен. Осталось разобраться – с кем там? – с Ломоносовым, Кольцовым, Клюевым да Василием Беловым – и оставить почвенникам, дай ему Бог здоровья, Егора Исаева.
В другой раз, в статье «Телегия», Быков пародирует среднестатистическое почвенническое сочинение начала семидесятых.
В родную деревню возвращается сын, ныне городской житель, выбившийся в начальники. При нем молодая жена – эдакая фифа. Дома маманя и отец-ветеран. К вечеру, сдвигая столы, собираются соседи, доярки и механизаторы. «Гордая мама, – пишет Быков, – не налюбуется на сына, но в город переезжать не хочет, да и невестка ей не шибко нравится – наряды хапает, а ухвата ухватить не умеет».
Смешно. И все правда ведь – такого добра было полно.
Утром, страдая с похмелья, батя и сын курят, сидя на порожке дома, – и хоть финал сочиненья остается открытым, все понимают: сынок бросит свой город и вернется к истокам.
«Русское почвенничество как антикультурный проект» – таков подзаголовок быковской статьи.
Поднимаем руку и просим слова.
Товарищи, а что у нас с, так сказать, среднестатистическим антипочвенническим сочинением начала семидесятых (а также восьмидесятых, девяностых и т.д. – мастера старой гвардии по сей день иногда работают в подобном жанре)?
Что, это блюдо было много вкусней или с большей фантазией делалось?
Всем памятен их одинаковый, из текста в текст кочующий лирический герой, перманентно пьющий, неизменно ироничный – ну почти как герой Хэма, только опущенный в Советскую Россию.
Впрочем, остроты его почти всегда отдавали так называемым «парадным», сиречь подъездным, юмором. Знаете, когда сидит человек на вечеринке, все шутят и смеются, а у него никак не получается сострить. Потом праздник заканчивается, гости одеваются и по дороге домой наш неудавшийся остряк вдруг начинает придумывать: а вот в этот момент надо было б вот так бы сказать… а тогда если б я так вот пошутил – о, все умерли б от хохота.
Подобным образом шутят лирические, «антипочвеннические» герои – придумывая ситуации, в которых они повели себя вот так и вот эдак, – и можно даже посмеяться иногда, но ощущения, простите, художественной правды все равно как-то нет.
Неустанно, как заводной, иронизируя, лирический герой перемещается из точки «А» (скажем, из коммуналки, где хамливое простонародье жарит свою вечно вонючую картошку) в точку «Б», по дороге забегая к своей грустно, но красиво стареющей маме, одинокой и интеллигентной, – отца нет, он известно куда канул, без права переписки.
Попрощавшись с матерью, герой, движимый сложным вихрем чувств, едет куда-то в сторону полуострова Крым или Прибалтики (но не в Казахстан, не в деревню, не в Сибирь – это почвенники пусть туда едут).
За спиной у него любовная история, от нее в тексте только тень; намек, но ясно, что любовь истаяла.
В поезде наш лирический герой немедленно осаживает очередного потного хама: он это умеет, вы не смотрите на его сложную человеческую натуру – когда морда просит в морду, этой морде достанется непременно. По-прежнему, конечно, пьет алкоголь, и мы, безо всяких авторских ремарок, понимаем, что безвременье топило в водке их.
В поезде все время туда-сюда ходит хамовитая, вульгарно накрашенная проводница, которую вконец отчаявшийся герой под утро, прямо в тамбуре… ну да, надо ж как-то выплеснуть свою боль.
Финал рассказа открытый, но мы осознаем, что безвременье-таки догубит этого отличного парня и водка выжжет его душу и пищевод.
Такая вот история. Вернее сказать, и такая тоже.
Средней руки деревенщики, как умели, проповедовали, в сущности, хорошие, добрые вещи: раденье о своей земле, любовь к березкам, нежность к осинкам, жалость к кровинкам. Ну а если почвенный герой прихватывал за бок Клавку из сельпа (это слово, как верно замечает Быков, почему-то склонялось) и выпивал лишнего на посиделках – так кто ж бросит в него камень, когда все мы люди, все мы человеки.
Противуположная сторона болела о своем – о растоптанном человеческом достоинстве, – хотя делала это не без, прямо скажем, желчи, не без некоторой даже злобы, и все терзала и терзала несчастную проводницу (некоторым образом символизирующую эту страну, которая, как казалось автору, ему не давала), – но и здесь мы не осудим героя, ибо он жил как умел, и кто ж скажет, что он действительно не страдал.
Просто если описанная Быковым «телегия» – это «антикультурный проект», с чего б «культурным проектом» быть тому, что чуть выше описали мы?
Быков, скорее всего, так и не думает. Просто в «Календаре» он ничего по этому поводу не написал. Пришлось уточнить.
Василий Голованов
Сопротивление не бесполезно
(М. : Культурная революция, 2010)
Надо признаться: в девяностые годы мы, по сути, проглядели целое писательское поколение. Пока, сменяя друг друга, шла плотным потоком то «возвращенная», то «эмигрантская» литература, читатель так толком и не разглядел ту генерацию, которая и должна была называться «новым реализмом» (и которую «открыли» только спустя десять лет в связи с совсем другими именами).
Но тогда до реализма вообще никому никакого дела не было – занимались в основном затянувшимся расставаньем с советской властью («Уходи, проклятая, как я тебя презирал… Нет, постой, я еще не все тебе высказал!»; так долго препирались, что она в итоге вообще никуда не ушла).
Ну, получил еще тогда свою долю известности Олег Павлов (Букер все-таки). Ну, есть еще Алексей Иванов, чей, впрочем, приход в литературу задержался как раз на эти десять лет. Ну, обрел в «нулевые» известность (и то в качестве серийного поставщика высококачественных биографий) Алексей Варламов.
Зато вся остальная компания до сих пор неизвестно по какому ведомству числится: Михаил Тарковский, Влад Отрошенко, Александр Титов, Антон Уткин и, в моем понимании, поколенчески и тематически примыкающие к ним Олег Ермаков, Александр Кузнецов-Тулянин…
И Василий Голованов, конечно.
По гамбургскому счету вышеназванные – цвет и самый сок новой русской прозы, однако широкого читателя об этом так и не осведомили. Положа руку на сердце: это поколение в чем-то (а то и во многом) превосходит генерацию «нулевых» – однако нам с товарищами внимания досталось не в пример больше.
Почти все, о ком ведется речь, так или иначе собрались вокруг «Яснополянской премии» – и бывали там ежегодно. (В эту компанию, к слову, мог попасть еще один хороший прозаик, Дмитрий Новиков – его зазывали. Однако злые люди нашептали Новикову, что в Ясную Поляну одни антисемиты ездят, и он, даром что белобрыс и наскрозь русак, напужался.)
Голованов в свое время выпустил в серии «ЖЗЛ» книгу «Нестор Махно» и еще сборник прозы «Время чаепития». Однако самой большой его удачей стала чудесная книжка «Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий». В 2008-м она получила престижную французскую премию «Лор Батайон» – за лучшую иностранную книгу года. Есть ощущенье, что во Франции Голованова и по сей день знают лучше, чем здесь.
Об этом, в числе прочего, тоже идет речь в сборнике «Сопротивление не бесполезно».
Там три отдельных эссе, изначально, казалось бы, вовсе ничем не связанных. Первое, «Ты, я и конец света» – об экологии, второе, «Французский дневник» – про то, как Голованов две недели был известным писателем, и третье – «Эпоха рок-н-ролла».
Название у книжки такое, что впору обнаружить под обложкой чегеваровский драйв про «делайте бомбы, готовьте дружины», – но нет, Голованов выступает в безупречно исполненной роли заблудившегося в нынешних временах человека просвещения, гуманиста, русского, в конце концов, интеллигента.
Снедаемый болью, а то и ужасом, он все равно с завидным спокойствием, не повышая голоса, несколько даже монотонно поясняет, что глобальное потепление коснется и России… что масс-культура – это спам цивилизации… что нужно отказываться от производства и потребления пластика, так как в Тихом океане уже плавает «пластиковый суп» величиной с Францию… что перенаселение планеты приведет к неизбежным уже последствиям – например, французы будут как кофе с молоком (хорошо еще не как «пластиковый суп»).
Про то, какими станут русские, Голованов ничего не говорит – может, не обнаружил на столе подходящего напитка в качестве сравнения, – однако и нам тоже, утверждает автор, не отвертеться от мигрантов. Размножаться теперь будем вместе.
Голованов видит сопротивление – в осознании. Революции, в его понимании, никогда не достигают поставленных целей и, значит, бесполезны. Небесполезно сопротивление разума и воли.
Переход от экологической темы к неожиданному рассказу о том, как у Голованова вышел «Остров» во Франции, только в первые минуты кажется полной сменой тональности. На самом деле автор пишет все о том же. На книжном фестивале в Сен-Мало он знакомится с десятками писателей из разных стран, которые пишут книги о – в самом широком смысле – путешествиях. Кто-то едет на Чукотку, чтоб рассказать о местных «детях кита», брошенных всеми, – и остается жить среди них. Кто-то едет в Африку и, забыв самое себя, проходит с местными одичавшими мигрантами все их адские пути. Кто-то селится в северном поселке Гренландии, среди эскимосов, где мужчины еще шьют каяки, а женщины строят дома из земли.
