в том, что его страна была обречена из-за нехватки жизненного пространства. Поэтому существовала насущная потребность в колониях, которые Германия потеряла в Первой мировой войне. Гитлер, как и большинство других правых радикалов, разделял взгляды Гримма, но не его концентрацию на Африке. Он не думал, что колонии в Африке решат проблемы Германии. Отсюда немецкая экспансия в восточном направлении и вторжение в Советский Союз.
Любое обсуждение будущего России должно постараться исследовать психически резонансную концепцию вечной России с ее великой мессианской миссией, которую та должна выполнить. Этот доминирующий тип мышления обладает значительной важностью в нынешнем контексте, поскольку он лежит в основе настоящей и будущей российской политики. Он проявлялся в различных формах и под различными именами и возник еще очень давно. Этот тип мышления служит оправданием российской имперской политики и этатизма, но он также используется в качестве просто теологического понятия. Некоторое время даже отдельные некоммунисты считали, что большевизм был русской идеей, важным даром этой страны человечеству. С падением Советского Союза возникла потребность в новой идеологии. При Борисе Ельцине была конкуренция за формулирование новой национальной идеи. Но это оказалось более трудным усилием, чем достижение консенсуса относительно нового государственного гимна, и от этой попытки отказались, чтобы снова возобновить ее при Путине. Даже ежедневные газеты участвовали в поиске национального самосознания.
С тех пор очень много предложений было сделано в этом направлении, главным образом идеологами на правом крыле политического спектра. Философ Игорь Чубайс, например, предложил христианство, собирание земель, и коммунитарианизм. На более утонченном религиозно-философском уровне поиск вел в глубь веков в Византию, которая считала себя единственной законной представительницей истинного христианства. (После падения Византии Россия рассматривала себя как единственную законную наследницу этой традиции.)
Следующий существенный толчок в этом поиске новой идеологии произошел в девятнадцатом веке. Что касается формулировки национальной идеи, то существовало известное определение, так называемая триада, сформулированная Сергеем Уваровым, министром просвещения («православие, самодержавие, народность»), которая сначала появилась в официальном меморандуме, разосланном в 1833 году многим педагогам. Царю понравилась такая формула, и некоторые ведущие интеллектуалы поддержали ее. Она стала официальной формулой до революций 1917 года, даже при том, что «народность» была слишком размытым понятием, а его английский перевод как «nationality» — совершенно неудовлетворительным.
Позже Владимиром Соловьевым в 1888 году было придумано выражение «русская идея». Но концепция русской идеи Соловьева затрагивала духовные проблемы, а не построение империи. То же самое было справедливо и в отношении Николая Бердяева, самого известного российского философа-богослова следующего столетия. В своей известной книге «Русская идея» он занимался эсхатологическим и пророческим характером русского мышления, русский народ, по его мнению, был «народом конца», а русская философия носила религиозный характер.
Соловьев и Бердяев были патриотами, но никто не был более разгромным в своих комментариях о паранойе русских крайне правых, чем Соловьев. А что касается комментариев Бердяева в 1908 году, то достаточно следующего его наблюдения относительно шовинизма правых радикалов: «беспорядочный сброд элементов дикости, варварства, языческой тьмы и нравственной распущенности, веками сохранявшейся в русском народе» («O русском национализме» в «Слово» от 7 декабря 1908). Едва ли можно найти более резкое суждение. Соловьев и Бердяев были двумя из трех авторов, прочитать которых Путин рекомендовал высшим должностным лицам России на Рождество 2013 года. Однако, хотя Путин порекомендовал правильных авторов, он выбрал неправильные книги. Он не включил то, что они должны были сказать об уродствах российского национализма, поскольку именно эти уродства стали частью появляющейся государственной идеологии. Это стало ясно из документа, изданного в мае 2014 года, где были представлены директивы для официальной поддержки русской культуры (в соответствии с духом эры Путина), основывающиеся значительной частью на выдержках из речей, произнесенных Путиным по различным случаям, и заявляющие, что «Россия — не Европа».
Это интересное заявление, даже при том, что никто в последнее время и не утверждал, что Россией — это Европа. Документ утверждает, что, хотя терпимость всегда характеризовала русскую историю и культуру, должны быть пределы терпимости; в противном случае она могла бы интерпретироваться как неуместная и опасная уступка иностранным (враждебным) влияниям и как одобрение традиций и ценностей, чуждых русскому духу. Другими словами, это генеральное наступление на модернистские тенденции в русской и мировой культуре. Этот документ упоминает, например, Казимира Малевича как пример ничего не стоящего, никудышного художника. Такие атаки не новы в истории (выставка «дегенеративного искусства» в Мюнхене, июль 1937 года). Не все современное искусство обладает высокой ценностью, не все сохранит свое значение навсегда или будет стоить на аукционах столько, сколько в настоящее время. «Супрематическая композиция» (1916) Малевича была продана на аукционе «Sotheby's» в 2008 году за 60 миллионов долларов, самая высокая цена, за которую когда-либо покупали российскую картину. Является ли это истинной ценностью этой «Композиции», или же цена дико преувеличена, это открытый вопрос. Некоторые из картин, чрезвычайно высоко ценящихся сегодня, будущие поколения могут посчитать нелепыми. В настоящее время на аукционные цены не очень сильно влияет одобрение или неодобрение антимодернистов — соотечественников Малевича.
Один из авторов документа — историк Владимир Мединский, министр России по культуре (и туризму), неоднозначная фигура, как утверждают многие из его коллег. Тем не менее, консервативная культурная критика не только допустима, но и необходима. Авторы цитируют многих западных и российских культурных деятелей, чтобы подкрепить свои взгляды, включая Арнольда Тойнби, Сэмьюэла Хантингтона и раннего сионистского лидера Макса Нордау, который написал остроумную, незаслуженно забытую критику современного искусства в 1890-х. Его имя и творчество теперь известны только немногочисленным специалистам. Российские авторы также привлекают в качестве экспертов-антимодернистов еще несколько авторитетов, таких как Г.И. Россолимо и И. A. Гундаров, которые, если они действительно существуют, неизвестны даже среди специалистов. Доводы, приводимые в документе, оправданы, поскольку затронута защита русской культуры, при допущении, что такая защита вообще необходима.
Если министр культуры и туризма виновен в крупномасштабном плагиате, как утверждают его критики, то его защитники могли бы возразить, что такие же обвинения были сделаны и в адрес нескольких современных немецких государственных министров (различие лишь в том, что в Германии такие обвинения, если была доказана их правдивость, имели последствия, а в России — нет).
Факт в том, что диссертация Мединского вызвала ожесточенные споры в российском академическом мире. Когда Мединский писал о ранних западных путешественниках, посетивших Россию, Мединский отверг всех тех, кто написал что-то критическое о России, как лгунов и русофобов, например, Сигизмунда (Зигмунда) фон Герберштейна (1486–1566), австрийского дипломата, который немного знал русский язык и имел поэтому
