Ознакомительная версия.
Решили, однако, не драться, но уходить, пока не поздно.
Время же истекало: в ночь на 22 июля мятежники подошли к Коканду, и к ним ушел второй сын хана, Мухаммед-Алим, уведя с собой более половины гарнизона. Оставшиеся, тысяч восемь, впрочем, тоже было ненадежны. Верность Худояру сохраняла только личная стража, клинков пятьсот, но уже и во дворце не было безопасно. Группа придворных готовилась монарха зарезать, и плачущий от ужаса повелитель бросился за помощью к русским, пристав к уходящему посольству вместе с 8000 условно верных сарбазов и 80 телегами: гарем – 73 дамы – плюс казна. Из города вырвались, уже отбиваясь клинками, а сразу за городской стеной армия, забыв о лояльности, во главе с высшими офицерами ринулась грабить ханский обоз. Русских не трогали.
«Мирза Хаким (дипломат, симпатизировавший России), – свидетельствует Скобелев, – шепнул мне “Бросим эти арбы, полковник! Пускай грабят; если милость Божья будет, наживем втрое больше этого добра… Свою голову уносить надо”, и громовым голосом крикнул “Что вы делаете, дураки? Разве можно стрелять в русских? Если вы нам сделаете вред, то придут русские войска и вы не узнаете места, где был Коканд…”, что они тотчас и приняли во внимание».
Тем не менее на всем пути приходилось отстреливаться от маленьких шаек, пытавшихся задержать «свиноедов», и лишь к вечеру 23 июля посольство наконец добралось до кордона, а на следующий день и в Ходжент, где счастливый экс-хан, прося Кауфмана о политическом убежище, в частности, написал: «Дорогие мои гости г. Вейнберг и полк. Скобелев выехали вместе со мной и, несмотря на преследования бунтовщиков и перестрелку, не оставили. На подобный поступок способны лишь русские. Когда мои собственные приближенные изменили и бежали, они стойко следовали за мной, и, не будь их, может быть, я не добрался бы до русской границы». Константин Петрович героизм подчиненных оценил, отметил, но Худояр, обманувший его надежды, «ярым-подшо» уже, судя по всему, не интересовал. Он приказал вывезти его в Ташкент и на том забыл. Дел и без того было через край: понимая восток как никто, Кауфман сознавал, что происходит, и спешно изыскивал силы для обороны, на случай, если мятежники перейдут границу.
Кто с мечом к нам придет…
А они перешли. Да иначе и быть не могло. Сразу после бегства отца Насриддин-хан (он стал популярен, поскольку налоги, которые никто не отменял, никто и не пытался взимать) объявил о необходимости восстановить ханство в его старых границах от Ак-Мечети до Пишпека. Ходжент, Ташкент и прочее подразумевалось само собой. Это понравилось всем, в первую очередь кочевым и почти кочевым племенам, жаждавшим простора и традиционных промыслов, и мысль обрастала плотью. Уже в начале третьей декады июля мелкие «партии» мятежников появились у границы Туркестанского края, а 5 августа – по указанию Михаила Терентьева, «общими силами не менее 10 тысяч всадников», – началось вторжение. Вполне возможно, сыграло роль полученное мятежниками от некоего Юсупа, ханского конюха, известие, что Худояра в этот день намерены вывозить в Ташкент (подержать за шею беглого владыку хотели многие). Но, несомненно, был и четкий план: судя по операциям агрессоров, они намеревались, подняв местных киргизов и перерезав трассу Ташкент – Ходжент – Самарканд, не позволить небольшим русским частям соединиться. Плюс, нарушив почтовую и телеграфную связь, отсечь Туркестан от России. Во всяком случае, атаки на ямские станции были согласованы во времени и координировались их единого центра.
6–8 августа важнейшие дороги оказались во власти конных «шаек». Худояру, правда, чудом удалось проскочить, а вот персонал станций плюс несколько русских офицеров и военных чиновников, оказавшихся не в том месте и не в то время, были захвачены, и некоторые – хотя приказ из Коканда требовал не убивать «неверных», а везти в столицу, – даже зарезаны. Как, в частности, 8 августа военврач Петров, недавно овдовевший и ехавший с маленькими дочками в Ходжент; повстанцы убили его на глазах у детей, а девочек увезли в Коканд. Впрочем, иногда коса била в камень. 7 августа – об этом писано очень много, всеми, но грех не помянуть еще раз, – почтальон Степан Яковлев, отставной солдат из пскопских, имея два ружья и винтовку, почти двое суток в одиночку защищал свою наскоро укрепленную станцию. Сперва стрелял, убив с вышки свыше полусотни напавших (из трехсот), потом, когда станцию подожгли, кинулся в рукопашную, убил прикладом еще двух или трех, но, разумеется, и сам погиб, а голову опять-таки увезли в Коканд, как великий трофей.
К вечеру 8 августа огромная, по призыву муллы Исса-Аулие разбухающая армия появилась уж и под Ходжентом. Тамошние жители, правда, кочевников боялись и вставать под знамена джихада не спешили, но гарнизон был так мал, что оружие выдали всем русским, вплоть до женщин, и наутро штурм сорвался. Примерно то же – оружие всем – кстати, было и в Ташкенте, куда, однако, «шайки» не добрались (их авангард 11 августа был уничтожен под Зюльфагаром), к Ходженту же вскоре подоспела подмога. Не слишком большая – всего четыреста штыков, – но, как оказалось, вполне достаточная. Попытавшись атаковать около Коста-Кола, 16 тысяч воинов Абдуррахмана не преуспели, и автобачи, с трудом удержав потрепанное воинство в некоем подобии порядка, отступил от Ходжента к крепости Махрам, куда уже привел более 40 000 «гази» самозваный Пулат-бек. Однако к Махраму вел своих 4000 солдат (все, что можно было наскрести) и Кауфман.
22 августа кокандцы, пытавшиеся скопом задавить колонну, откатились прочь, а спустя два дня почти шестидесятитысячная «орда» перестала существовать. Ее буквально смели, заодно взяв и крепость. Потери при этом, по подсчетам скрупулезнейшего Антона Керсновского, составили 5 убитых и 8 раненых, агрессоров же погибло не менее 3000 человек, и если на поле боя сосчитали в точности (1237 убитых), то счесть жертвы бегства не мог никто. Казаки, получил распоряжение «рубить и рубить», выполнили его досконально. «Словом, – вспоминал очевидец, – погром вышел жестокий в возмездие за дерзкое нарушение нашей границы, за вторжение в наши пределы и беспокойство наших подданных». И это ошеломило. Всех. «Неверные, – сообщал в приватном письме Якуб-беку его посол в Коканде мирза Али-Махмуд, – до сих пор вели себя человечно, словно лучшие из правоверных. Истинно известно, что в Бухаре, если кто-то сдавался в плен, они таких кормили, поили их водой и отпускали, не причинив зла. Сейчас они, словно обезумев, пленных не берут».
Должные выводы не замедлили. «Скопища», не слушая призывов мулл и Пулат-бека, начали рассасываться, в ставке Кауфмана появились ходоки от купеческих «братств», даже из «святых городов», а из Коканда привезли уцелевших русских пленных, захваченных в начале августа, в том числе женщин и детей. К платьицу Вареньки Петровой, шести лет, беленькой и синеглазой младшей дочери зарезанного доктора, было даже приколото письмо с печатью, удостоверяющее, что ни некий Сотым-бек, убивший ее отца, ни хан, которому ее подарили, «не оборвали с цветка лепестки наслаждений» (позже, по просьбе Кауфмана, Варя была «взята на попечение Ее Величества Государыни», а вот о судьбе старшей, восьмилетней Наденьки, ничего не известно)…
Глава XXXIX. Геополитическая комедия (6)
Позже, пытаясь непротиворечиво объяснить причины «Махрамского сокрушения», сломавшего ход войны, исследователи один за другим упирались в стенку…
Проще всего, конечно, говорить о «трусости», но, коль скоро речь шла о потомках воинов Тимура, с соседями воевавших постоянно, такое писали разве что журналисты. «Технологическая отсталость» тоже не убеждает. Она имела место, спору нет, но, с другой стороны, русские постоянно побеждали Бухару, как правило, побеждавшую афганцев, в свою очередь, раз за разом бивших самих бриттов, – а значит, что-то в таком объяснении тоже прихрамывает. Впрочем, не убеждает и сравнение с Ирджааром, зеравшанскими высотами и Зерабулаком. Да, эмир раз за разом выводил в поле огромные армии, но его сарбазы были плохо обучены, командиры неавторитетны, а главное, большинство «великих армий» составляли дехкане и горожане, плохо понимавшие, зачем вообще пошли воевать, к войне не привыкшие и разбегавшиеся при первом выстреле. Здесь, в Коканде, все было иначе. Костяк мятежных «скопищ» составляли кочевники и полукочевники, храбрые, хорошо понимавшие, ради чего бьются, с оружием знакомые с детства, имеющие какой-никакой боевой опыт, шедшие в атаку под руководством своих старшин, да еще и возглавляемые харизматическими лидерами, один из которых, Абдуррахман, не был обделен талантом полководца, а второй, Пулат-бек, умел зажигать толпу.
И тем не менее. В связи с чем историки этот момент старались обходить. Типа, ну победили, да и все тут. Сколько-то связное объяснение попытался дать Нафтали Халфин. На его взгляд, «исход сражения был определен нежеланием кокандских народных масс проливать свою кровь за чуждые им цели восстания, выдвинутые клерикально-феодальной верхушкой», – но эта версия, увы, не выдерживает критики. Нафтали Аронович, безусловно, великий ученый, он основал целую школу, плодотворно работающую и сегодня, он открыл множеству людей, интересующихся Востоком, глаза на прошлое Узбекистана, Таджикистана и Афганистана, однако в данном случае не складывается. Как показали события, кровь эти самые «народные массы» проливать вполне желали, и чужую, и свою тоже, умирая, в отличие от бухарцев, с чувством исполняемого долга, и за «клерикально-феодальной верхушкой» – сиречь Абдуррахманом и Пулатом – они шли до конца. Можно сказать, в экстазе. Вполне разделяя ее цели – вырезать «неверных», вернуть утраченные города, степи и возможность (для кочевников) шарпать караваны, – поскольку в рамках этих целей их интересы вполне совпадали.
Ознакомительная версия.
