она действительно видела судебно-медицинскую деятельность Трибунала в более широком аспекте: и как помощь осуществлению правосудия, и как служение обществу. Ее юридическое образование помогало ей полнее, яснее видеть происходящее, и это принесло немалую пользу и мне. Время, проведенное в беседах с Сэм, я воспринимаю как ту самую духовную и интеллектуальную поддержку со стороны коллег и друзей, о которой нам говорил Джеймс Миллс, и которая так необходима для преодоления стресса.
Без сомнений, именно преодоление и контроль над стрессом помогли мне сохранить спокойствие в этой миссии. Уже ближе к отъезду, в разгар очень напряженного рабочего утра Жуау, наш новый португальский патологоанатом, подошел ко мне:
– Эрик на улице, и ему нужен антрополог, – и со свойственным ему обаянием добавил: – Он просил позвать хорошего антрополога, поэтому, естественно, я обратился к вам.
Выйдя на улицу в халате и белом фартуке из чего-то типа полиэтилена, я увидела четыре десятка гробов без крышек, выстроившиеся на гравийной обочине вдоль подъездной дороги. В каждом гробу лежал белый мешок для останков и синий мешок для одежды. Я никогда раньше не видела гробов, подготовленных для возвращения останков семьям, они напомнили мне ланч-боксы, в которые кто-то заботливо положил по одному сэндвичу и одному печенью – всем одинаковые, чтобы никому не было обидно.
Эрика я обнаружила в рефрижераторе Комиссии по жертвам. Он рылся в содержимом одного из мешков с останками. Рядом с грузовиком стояла с папкой в руках американка со светлыми волосами, сотрудница Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Я подошла поближе и поздоровалась. Женщина спросила меня, в каком возрасте обычно срастается дистальный отдел бедренной кости. Я ответила:
– Лет в семнадцать-девятнадцать.
Эрик вытащил из мешка дистальную часть бедренной кости, демонстрируя нам, что она не срослась полностью. Затем он достал нижнюю челюсть в прозрачном пакете, и показал мне, что третьи моляры не прорезались, хотя этот признак не считается надежным при оценке возраста. Нам хватило взгляда на бедренную кость, чтобы прийти к общему заключению, что мы имеем дело с трупом подростка. Руководитель группы Комиссии по жертвам, другой американец, подошел к нам с папкой, в которой были протоколы вскрытий МТБЮ, а также списки тел, опознанных членами семей. Он указал на тело, которое осматривал Эрик:
– Этому человеку должно быть тринадцать лет.
Я посмотрела на его стопку бумаг с загнутыми краями и спросила:
– Так, хорошо, а какой возрастной диапазон мы указали?
– От десяти до шестнадцати, – ответил он.
– И? – не понимала я, – Тринадцать в этом диапазоне.
Он посмотрел на меня, ничего не ответив. Я продолжила:
– Что не так? Что вас беспокоит? В чем проблема?
И тут мужчина сказал нечто невероятное:
– Если ему тринадцать, почему он не помещается в гроб?
Я молча уставилась на него.
– Мне сказали, – продолжил он, – что этот гроб подойдет для тринадцатилетнего, поэтому я думаю, что труп не тот.
Меня поразило, как мы, располагая одной и той же информацией, пришли к таким разным выводам. «Проблема» не имела ничего общего с телом, а была связана только с гробом. Я с трудом сдерживала смех, потому что мужчина с каждой минутой выглядел все более печальным и озабоченным.
– Ну, – сказала я, – я не могу сказать вам, тринадцать ли ему, но точно могу сказать, что меньше семнадцати. Люди меняются, знаете ли.
Он пробормотал, что это уже второе тело, которое не помещается в гроб, и поблагодарил меня за помощь. Я посмотрела на женщину, мне показалось, что ей было неловко и стыдно. Эрика интересовало исключительно содержание мешка, так что он пропустил наш диалог мимо ушей, а зря. Сотрудники Комиссии по обнаружению и идентификации жертв подвергли сомнению правильность проведенной нами идентификации на основании того, что идентифицированные тела не помещаются в гробы, которые они для них заказали.
Я восприняла инцидент с Комиссией по жертвам как небольшую проблему. Обычно эта организация функционировала вполне успешно, и на то время они уже вернули большую партию останков семьям. Этот успех стал результатом их сотрудничества с МТБЮ, предоставившего одонтограммы и обработанные фотографии зубов, а также специальные отчеты о вскрытиях и антропологических анализах. Оглядываясь назад, я воспринимаю эту совместную работу МТБЮ и Комиссии по жертвам как ответ на мое «двойное видение». У меня была идея: в частном порядке разместить в интернете ссылки на трансляции с мест захоронений, чтобы родственники жертв могли наблюдать за эксгумацией, при этом не мешая нам на месте делать свою работу. МТБЮ организовал все проще, но и более личностно: если нельзя избежать использования тел в качестве вещественных доказательств, то пусть это будет сделано так, как положено. При этом процесс опознания и возвращения останков семьям постарались максимально ускорить и облегчить. Для этого в 2000 году была Комиссия по обнаружению и идентификации жертв.
Я уезжала из Косово в конце июля, и до аэропорта в Скопье мы с несколькими коллегами добирались по горной дороге через Тетово. Когда наш ооновский джип проезжал город Брезовица, какой-то парень, ехавший по противоположной полосе дороги, вдруг высунулся из окна своей машины, и, выкрикнув какой-то лозунг, вскинул руку в трехпалом сербском националистическом салюте. Сразу после этого нам пришлось замедлиться перед блокпостом российского контингента КФОР, мимо которого он проехал перед нами. Блокпост был установлен для защиты жителей Брезовицы, одного из немногих оставшихся сербских анклавов на юге Косово, от агрессии со стороны косовских албанцев, возвращающихся из лагерей беженцев в Македонии.
Хотел ли этот молодой человек своим жестом показать нам, что поддерживает популярную в то время в сербских СМИ позицию, согласно которой не было никаких преследований, депортаций и этнических чисток косовских албанцев в 1998 и 1999 годах? Думал ли он, что ООН и НАТО находятся в Косово безо всякой на то законной причины? Если бы он знал, что мы не миротворцы, а судмедэксперты, что он сделал бы? Указал бы на то, что тут нечего искать? Что мы покидаем Косово, не найдя никаких вещественных доказательств преступлений против человечности? Изменил ли он свое мнение в 2003 году, когда сербские команды судмедэкспертов эксгумировали тысячи трупов косовских албанцев, захороненных прямо в пригородах Белграда, возле полицейских участков и военных казарм? Знай он, сколько преступлений совершено в том числе от его имени, вскинул бы он руку в трехпалом салюте?
Спустя несколько месяцев после возвращения из косовской миссии меня пригласили в Калифорнийский университет – выступить перед студентами, которым читали курс «Внутри криминалистической лаборатории». Его вел Барри Фишер, директор криминалистической лаборатории шерифа округа Лос-Анджелес.
