“Однобоко выглядит стремление представить Николая Рубцова только православным, — пишет Т. Данилова. — Подобные линии есть в исследованиях В. Белкова и Н. Коняева... У В. Белкова неоднократно встречаются попытки связывания философской глубины поэзии Рубцова с библейскими мотивами. Конечно же, глубина поэзии Рубцова не может быть “измерена”, исчерпана только с этих позиций...” И далее Данилова опять пространно обосновывает единство Рубцова с Природой (природа написана с заглавной буквы). Чтобы дополнительно прояснить отношение поэта к православию, обратимся к фрагменту стихотворения Рубцова “До конца”:
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.
Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
В вышеупомянутом выпуске журнала венедов представлен сборник стихотворений Н. М. Рубцова под названием “Успокоение”. Стихи, включенные в сборник, известны. А порядок их расположения с известными и условными названиями на черновом листке был определен поэтом до его гибели. Об идентификации названий стихов этого неизданного сборника писал Н. Коняев.
Т. Данилова трактует содержание стихотворений сборника “Успокоение” в языческом направлении. И даже в рубцовской “Пасхе”, (“Промчалась твоя пора!”) она не замечает сожаления поэта о том, что праздник Пасхи исчез в свое время. А ведь известны воспоминания М. Карякиной, жены В. П. Астафьева, о посещении Рубцовым их семьи в апреле 1969 года на Пасху с крашеными яйцами и христосовании поэта с хозяевами.
Данилова трактует понятие успокоения: “Успокоение — это достижение единства и гармонии с Природой, с мирозданием (с космосом, как сейчас говорят), это счастливые моменты, когда человеком овладевает ощущение цельности и полноты жизни!..”.
При таком понимании успокоения — нет никакого дела до братьев и сестер, которые находятся на грани жизни и смерти, нет сочувствия к ним, а тем более — посильной помощи. Здесь уже эгоизм, индивидуум видит только свои счастливые моменты полноты жизни. Здесь общинного русского самосознания и не видно.
Успокоение — это душевное спокойствие (“О Русь! Кого я здесь обидел?” — говорил Рубцов), когда конкретного человека не грызут муки совести из-за своих деяний, это бескорыстная помощь братьям и сестрам, это родственная близость не столько по крови, сколько по Духу. Душевное спокойствие человек обретает только в том случае, если он не совершал подлости специально или случайно (если случайно — то понимающий человек кается, и не где-нибудь, а в церкви).
Автор сам ранее не был ни язычником, ни атеистом, ни православным. Автор верил в светлое будущее, которое строили в стране, и помогал этому процессу по мере сил и способностей. Но оказалось, что светлое будущее было предназначено не для всех. А полусветлое будущее и темноватое настоящее предназначалось для толпы. И тогда пришлось искать идеологию и вспомнить об истории своего рода и православной вере.
Не надо, оказывается, ломиться в открытую дверь в бесплодных поисках. Окончательно меня убедило в необходимости обретения православной веры то обстоятельство, что в марте сего года я нашел дореволюционное свидетельство о крещении моей тетки (сестры матери), в котором мои дед и бабушка по линии матери указаны православными, из села Волокославинского Кирилловского уезда. А это означало, что и мать моя была крещеной и православной. И почему я должен отказываться от своего православного Рода, от матери, которой я даже и не знал с детства? Из-за стараний доносчиков в конце тридцатых годов ХХ века, организовавших ссылку нашей семьи в Казахстан? Где автор и родился.
Михаил Юпп • Коля Рубцов — ранние шестидесятые... (Наш современник N1 2003)
МИХАИЛ ЮПП
Коля Рубцов —
ранние шестидесятые...
В ранние шестидесятые ходил Коля Рубцов по рекам и озерам страны, работая матросом в Архангельском траловом флоте. В эти же годы и я работал коком в СЗРП (Северо-Западном речном пароходстве), в подразделении “Служба несамоходного флота”. Однажды самоходка (самоходная баржа) причалила в ожидании погрузки у городка Сясьстрой, что на реке Свири. Рядом стояло еще одно суденышко. Когда наша команда вышла на палубу во главе с капитаном, то нас радостно приветствовала команда соседнего кораблика. Оказалось, что эта команда соревновалась с нашей командой, и, как вскорости выяснилось, — не только трудовыми подвигами. Тут же объединенными усилиями появились бутылки со спиртом, который в те годы продавался без ограничения на русском Севере, ну и закусь там всякая. Началась выпивка. Вдруг один из матросов соседнего суденышка сказал:
— Коля, а прочти нам что-то душещипательное.
Встал парень — невысокий, с очень редкими прядями русых волос — и прочел стихотворение.
Подорожники
Топ да топ от кустика до кустика —
Неплохая в жизни полоса
Пролегла дороженька до Устюга
Через город Тотьму и леса.
Приуныли нынче подорожники,
Потому что, плача и смеясь,
Все прошли бродяги и острожники —
Грузовик разбрызгивает грязь.
Приуныли в поле колокольчики.
Для людей мечтают позвенеть,
Но цветов певучие бутончики
Разве что послушает медведь.
Разве что от кустика до кустика
По следам давно усопших душ
Я пойду, чтоб думами до Устюга
Погружаться в сказочную глушь.
Где мое приветили рождение
И трава молочная, и мед,
Мне приятно даже мух гудение
Муха — это тоже самолет.
Всю пройду дороженьку до Устюга
Через город Тотьму и леса,
Топ да топ от кустика до кустика —
Неплохая в жизни полоса!
Матросы похлопали, а я подумал: да, это настоящая поэзия. Тут и мне захотелось что-то прочитать. Но в те годы я увлекался В. Хлебниковым, а также английскими и американскими поэтами-битниками, изредка появляющимися на страницах журнала “Иностранная литература”. Мои авангардные опусы матросы, разумеется, не поняли, а тот парень подошел ко мне и запросто представился — Коля Рубцов. Мы смылись от пьяных команд ко мне в кубрик, где он сказал: “Знаешь, а ты поэт, только городской чересчур”. И мы стали читать друг другу стихи. А тем временем наши команды досоревновались и тут же, на палубе, уснули вповалку. А мы все читаем и читаем. “Знаешь, Коля, запиши мой питерский адрес. Когда будешь, то заходи без церемоний”. На столе стояла чуть начатая бутылка спирта. А ночь, до удивления теплая для этих мест, да еще и полная луна располагали к откровенной беседе. Коля поведал: “Остался сиротой, детдомовский я. Потом школа, какие-то техникумы, которые так и не окончил. Служил на Северном флоте. Люблю русскую старину: церкви, кладбища, деревеньки, природу вот эту северную. А все остальное ты уже слышал в стихах. И команда наша подобралась из таких же бедолаг. Всех время покалечилo, вот и тянутся к слову моему, потому как я вpoде бы выражаю их мысли заветные, запрятанные в суровые наши будни. Работаем вместе, пьем вместе. Все мы, понимаешь, незаконнорожденные дети коммунизма:
Стукнул по карману — не звенит,
Стукнул по другому — не слыхать.
В коммунизм, в таинственный зенит,
Полетели мысли отдыхать.
Второй раз я встретился с Колей Рубцовым на пристани у городка Тотьма, что на реке Сухоне. На этот раз мы с Колей сбежали на танцульку в местный клуб речников. В перерыве массовик-затейник предложил молодежи показать свои таланты. Вышел парень и сыграл на гармошке, девчушка одна что-то спела, потом еще один парень поиграл на балалайке. Я говорю Коле: почитай им свои стихи. Рубцов прочитал, да и говорит: мой друг тоже поэт, попросим и его почитать. После перерыва снова начались танцы, а мы глядим, две симпатичные девицы так и вертятся возле нас. Познакомились. После танцев пошли на берег и до утра читали стихи. Девицы только охали и ахали. Было видно, что Колины стихи им нравятся больше моих. Это и понятно, ведь в моих стихах все рычало и скрежетало, да и к тому же хлестало джазовыми ритмами. Рубцовские стихи, тихие и задушевные, брали за душу. Расстались мы с ними утром. И когда шли на пристань к своим суденышкам, повстречали мужичка полупьяного, который шел, покачиваясь, и пел сиплым голосом:
А я иду, иду, иду.
Собаки лают на беду,
Да!
Собаки лают, будто знают,
Что я пьяненький иду,
Да!..
Коля восторженно воскликнул:
— Мишка, вот она, Русь! Запомни ее всю, без остатка. Ты вот джазовыми ритмами увлекаешься, звукоряд у тебя богатый, но это, мне кажется, для прикрытия души твоей легко ранимой. Вот увидишь, спадет когда-нибудь эта шелуха, и станешь писать чисто по-русски... — И вдруг запел частушку местную:
