При всех послевоенных успехах оставалось, однако, прежней, еще со времен первой пятилетки, давящей народ та перенапряженность усилий, которая не давала возможности уставшему от непомерных испытаний народу войти в нормальную колею существования и что рано или поздно должно было вызвать в нем реакцию, неблагоприятную для государства.
* * *
После смерти Сталина его государственным наследником стал Маленков, решивший приблизить экономику к жизненным потребностям народа (увеличение капиталовложений в легкую и пищевую промышленность), за короткое время успевший многое сделать для улучшения жизни деревни (снижение в два с половиной раза сельхозналога, списание всех прошлых недоимок, увеличение размеров приусадебных хозяйств колхозников, повышение заготовительных цен на сельхозпродукцию, развитие колхозного рынка и т. д.). Это была политика эволюционных перемен, здравых, ответственных решений. Перехватившего власть Хрущева обуяла революционная чесотка, не дававшая ему покоя за все почти десятилетнее «общение с народом». Сумбур в промышленности (замена министерств совнархозами), разорение деревни (давление на личное приусадебное хозяйство колхозников с требованием не иметь даже домашних коров, запрет любой крестьянской независимости). Уничтожение существовавших десятилетиями кустарного производства, мелкой промышленности. Гонение на Церковь с уничтожением десятков тысяч храмов, напоминающее зловещее послереволюционное время официального атеизма, секретного призыва Ленина к истреблению священства. Этот любимец «демократов», первый из послеленинских вождей, дал наглядный урок расправы с недовольным народом, расстреляв мирную демонстрацию с детьми в Новочеркасске в 1961 году. И, конечно же, «подаренный» Украине Крым, чем была заложена мина вражды между двумя братскими народами, сулящая кровавые конфликты.
Из хрущевского чрева выползли и детеныши «двадцатого съезда партии», оформившиеся затем в Горбачева и ему подобных «перестройщиков». В докладе Хрущева «О культе личности и его последствиях» XX съезду КПСС (1956 год) вся вина за зло, творившееся в стране со времен Ленина до Хрущева, была приписана одному Сталину. Тот же Хрущев был одним из тех «верных учеников» Сталина, кто своими репрессиями в Москве и на Украине (по месту работы) старался доказать «вождю пародов» свою «бдительность». В докладе Никита обвинял Сталина в уничтожении военных кадров, а из опубликованного в этой книге документа видно, как в бытность Первым секретарем ЦК партии Украины он подписал (как член Военного Совета) «Постановление Военного Совета Киевского военного округа о состоянии кадров» (март 1938), где поставлена «как главная задача» до конца выкорчевать остатки враждебных элементов» и где под «чистку» попали почти все командиры (заменены все девять числящихся по штату командиров корпусов; из двадцати пяти командиров дивизий остался на прежнем месте только один и т. д.). Так кто же истребил военные кадры на местах, в той же Украине — Сталин или Хрущев? Без удержу славословя «гениального вождя народов» при его жизни, Хрущев после смерти Сталина так же без удержу стал чернить его.
Конечно, выявление в деятельности Сталина того, что ранее было скрыто, что разрушало миф о непогрешимости вождя—вызывалось самой необходимостью для страны, десятилетиями жившей в условиях разрыва между официальной идеологией и реальной историей. Но в хрущевском «разоблачении культа личности» было сумасбродным само противопоставление «злого» Сталина и эдакого иконного Ленина, оценка Сталина вне истории, природы государства с заложенным в нем—именно Лениным—тоталитаризмом. Нечего уже говорить об аморальности самого критика «культа», собственные руки которого были в крови от всяких «чисток», репрессий в тридцатые—сороковые годы. Кроме того, Хрущев, видимо, не мог простить Сталина за ту роль шута, которую приходилось ему порой играть при нем, и это обстоятельство, как, может быть, и сами его интеллектуальные возможности не позволяли ему держаться того достойного тона, который приличествует при характеристике исторической личности. В своих «Мемуарах» он настолько заносится в своих фантазиях о Сталине, что невольно теряется доверие вообще к его «Свидетельствам». Неловко даже цитировать то, что сочиняет «Никита», но для понимания его «фольклорного» дарования можно кое–что привести. Вот его излюбленная тема: как Сталин якобы спаивал всех, кто попадал ему под руку. «Берия сказал Сталину, что Ракоши говорит, будто мы пьянствуем, Сталин в ответ: «Хорошо, сейчас посмотрим». Сели за стол, и начал он Ракоши накачивать; влил в него две или три бутылки шампанского и другого вина. Я боялся, что Ракоши не выдержит и тут же умрет. Нет, выкарабкался… Ракоши не пошел к Сталину завтракать, а тот подшучивал: «Вот до какого состояния я его довел». Такого рода анекдотами потчует публику пенсионер союзного значения. Каким бы ни было отношение к Сталину, но одно не подлежит сомнению—его неколебимая верность идейным принципам. Кажется, что при нем (в послевоенное время) невозможно было и представить, чтобы партократы, десятилетиями орудовавшие на вершинах власти, вплоть до членов Политбюро, переметнулись бы вдруг на сторону тех, кого сами еще вчера клеймили классовыми врагами. Ныне это стало фактом. Когда–то «сталинисты», сегодня эти оборотни уже обвиняют в сталинизме других, всех тех, кто не отрекся, как они, от своей истории, от всего того, что было сделано, пережито—за годы новой России, до пресловутой «перестройки». О метаморфозе с одним из таких «сталинистов» уместно здесь рассказать.
В ноябре 1972 года в «Литературной газете» была опубликована очень пространная (на двух полосах) статья доктора исторических наук А. Яковлева «Против антиисторизма». Статья начиналась словами: «Особым смыслом исполнен приближающийся пятидесятилетний юбилей Союза Советских Социалистических Республик. Эти полвека—блестящее доказательство той истины, что история человечества развивается по восходящей линии, в полном соответствии с объективными законами общественной жизни, открытыми великими учеными К. Марксом и Ф. Энгельсом». Далее следовал, казалось, нескончаемый парад побед социализма в нашей стране «50 лет СССР—это зримое свидетельство героизма, самоотверженности, исторических свершений всех народов великого Советского Союза…»; «…паша жизнь—бурная, полная революционного динамизма, новаторской энергии, созидательной мощи»; «Сегодня общество развитого социализма решает проблемы, небывалые по своей новизне, размеру и характеру», «…экономические и социальные достижения социализма, преображая общество, оказывают огромное воздействие и на рабочий класс», «…это находит воплощение… и росте общей и профессиональной культуры, образованности, социальной активности, развитии социалистической морали»; «…землю преображают, космос штурмуют крестьянские сыны» и т. д. и т. д.
Автор с позиции ортодоксального марксизма–ленинизма, непримиримости, классовой борьбы обличает все, что по его мнению, не отвечает «развитому социализму». Это и буржуазные идеологи, лелеющие миф об «исчезновении классов» при сохранении частной собственности», и Маркузе с его социальной интеграцией рабочего класса в капиталистическом обществе; и те, кто умаляет главенствующую роль в нашей стране рабочего класса, выдвигая на его место интеллигенцию; и те, кто обращается к «истокам». Против последних и направлен главный удар А. Яковлева. «Истоки» — это, собственно, то, с чем человек связан изначально и навсегда—родная земля, Родина, народные традиции, преемственность поколений, ценности многовековой культуры ит.д. Все это и «выкорчевывается» автором, под видом борьбы с «патриархивностью», «внеклассовостью», «внесоциальностью», «антипартийностью», «антиисторизмом» ит.д. Особенно ему не по нраву русская деревня. Хорошо, конечно, что разделались со «справным мужиком» (у которого «ходил в кабале» многомиллионный «сеятель и хранитель»): «А «справного мужика» надо было порушить. Такая уж она неумолимая сила, революция…» Любое доброе слово о крестьянстве (в том числе и как о «питательной почве национальной культуры») расценивается как «любование патриархальным укладом жизни, домостроевскими нравами», а это значит—выступать против Ленина, его оценки крестьянства. Лениным автор действует поистине как иконой и как дубиной, всякий раз ничего не доказывая, а резонерствуя, или вопрошая угрожающе: «Тот, кто не понимает этого, по существу, ведет спор с диалектикой ленинского взгляда на крестьянство, с социалистической практикой переустройства деревни», «в прямом противоречии с Лениным», «С кем же, в таком случае борются наши ревнители патриархальной деревни и куда они зовут?..» и т. д. Приведя фразу из одной книги о том, что герой не согласен со словами Чернышевского о русских, как «нации рабов», А. Яковлев неотразимо обличает: «Полемика идет не только с Чернышевским, но и с Лениным».
