Его знаменитые слова: «Париж стоит мессы». И 22 марта 1594 года он входит в Париж через Новые ворота, что между Лувром и Сеной.
Его правление признано мудрым, но так посчитают потом. При жизни ему удалось избежать семнадцати покушений. Он стал жертвой восемнадцатого. «Всё могут короли…», – поет в популярной песенке Алла Пугачева, а ведь это ничто иное как эстрадный пересказ истории Генриха IV – Анри на французский лад. Париж готовился отпраздновать коронование Марии Медичи – второй жены короля, однако католик – фанатик Равальяк убивает Генриха.
Четыре года спустя на Новом мосту воздвигается конная статуя Генриха IV, первая конная на городских магистралях. Король обращен лицом к площади Дофина, к двум сохранившимся древним домам.
Два выделяющихся розовых дома. О них написал Андре Моруа: «Они из розового кирпича и тесаных белых камней, очень простые, но такие французские, что во времена войны, вдали от моей страны, я мечтал о них каждую ночь как о символе всего того, что потерял…». Память о Франции – два розовых дома, а впереди у нас розовый город – Тулуза, где нам работать ровно три дня.
Взглянем от памятника Генриху IV на правый берег Сены, и перед нами взметнётся ввысь красивое здание с летящими вверх каменными и стеклянными вертикалями, опоясанное чугунной балюстрадой, с особыми флагами – жёлтыми с красной каймой, с корытообразной крышей, над которой огромные буквы «Samaritaine». Это универмаг – «Самаритянин».
Когда-то на этом месте стоял насос. Он-то и получил прозвище «Самаритянин» из-за высеченного на нем барельефа «Христос у колодца Иакова». Насос исчез еще в 1813 году, но его именем была названа построенная по соседству баня. Так же назвали и открывшийся рядом магазин. Владелец его Эрнест Коньяк сохранил название. «Люди привыкли, – считал он, – и название их привлечёт». В Париже масса сохранившихся названий. И знакомые нам по Хемингуэйю кафе «Купол», «Ротонда», «Клозери де Лила» и множество других.
Рядом с универмагом огромный рекламный плакат на щите в рамочке. Господи, да что же такое творится? Прямо по-книжному, чтобы замкнуть сюжет! Невероятно, но факт. Я сам считал вероятности, но это – лишено всякого здравого смысла – с парижского плаката на нас по-особенному смотрела специалистка из ЦУПа Ирочка Чебаевская.
Бросим прощальный взгляд на «Самаритэн» и поспешим мимо него по рю Пон-Нёф, потом по маленькой рю де Бургонь в КНЕС. Мы ещё замкнем парижское золотое кольцо, но не сразу, а в несколько попыток.
Я не читал рассказа Валентина Распутина «Уроки французского», я видел только поставленный по рассказу фильм о самом высоком уровне человечности в невыносимых условиях. Но существуют уроки и в самом обыденном, в воспитывающих повседневных делах.
Здешний мир возникал сначала для меня из газетных строчек, журнальных страниц, книг. Он был практически так же далёк от действительности, как мир снов. Но получилось так, словно ты вошел в соответствующий сон и твой соответственный мир слился с ранее воображаемым. И вот прежде несовместимые миры соединились, как сообщающиеся сосуды, и влияют на тебя.
«Уроки французского» – мелкие повседневные дела, рядовые экскурсии – становились семинаром культуры человеческого общения, а место могло быть любым – гостиницей, улицей, метро, магазином.
В гостинице «Лондон» всего-то около тридцати номеров, узенькая винтовая лестница. Там всё без помпезности: удобно, красиво, скромно. Портье – само внимание и отзывчивость, и словно давнишний ваш знакомый с вами заодно. Не только желание и способности, но и талант у него вас понять, разобраться, пойти навстречу.
Гостиничный мир – модель большого: приветливые постояльцы, радушный портье, молодая уборщица – негритянка, которую зовут, когда возникает необходимость объясниться по-английски: «молодежь знает лучше язык». Наблюдения наши внешние: возможно, что-то прячется за витрину улыбки и остается для нас «вещью в себе».
Раз мы становимся свидетелями гостиничного конфликта. Худой, высокий, явно рассерженный человек что-то резкое выговаривал портье. Его вежливо слушали. Мы спешили и, дождавшись случайной паузы, попросили ключи от номеров. Консьержка выдала нам ключи. Однако рассерженный человек швырнул свои ключи и ушел. Тираду наших гостиничных работников не трудно было бы предугадать, а здесь портье просто пожимает плечами. И вид и взгляд его говорят: какой рассерженный, раздраженный человек. И все. И тебе хочется в ответ покивать, хотя, возможно, дело совсем не в том, и ты не знаешь, кто прав и кто виноват? Нет, просто портье гасит конфликт и не переносит раздражение на нас.
Нигде тебя не стараются поставить на место. В отелях, кафе, ресторанах Парижа трудится около двухсот тысяч человек, и все они – преподаватели хорошего вкуса, «уроков французского». Водители, где бы вы не встретились, предупредительны. Конечно, выскочив на скоростную магистраль, ты непременно за это поплатишься. А в остальных случаях они пропустят вас, подождут. «Идите, ступайте себе, пожалуйста», – улыбнутся вам, если вы ступили на переход.
Немым уроком французского окружающая вас красота стриженных газонов, клумб, сформированных деревьев. И сам вид города дарит тебя ненавязчивой красотой. Большинство домов – старинные, корытообразные крыши в два и более этажей, перегороженные брандмауэрами, из которых высовываются десятки тонких вытяжных труб, окна мансард выглядывают ярусами до шести-семи оконных рядов.
Дома Парижа, как правило, семиэтажные, из серого камня со слабой желтизной. Время наносит на них вековую «патину», делает рельефней. Окна обычно высокие, нередко со ставнями. И характерная особенность – ленты балконных решеток, опоясывающих здание. Эти решетки – особое произведение искусства, редко повторяющееся, со своим индивидуальным узором – черным по серому.
И повсеместно – кафе, кафе, кафе. Маленькие столики внутри за стеклом или прямо на тротуаре, нередко в несколько рядов, где можно сидеть за уставленным сплошь столом или всего лишь с бокалом пива, воды, чашечкой кофе, заглядывая в газету, споря, или смотреть катящуюся мимо жизнь. Красиво всё: машины, прекрасно одетые люди.
Любой выносной лоток или витрина магазина – по-своему произведение искусства. На утренних импровизированных рынках, появляющихся в любом свободном месте (приходит фургон, выгружается лоток, идёт удобная для жителей торговля, перед обедом всё увозится), лотки с прямо-таки выставочными овощами или живой рыбой украшаются гирляндами цветов. И каждый продавец выдумывает чем привлечь и выделиться. Индивидуальное творчество – вклад в общую красоту.
Витрины цветочных магазинов, цветочные вернисажи улиц – очаровывают, но об этом особый разговор. «Пикник на обочине» Стругацких для меня образец совершенной философии и литературы. Планета Земля на обочине звездной дороги, следы Посещения, фигура сталкера. В силу исключительных способностей он проникает в непредсказуемую зону и что-то выносит из неё. Пожалуй, все мы в этой жизни – сталкеры и хотим что-нибудь вынести для человечества и для родной страны. И если говорить о Франции, прежде всего я вынес из неё ощущение красоты.
На аэробусе А-300 летим в Тулузу. Слово Тулуза впервые конкретно коснулась моих ушей, когда я (при жизни ещё нашего Главного конструктора С.П. Королёва) сидел в большой светлой комнате «теоретиков» и занимался тяжелым пилотируемым межпланетным кораблем для полёта на Марс, а рядом талантливый Эрик Гаушус готовился ехать с докладом в Тулузу («в ту лузу», – говорили мы тогда). Не те ещё были времена, и он в Тулузу не попал, а вот теперь мы летим туда, пересекая всю страну с севера на юг. Две ночи и день пробыли мы в Париже, а кажется – столько времени прошло.
Со стороны наш взлет выглядит почти непостижимым. Полный тупоносый фюзеляж самолета почти вертикально поднимается над землей; крылья же с виду непропорционально тонки и кажутся не при чем, и только умом понимаешь, что в профиле этих несущих – вся суть.
Самолет совсем не трясет, и хотя мы рядом с двигателями, не слышен шум. Высоко ценится в наши дни тишина. По словам газеты «Матэн», более половины французов считают основным в жизненном дискомфорте и влиянии на здоровье – шум. Ущерб от шума во Франции оценивается ежегодно в 25 миллиардов франков, шестой частью потерянных рабочих дней и пятой – психических заболеваний.
Салон широк, пассажирские кресла в три ряда: посередине и у окон.
Мы сидим у иллюминатора, наблюдаем метаморфозы профиля крыла. Стюарды и стюардессы в перчатках прошлись по проходу перед взлетом, закрывая багажные крышки над головой. Теперь развозят на тележках журналы: «Вам бизнес-журнал или об автомобилях?» Но мне никакой не нужен. Я просто верчу головой по сторонам и словно читаю аэрокосмический журнал. Ведь самолет, на котором мы летим, тоже образчик продукции. Он производства аэрокосмической фирмы «Аэроспасиаль», той самой, чьи детища – «Каравелла» и «Конкорд», а теперь и наши конструкции, которые отправятся в космический полёт.
