Зверствам цензуры предшествовало состоявшееся в Кремле 24–25 октября 1966 года совещание по идеологии, на котором секретаря ЦК Демичева кто-то прямо спросил: доколе в «Новом мире» будет оставаться Твардовский. Правда, Демичев тогда внятного ответа так и не дал. Но матёрые партийные функционеры истолковали неопределённость Демичева в свою пользу: мол, больше спуска главному редактору «Нового мира» не будет. Главлит получил ещё один аргумент для запрещения публикации записок Симонова..
После совещания Твардовский понял, что следовало срочно пробиваться к Брежневу или Суслову. 27 октября 1966 года он записал в свой дневник:
«К возможной (предполагаемой) беседе с Брежневым (или Сусловым) по поводу задержания (вторичного, после того, когда уже отпечатаны листы) работы Симонова «Сто суток войны». –
(тезисы)
1. Факт задержания (запрещения) этой вещи К.Симонова в канун съезда писателей – сам по себе обязывает довести его до сведения Политбюро. Но дело в том, что этот факт, последний по времени в длинном ряду «санкций» против «НМ», приобретает особое значение как для судьбы журнала, так и для перспектив развития литературы в целом.
2. Для журнала этот факт увенчивает «систему мероприятий» против ж<урна>ла, которую трудно характеризовать иначе, чем установкой на умерщвление журнала (редакции). (Задержание романа Бека, работы Драбкиной, арест романа Солженицына.)
Журнал становится для авторов «гиблым местом»: раз «НМ» – держи, брани и т.п. Апофеоз – запрещение подписки для армейских читателей. <…>»
Твардовский считал, что для помощи дела стучаться к Брежневу следовало не только ему одному. Он хотел, чтобы к нему присоединился и Симонов. Ему казалось, что им вдвоём будет легче убедить правящую верхушку. Но Симонов проявил осторожность. Он знал, что в Кремле не любили коллективные протесты.
Твардовский был раздосадован. 29 октября 1968 года он с обидой отметил в дневнике:
«Симонов уклонился от совместного похода наверх с расширенной задачей, видя, должно быть, что ему это ни к чему. Он озабочен только судьбой своей вещи, а не судьбой ж<урна>ла и литературы. Ему, пожалуй, даже лучше решить бы свой вопрос при неизменности общего положения, – иметь в саду яблоки в безъяблочный год. Но он наивен, полагая, что можно, не решив главного вопроса о запрете «культтемы», решить свой частными доказательствами, готовностью кое в чём уступить и т.д. Он пошёл по «отделам». Вчера ещё не было никаких показателей. – Меня он толкнул позвонить Суслову; тот говорит: после праздников – пожалуйста, а сейчас уезжаю за границу до 5.XI. – Отсюда некоторые осложнения , – мне уже как бы назначена встреча...».
Впрочем, Симонов совсем от борьбы не уклонился. Он, повторю, просто избрал другие методы, предпочтя действовать в одиночку. Вспомнив, как в марте 1966 года ему помог помощник Брежнева – Александров-Агентов, писатель решил пойти по накатанной дорожке: он написал очередное письмо советскому лидеру с мольбой о помощи и стал дожидаться нового вызова в Кремль или на Старую площадь, о чём потом сообщил Твардовскому. «Вечером, – записал 30 октября 1966 года в свой дневник Твардовский, – приходили Симоновы (ему нипочём, как он однажды в горькую мою минуту встретил меня воспитательной декларацией). Показывал своё письмо к Брежневу – как обычно длинное, многословное. Называет Сталина великим (хотя и страшным), напоминает о своей неуступчивости редакторам после XXII съезда».
Однако часы тикали, а Симонову со Старой площади никто не звонил и к Брежневу его не приглашали. Меж тем Главлит продолжал давить на редакцию «Нового мира». Цензоры не понимали, почему типография до сих пор не приостановила печатание десятого номера журнала с записками Симонова.
Твардовский оказался перед выбором: то ли дожидаться возвращения из зарубежной поездки Суслова, то ли подчиниться требованию цензуры. После недолгих раздумий он 31 октября 1966 года послал в ЦК обращение. Поэт писал:
«Довожу до сведения ЦК, что распоряжением органов Главлита задержан и приостановлен в производстве почти полностью уже отпечатанный № 10 (октябрьский) журнала «Новый мир».
Поводом для этого явилась работа К.Симонова «Сто суток войны», в своё время, после выполнения всех требований к редакции и автору, визированная цензурой.
Распоряжение сделано, по словам тов. Романова, будто бы в соответствии с тем, что говорилось на совещании-семинаре по идеологическим вопросам.
Редакция же решительно не усматривает в записках «Сто суток войны» К.Симонова оснований для такого внезапного распоряжения Главлита, отменяющего его ранее данное разрешение на опубликование этой работы.
Задержка номера на данном этапе производства (отпечатан полностью тираж 14 листов и половина тиража 2-х листов) ставит журнал в положение катастрофическое: октябрьский номер, и без того опаздывающий, по независящим от редакции причинам, более чем на месяц, теперь сможет выйти в лучшем случае в декабре, отодвигая таким образом выход №№ 11 и 12 на 1967 год.
Всё это, помимо значительного материального ущерба, влечёт за собой ещё более значительный моральный ущерб, и не только для редакции «Нового мира», если учесть, какое нежелательное впечатление вообще производит эта акция в канун съезда писателей.
Жду указаний по этому чрезвычайному вопросу».
(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 29, л. 121).
В ЦК Твардовскому подтвердили, чтоб он пускал отпечатанные листы с записками Симонова под нож. Позже Кондратович утверждал, что готовый номер журнала был зарезан исключительно из-за комментариев Симонова. Он писал:
«На этом комментарии и получился прокол. Весь комментарий, в котором автор объясняет прошлое, по архивным материалам восстанавливает тогдашние события, имена некоторых людей и дальнейшую судьбу повстречавшихся в те дни, затянут, не так интересен. Но в самом начале есть размышления о причинах наших военных неудач в 1941 г. Одна из главных причин – истребление военных кадров в 1937–1938 г. Симонов, если смотреть на это всерьёз, почти ничего не добавил к известному, к тому, что уже было напечатано и даже в таком поспеловском издании, как вышедшая до этого «История Великой Отечественной войны». Он только повторил. Но в это время уже нельзя стало повторять, напоминать. Смешно, но идеологическая политика строилась на таком наивном положении. И в этот кусок комментариев вцепились. С громадным трудом мы добились подписи Главлита: нас всё время уговаривали: снимите пока комментарии, напечатайте их в следующем номере, чтобы не затягивать подпись в печать (одна из уловок цензуры – снимешь, а потом ставить ещё труднее, иногда даже нагло говорили: «Вы же сами сняли». «Т.е. как сами, это вы предлагали перенести в следующий номер, поскольку не могли решить – подписывать или нет». В ответ обычное невразумительное). Говорили и так: напечатайте один дневник. Теперь, задним числом, я думаю, что дневник был бы уже тогда напечатан, если бы мы отказались от комментариев. Но мы не могли этого сделать, уже хотя бы потому, что требование снять три журнальных страницы, – страницы о Сталине, было явно сталинистским, и уступить – значило сдать очень важный для нас окоп.
Мы всё же добились подписи. Я настаивал, чтобы срочно печатали именно эти листы с комментариями (к этому мы всегда прибегали – самое трудное, опасное, что может ещё быть переиграно – печатать в первую очередь. Пусть будут чистые листы, тираж листов – тогда снимать труднее).
Но на этот раз вмешались крупные силы: военные – маршалы, начальник Главпура Епишев и пр. И уже когда листы с комментариями были отпечатаны – весь тираж! – они хранятся у меня, – вдруг звонок из Главлита: «Задержать печатание». «Уже отпечатано». Там замешательство. Снова звонок: «Главлит снимает свою подпись». – «А как же с тиражом?» – «Звоните Романову», я быстро прикинул, во что обойдётся снятие: кругленьких 10.000 рублей, не говоря о дикой задержке и без того опаздывающего журнала. Звоню Романову, говорю ему об этом. И оттуда барски-снисходительное: «Разве можно говорить о деньгах, когда речь идёт об идеологии ...» Лицемерие хамское, хладнокровное, не стоящее Романову ни одного собственного гроша.
Пустили 6 листов под нож».
(А.Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 135–136).
Кондратович совершенно правильно главным виновником скандала назвал начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерала Епишева, который пользовался у Брежнева безграничным доверием. Это он науськал Брежнева на Симонова. Подтверждение тому можно найти в сохранившейся рабочей записи состоявшегося 10 ноября 1966 года под председательством Брежнева заседания Политбюро ЦК КПСС.
Судя по этой записи, Брежнев лично поднял на заседании не стоявший в повестке вопрос об идеологической работе. Он заявил:
