Ознакомительная версия.
При всех изменениях в законах, при всей передвижке собственности в Москве оставалась не очень заметная на первый взгляд, но совершенно реальная сила: кучка очень богатых, очень могущественных людей, стремившихся любой ценой не дать обществу развиваться.
Нет никаких оснований полагать, что эти люди держали сторону Милославских или Нарышкиных. У Нарышкиных был такой страшный для них человек, как умница и «западник» Матвеев. У Милославских — целая плеяда «западников»; один Голицын чего стоил, и даже царевны Милославские ставили театры и читали светские романы на польском.
Для людей, чей основной лозунг «Никаких перемен!», вообще очень опасны все умные, яркие люди всех партий. Ведь эти люди хотят что-то делать, а в смутные, переломные времена утверждают новые правила игры. А им, богатым, знатным, но ничтожным, как раз этого-то больше всего и не хочется.
Зато очень хорошо просматривается связь этих старых, убежденных реакционеров и князя Ивана Хованского — человека хоть и «не разрядного», но очень не жаловавшего других незнатных, и главное — маниакального врага всех нововведений. Нужны были совершенно особые условия, чтобы стрельцы стали слушать Тараруя, чванство и спесь которого проявлялись очень ярко. Но не нужно было никаких особых условий, чтобы Хованский сделался выразителем интересов сходящей со сцены консервативной элиты.
И все лето в Москве, фактически оккупированной собственной армией, царил Хованский, а за его закрученными усами и усыпанной драгоценностями саблей маячили бледные, невыразительные тени последышей… Вот только две беды: во-первых, совершенно непонятно было — а что, собственно, дальше делать? Ведь ни у стрельцов, ни у Хованского, ни у Лыкова с Буйносовым не было совершенно никакой новой идеи, которая оправдывала бы бунт 15–17 мая и показывала бы, как жить Московии без «полков иноземного строя», железоделательных заводов, польских и немецких книг.
Такой идеей на какое-то время оказалась «старая вера» — крещение двумя перстами, использование богослужебных книг, которые были до Никона. Во время диспута 5 июля 1682 года впервые в истории Московии «старая вера» стала не символом сопротивления официальному союзу Церкви и государства, а символом консерватизма, отказа от уже достигнутого уровня европеизации страны.
Но и «старая вера» не стала тем лозунгом, который был способен зажигать людей, вести их за собой, сплачивать в толпы единомышленников. Стоило во время собора Софье повысить голос на раскольников и предложить делегатам от стрельцов конкретный выбор: «Нас и все царство на шестерых чернецов не променяйте!» — и выборные стрельцы начали пить за здоровье царевны, а раскольников бить с криками: «Вы, бунтовщики, возмутили всем царством!»
Второй же бедой была Софья Алексеевна… С. М. Соловьев очень остроумно замечает, что «с шумом вошли раскольники в Грановитую и расставили свои налои и свечи, как на площади; они пришли утверждать старую веру, уничтожать все новшества, а не заметили, какое небывалое новшество встретило их в Грановитой палате: на царском месте одни женщины! Царевны, девицы, открыто перед народом, и одна царевна заправляет всем! Они не видели в этом явлении знамения времени. На царских тронах сидели две царевны — Софья и тетка ее, Татьяна Михайловна, пониже в креслах царица Наталья Кирилловна, царевна Марья Алексеевна и патриарх…»
Есть и правда что-то невыразимо забавное в том, как ревнители традиций и искоренители новшеств оказываются неспособны «в упор увидеть» самого главного новшества! А главное — ведь и правда после смерти отца и брата Софья оказалась самым жизнеспособным, самым активным и наиболее влиятельным членом царской семьи.
Пока она оставалась в Москве, была заложницей стрельцов, но и тогда не удалось ее подчинить воле Хованского. И как бы старые дураки ни бормотали про «бесчестные дела» живущих по своей воле царевен, ни вели «мудрые» разговоры про «волос длинен, да ум короток», а Софья Алексеевна оказалась на высоте ситуации.
А 20 августа 1682 года царевна выехала в Коломенское со всей семьей и оставалась там, не возвращалась в Москву.
Уже в сентябре «хованщина» закончилась самым позорным образом — восставшие без толку шатались по Москве, сами толком не зная, чего им нужно. Руководства, признаваемого всеми, не было, офицерам многие не подчинялись. «Полки иноземного строя» в этом безобразии почти не принимали участия, и, когда к Москве двинулись правительственные войска, сопротивляться им оказалось некому.
Отдадим должное Софье — 17 сентября 1682 года казнили только самого князя Хованского, его сына Андрея, нескольких самых активных бунтовщиков — тех, кто действительно был по уши виноват. Остальных стрельцов 24 сентября царевна готова была простить, при условии их покаяния и признания своей вины.
Только 6 ноября, после окончательной повинной стрельцов, им «выговорили их многия вины» и отправили, говоря современным языком, «по месту прохождения службы». Даже выдали хлебное жалованье, которое задолжала казна! И, во всяком случае, правительство Софьи не устроило ничего даже отдаленно похожего на массовые казни стрельцов, позже учиненные Петром по гораздо более ничтожному поводу. И сумело завершить «хованщину» самым спокойным и бескровным способом.
Глава 3. Правление Софьи и Голицына
С осени 1682-го и до осени 1689 года установилась сложная, половинчатая и совершенно незаконная формула власти: Иван — «первый царь», Петр — «второй царь», а Софья стала над ними «правительницей». Иногда говорят, что, мол, Софья была «регентшей», временной правительницей на срок, пока Петр не станет взрослым… Эта байка придумана позже именно для оправдания претензий «партии Петра» на власть, и только. Никогда Боярская дума не указывала никаких сроков, в которые Софья должна передать власть Петру или получить всю полноту власти. Формула, в которой все трое детей Алексея Михайловича получали какой-никакой, а кус властного пирога, была как бы «вечной». По этой формуле Петру досталось меньше всех, но борьба или интриги феодальных кланов тут ни при чем: будь все трое детьми одной матери, ему все равно полагалось меньше всех как самому младшему. Феодальная, но справедливость!
Но, конечно же, ситуация оставалась неопределенной, и «формула власти» отражала не желательное и не нормальное положение вещей, а сложившийся баланс сил. Пока ни Милославские не могли удавить Нарышкиных, ни Нарышкины не могли перерезать Милославских, вот и приходилось делиться.
Но, конечно же, половинчатая и неясная политическая ситуация рано или поздно должна была перейти в стабильную и определенную. Вопрос, в какую именно…
«Первого царя», Ивана, никто не принимал всерьез, реальных претендентов было двое. Нет, вовсе не Софья и Петр, а Софья и Голицын — на одной стороне и клан Нарышкиных — на другой. Даже во время переворота 1689 года Петру было 17 лет; в начале этих событий — 10. Разумеется, он не принимал, да и не мог принимать в политической борьбе совершенно никакого самостоятельного участия. Реальным вожаком его партии была и осталась до конца своих дней его мать, Наталья Кирилловна Нарышкина.
И уж конечно, переворот совершился никак не в пользу консерваторов, любителей старины. У власти стали Милославские, и огромную роль играл Василий Голицын. Так что перемены в эти семь лет продолжались, хотя и не такие бурные, как при Федоре Алексеевиче.
Династическая ситуация остается непонятной, и трактовать ее можно по-разному. Земский собор так «благополучно» и не собрался, и власть висит между двух кланов — кому-то достанется?
Софья в этой ситуации знай укрепляет свою власть, и это у нее получается — вот и экономику после всех рывков и гражданских неурядиц удалось все-таки стабилизировать, и вся знать страны охотно-неохотно, а подчиняется Софье…
Очень мешает ей свой пол… А еще больше, пожалуй, невозможность выйти замуж за Василия Голицына. Дело даже не в том, что Василий Голицын женат и его жена совершенно не собирается помирать. В таких случаях женам и головы сворачивали, и в монастырь их постригали… И сами жены, поняв намек, быстро шли в монастырь, пока им головы не открутили.
Тут другая проблема — невозможность чисто политическая. Выйти замуж за Голицына означает стать Голицыной, войти в его семью, княжескую, но не царскую, не имеющую прав на престол. Всяческие сложности, понятие морганатического брака, составление брачного договора — это все кроется для Руси 1682–1689 годов в такой туманной дали времен, что и говорить смешно.
Это в Великобритании XIX века королева Виктория вышла замуж за Альберта, составив сложный брачный контракт, чтобы не делиться с мужем властью. Альберт получил забавное название «принца-консорта» и никогда не претендовал на власть. Брак оказался удачным; королева Виктория была в восторге от мужа; она ставила ему памятники и называла в его честь озера в Африке, но властью не поделилась, и Британия такое положение вещей приняла.
Ознакомительная версия.
