Впрочем, выдающаяся шпионка кагала, равно как и все действующие лица-евреи, отличается невероятной болтливостью. С подкупающей откровенностью она объясняет герою: "Я ненавижу, презираю весь ваш проклятый род деспотов, гонителей бедного племени великого Иеговы. Если бы можно было обмануть всех вас, презренных, всех разорить, утопить, сжечь на медленном огне… я… я… – и она близко, близко придвинула ко мне свое лицо, искаженное злобой, – я, Сарра, сделала бы это собственными руками" (Ребус. 1882. № 37. С. 306).
Вместе с тем обращает на себя внимание совершенно дикое и нелепое описание Вагнером обстановки провинциального балагана, в котором вместе с Саррой подвизается и ее 12-летняя распутная сестра и где проходит тайный съезд "всемирных заговорщиков". Естественно, герой проникает в тайны кагала простейшим способом: он подслушивает, слу 245 чайно оказавшись за кулисами. Сходство с антисемитскими главами романа Гёдше (Ретклифа) "После Седана" очевидна: там герои подслушивают разговоры на Совете заговорщиков на старом еврейском кладбище, здесь же в провинциальном городке, за кулисами театрально-циркового балагана. Собрание открывается обращением на немецком языке (возможно, имеется в виду идиш, называемый автором "еврейским жаргоном"): "Приветствую собрание главных вождей многострадального народа Иеговы! – так начал раввин. – Приветствую восток и запад, север и юг. Возблагодарим Всесильного, дозволившего нам собраться здесь и обсудить дело Божие" (Ребус. 1881. № 37. С. 307). Далее раввин продолжает: "Братья Божьей семьи! Страдания, гонения, скитания – удел наш, но Всемогущий когда-нибудь выведет народ свой из неволи и приведет в землю обетованную. Враг восстал на нас с мечом, но мы положили золото на чашу гнева Божия, да умилостивится! Враг силен своими полчищами, но у нас есть чем купить их. Он сосет кровь из нас и чад наших. Мы сосем из него золото. Он сделал кантонистами детей наших. Но это маленькие львята, которые вырастут, посеют раздор в полках его и растерзают его внутренности. У него сила, у нас хитрость. Мы лисы Самсона и пожжем хвостами своими пажити Филистимлян. Глада и разорения выпьют они полную чашу. Матери и жены их проклянут свою плодоносную жилу, видя, как чада их у ног их будут умирать с голода. Мы, тощие кравы, пожрем жирных крав, но сперва выдоим все сосцы их. Смерть Филистимлянам! Смерть врагам народа Божьего" (Ребус. 1882. № 37. С. 307).
Безусловно, эта филиппика заслуживает пристального внимания. Некоторые фрагменты ее напоминают "Протоколы Сионских мудрецов": о силе и власти золота, о хитрости и т.п. Особо следует отметить место о кантонистах. Что имел в виду Вагнер, сказать трудно. Отметим одно обстоятельство: за 29 лет общее число кантонистов-евреев по "Краткой еврейской энциклопедии" насчитывает примерно 50 тыс. человек. Большая часть из них крестилась и растворилась в массе русского народа, составив значительный процент городского интеллигентного населения имперских городов, находившихся вне черты еврейской оседлости. Каким образом "молодые львята" могли разорвать "внутренности" врагов, осталось тайной Вагнера9.
Далее тайный совет "всесветных заговорщиков", в соответствии с традицией, восходящей к роману Дюма-отца "Записки врача", приступает к анализу обстановки в странах, представителями которых они являются. Именитый вождь Востока, т.е. представитель России, перечисляет успехи (увеличение числа членов сообщества, правда, непонятно какого, утверждение Кагала в Астрахани; проникновение агентуры в Сарепту; успешная конкуренция в Казани; организация торговли в Оренбурге и т.п.) и жалуется на неосторожность собрата Бен Ицекуэ, усердствовавшего сверх меры в прошлом (т.е. в 1852 г.) при умертвлении в Саратове "двух нечестивых младенцев". Эта история уже обошлась в 50 тыс. В заключение "вождь Востока" оглашает финансовый отчет, вызвавший одобрение присутствующих.
"Именитый вождь Запада" утверждает, что они подобрали ключ к целой стране, и ключ этот золотой. Во всех министерствах имеются пружины, на которые при необходимости можно нажать, "сплетен" (создан) центр в Париже. Далее вождь Запада рассказывает о всемогуществе еврейства, в качестве примера приводя следующее: "Еще недавно захотели отнять имение у одного добровольного эмигранта Г. (тут он назвал одну известную фамилию), но Самуил фон Ротшильд пригрозил отказом в простом займе, и имение было возвращено" (Ребус. 1882. № 37. С. 307). Речь идет, конечно, о Герцене, – по цензурным соображениям Вагнер не мог привести фамилию политэмигранта полностью. А вот что рассказывает в "Былом и думах" сам Александр Иванович о том, как Джеймс (а не Самуил) заставил Николая I подчиниться финансовым законам, равно одинаковым как для царя, так и для простого смертного: "Письмо было превосходно, резко, настойчиво, как следует – когда власть говорит с властью… Ротшильд… требует уплаты… в случае отказа он подвергнет дело обсуждению юрисконсультов и советует очень подумать о последствиях отказа, особенно странного в то время, когда русское правительство хочет заключить через него новый заем. Ротшильд заключил тем, что, в случае дальнейших проволочек, он должен будет дать гласность этому делу через журналы для предупреждения капиталистов". Герцен без иронии называет Ротшильда императором, ибо "Через месяц или полтора тугой на уплату петербургский 1-й гильдии купец Николай Романов, устрашенный конкурсом и опубликованием в "Ведомостях", уплатил по высочайшему повелению Ротшильда незаконно задержанные деньги с процентами и процентами на проценты, оправдываясь неведением законов… С тех пор мы были с Ротшильдом в наилучших отношениях; он любил во мне поле сражения, на котором он побил Николая, я был для него нечто вроде Маренго или Аустерлица, и он несколько раз рассказывал при мне подробности дела…"
Но затем вождь Запада переходит к самому главному: "Мы затеваем войну на Востоке, большую войну, в которой примут участие три державы: Турция, Англия и Франция – может быть, пристанут также Австрия и Италия. Все поднимутся, чтобы сломить северного колосса, тяготящего над сынами Иеговы" (Ребус. 1882. № 37. С. 308). Этот пассаж является кульминацией романа. Русское правительство должно быть предупреждено, но… Есть несколько "но". Герой вступает в сделку с прекрасной Саррой и за 20 тыс. руб., возвращаемых ему, готов под честное слово дворянина "крепко молчать" о "жидовских шашнях" (Ребус. 1882. № 38. С. 314).
Второе "но" является более важным и, безусловно, следующая тирада написана под влиянием Достоевского (что легко доказуемо). Олинский рассуждает: "…что же ты не донесешь?! Ведь ты русский! Против твоей отчизны, России, вооружается жидовский кагал. Устраивает махинации тайное общество… И ты, ты, русский продал твое молчание за женскую красоту и за 20 000 р. Стыд и срам тебе, русскому дворянину!!!… Но как же доносить?.. доносить! Ведь это дело жандармов, дело полиции, и если она дурно смотрит, то, значит, ей хорошо заплачено. Притом в тогдашнее время вмешаться в какой-нибудь политическое дело было крайне опасно. В особенности в дело еврейское или жидовское (какой смысл вкладывается в различение между евреем и жидом, – непонятно. – С.Д.). Тут тебе сделают двадцать доносов, прежде чем ты соберешься сделать один. Нет, оно лучше, благоразумнее молчать! Да, наконец, кто бы из нас дворян, из нашего здешнего общества поступил бы в данном случае иначе? И я перебрал одного за другим из наших помещиков и с удовольствием повторял: никто! никто! никто!" (Ребус. 1882. № 38. С. 315).
"Дневник" А.С. Суворина открывается отрывком-воспоминанием о Ф.М. Достоевском, которого Суворин видел в день покушения Млодецкого на Лорис-Меликова. Достоевский говорил о странном отношении общества к политическим преступлениям и, в качестве примера, высказал мысль, что если бы он подслушал разговор о закладке адской машины в Зимнем дворце, то не смог бы обратиться с предупреждением в полицию. На предложенный вопрос и Суворин ответил отрицательно. Достоевский говорит: "И я бы не пошел. Почему? Ведь это ужас. Это преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить… Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые мне не позволили бы это сделать. Это причины – прямо ничтожные. Просто – боязнь прослыть доносчиком. Я представлял себе, как я приду, как на меня посмотрят, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции… Разве это нормально? У нас все ненормально, оттого все это происходит, и никто не знает, как ему поступить… Я бы написал бы об этом. Я бы мог сказать много хорошего и скверного и для общества, и для правительства, а этого нельзя. У нас о самом важном нельзя говорить"10.
Первое столкновение героя с кагалом оканчивается судебным разбирательством, из которого явствует, что недремлющие органы времен Николая I были в курсе "жидовских интриг". Делом Владимира Олинского заинтересовался сам государь, но сцена в духе "Капитанской дочки" окончилась ссылкой героя на Кавказ. И вся вторая часть романа посвящена пребыванию сосланного в солдаты Олинского в небольшой пограничной крепости. Описание военных действий на Кавказе известно нам по произведениям Бестужева-Марлинского, Лермонтова, Льва Толстого, Мордовцева. Надо сказать, что изображение завоевания Вагнером резко отличается от тех, которые давали его предшественники. Вспомним
