Но вместе с тем совершенно неистребимое живет во мне чувство, что т.н. «массовое искусство» все больше отжимает у просто искусства и зрителей, и читателей. Планка все ниже, запросы все проще – только слепой и глухой не может заметить этого.
Давайте признаем: большое искусство сегодня в андеграунде.
«По радио снова транслируют то, что унижает человеческий ум, – этот низкий потолок страшнее чумы и проказы», – верно спел один уже упоминавшийся выше человек.
Никуда не деться, а новую книжку прекрасного русского писателя Влада Отрошенко прочтут пять тысяч человек (в стране, где вообще-то сто миллионов умеют читать). Новый альбом замечательной реггей-группы «День победы» послушают семь тысяч человек. Новый спектакль Льва Додина увидят, скажем, десять тысяч. А новый фильм Попогребского – да что там Попогребского, даже увенчанный международными лаврами «Фауст» Сокурова – и тот посмотрят ну еще пятьдесят тысяч.
Можете заменить вышеприведенные фамилии по своему вкусу, однако коллективный Малахов-Собчак на поле массовых предпочтений все равно останется непобедим, как Мамаев курган.
Ситуация очевидна: есть яма, и мы в нее понемногу съезжаем.
У этого процесса есть как минимум четыре причины.
Оскотиневшееся телевидение, исчезновение восьмичасового рабочего дня, обнищание и деградация интеллигенции как класса, и, как следствие, глубокое разочарование в жизни и в, прошу прощения, каких-либо идеалах основной массы народонаселенья.
С телевидением все ясно – тут ничего объяснять не надо. И Малахов, и Собчак, к слову сказать, оба вполне профессиональные люди. Однако время сейчас такое, что всем нужен кэш, бабло, килограммы ароматной зеленой бумаги. Развращать людей – куда более прибыльное дело, чем воспитывать. Разврат не прекратится, потому что большинство – за разврат. Это единственная и неоспоримая победа демократии в России.
Восьмичасовой рабочий день – тоже, кстати, совсем не ерунда. Упомянутые тут мною инженер и служащий читали как раз потому, что в 16:30 каждый день были дома.
А что дома делать? Поужинал – можно и книжку почитать, не все ж с женой (мужем) разговаривать.
Денежный вопрос – тоже не последний. Я в деревне вырос – так у нас были мужики, читавшие просто запоем, особенно зимой, когда страда заканчивалась. Сейчас я тоже живу в деревне – и готов побиться об заклад, что больше здесь ни в каком доме, кроме моего, ни у кого из соседей нет ни одной книги. Соседям книги так давно не на что да и негде покупать, что нелепая привычка к чтению отмерла за ненадобностью.
Или помните, еще было такое разделение: «физики» и «лирики»? Это они, и первые, и вторые, слушали Окуджаву и спорили до хрипоты о новом Аксенове.
Но «физики» исчезли вместе с советскими НИИ, а «лирики», если не переквалифицировались вовремя в «челноков» или «политтехнологов», остались на бюджетных ставках и при посильной помощи государства в основной своей массе деградировали. Средств на книги, музыку и театр у них точно нет. И не предвидится.
Что до потери идеалов, то и это началось примерно тогда же, когда прикрывали НИИ, деревням предлагали опробовать на себе многолетние курсы самовыживания, а восьмичасовой рабочий день у сотен тысяч людей превратился в семидневную трудовую неделю.
Кто нам накликал такую жизнь? – спросили тогда себя некоторые критически настроенные граждане. А вот эти поющие и пишущие витии, кудесники кисти, волшебники сцены, мастера кадра! Пророки, мать их! Они все это устроили!
Одно время, в разгар девяностых, Александру Исаевичу Солженицыну предоставили время не телеэкране. Это был последний случай, когда слово и эфир дали литератору.
Но, прямо говоря, на Солженицына, еще недавно обладавшего огромным народным авторитетом, страна смотреть просто не стала. Переключила раз, переключила два раза, а на третий Солженицына в студии не оказалось.
Кто тогда из громкоговорящих политических персонажей ходил в авторитетах, мы, может, сегодня и не вспомним, однако на какое-то время литераторы, художники и режиссеры прочно исчезли из числа тех лиц, которым внимают и верят миллионы.
Сегодня до людей хотелось бы, да невозможно уже, донести одну простую мысль: если политические деятели последовательны в своем цинизме (а я бы сказал – подлости), то люди культуры, по крайней мере лучшие из них, – последовательны в своих заблуждениях.
Это огромная разница!
Что-то мне подсказывает, что от заблуждения к прозрениям куда более краткий путь, чем от цинизма и подлости.
Но на то, чтоб такие вещи были до людей донесены, сами политики и должны бы дать отмашку. А они ведь не сумасшедшие. Не дадут.
Поэтому давайте смыкать теснее ряды, оставшиеся в живых осколки интеллигенции, вырожденцы аристократии, дети Арбата, почвенники и патриоты. Вслушиваться в голоса друг друга, передавать наши редкие печальные знания тем, кому они еще интересны.
Сделайте, пожалуйста, потише телевизор, а то я сам себя не слышу.
Я вот, друзья, знаю один прекрасный новый роман – автор Марина Степнова, называется «Женщины Лазаря». Очень вам советую.
Может быть, теперь вы посоветуете мне хорошую фильму? Спектакль? Выставку? Сам схожу и детей свожу. Дети-то должны знать, что еще бывает в мире, кроме… этого всего вот…
…тычет в книжку пальчик – он хороший мальчик
Ехали тут в поезде с писателем Елизаровым и вспоминали всякие дурацкие вопросы, которые задают случайные знакомые, вдруг узнавшие, что имеют дело с живым писателем.
Я тут же вспомнил фразу, которая добивает лично меня:
– Подарил бы книжку!
По этой фразе я сразу узнаю глубоко нечитающего человека. Всерьез читающий так не скажет никогда.
То, что фраза бестактна, – уже второй вопрос, хотя и бестактна тоже. Это как если я познакомлюсь в метро с зубным врачом и тут же скажу ему: «А поехали к тебе, полечим мой зуб?» Или столкнусь у ларька с таксистом, потреплюсь с ним минуту и предложу: «Покатай меня после работы? Нам с женой надо в “Детский мир”…»
«Подарил бы книжку!» – а?
Иногда это звучит как, например: «Хули ты жмешься, дружок?»
Иногда, скажем, так: «Ну, неси, чего ты там сочиняешь, сочинитель – почитаю уж, заценю».
Такое ощущение, что мои книжки лежат слипшимися бумажными тоннами в моем доме, а я только и думаю, кому бы их подарить, пока не истлели.
Если кто из читателей не в курсе, поясню: автору (если он только издается не за свой счет) дают в издательстве, как правило, экземпляров пять, ну, десять его книги – которые обычно раздариваются в течение двадцати минут родным и близким. Писатели, не имеющие ни одного экземпляра отдельных своих сочинений, – это очень частый случай. Мой, кстати, тоже.
Проще говоря: чтобы подарить свою книжку – надо пойти и купить ее (даром что она просящему и не нужна вовсе – ему ж просто хочется, чтоб она дома лежала, а он будет, иронично скалясь, показывать знакомым автограф этого чудака).
Так что, если у меня продавец обуви просит книгу, я могу смело в ответ попросить у него ботинок с автографом. И пусть попробует не дать: сразу всем расскажу, что он оборзел и зазнался.
Позавчера пошли в некий магазин с женою, там меня узнала администратор, загонявшая мое имя в базу, и сразу, на полном серьезе, взяла быка за рога:
– Господин Прилепин, наверное, я покажусь вам наглой, но, знаете, презентуйте мне вашу книгу! Только хорошую!
Это ее «только хорошую» меня вообще растрогало. Всякую хрень, типа, не предлагай, голубчик, я этого не люблю.
«У меня хороших нет, – хотелось ответить. – Белиберда какая-то получается в основном».
Но я твердо пообещал:
– Обязательно!
– Конечно, – поддержала она меня в моем рвении. – А то где я ее возьму – вашу книгу?
– Еще бы, – снова согласился я. – Где в наше время книгу достанешь!
Тут она удивительным образом различила некоторую иронию в моем голосе и уверенно парировала:
– А мне некогда по книжным магазинам ходить!
Это да, это да. А то я не понимаю проблемы трудового человека. Я сам могу сходить в магазин и принести оттуда книгу с автографом – чем же мне еще заниматься.
Пересказывал я все это, напомню, Михаилу Елизарову. В ответ Миша сказал, что в его списке любимых вопросов наиболее ценен следующий:
– О чем пишешь, Миш?
Так нечитающий человек поддерживает разговор с писателем – чтоб, типа, было о чем поговорить.
Я тоже этот вопрос очень люблю.
Вы читали книги Михаила Елизарова? «Ногти», скажем? Или «Библиотекарь»? Можете сказать, про что он пишет? Про ногти? Про библиотекарей?
– Александр Сергеевич, да ты писатель! О чем пишешь?
– Про разное. Исторические вещи есть: про капитана и его дочку. Есть про негра одна книжка, но еще не законченная. Про дворянство пишу. Про статских советников иногда…
