Эту ситуацию не очень-то ловко комментировать с нашего берега: получается, что как бы вмешиваешься в чужие дела. Хотя бунт американца против Америки, неожиданный со стороны, на мой-то взгляд, дело вполне житейское: мы, русские, только и делаем, что поносим родную власть, неважно, кто там: «цари или комиссары».
И все-таки решусь откомментировать Коэна с чисто русской точки зрения.
Итак, есть мнение, что это американцы устроили у нас хаос, соблазнив наших простаков рыночным изобилием. Что именно американские стандарты спровоцировали нас на укрепление «среднего класса». И даже «крушение» СССР в 1991 году кажется способом ликвидации сверхдержавы, стоявшей поперек пути Америки к мировому господству.
Все вроде бы так. Америка участвовала во всех актах драмы. Но вряд ли в роли режиссера или автора. Скорее в роли потрясенного зрителя. Дело все-таки в авторах и актерах. То есть в нас с вами. Коэн понимает, что гибель СССР — никакое не «крушение», это интрига трех оказавшихся у власти функционеров, спрятавшихся в пуще (то есть в чаще) и втихаря раздуванивших общее достояние. Но разве прошел бы у них этот номер, если бы не одержимость русских и нерусских обладателей общего достояния, оравших друг другу: «Это мы вас кормим!» Да, наш российский «средний класс» не столько вкалывает в бизнесе, как велено ему по Адаму Смиту и Фридману, сколько разбойничает и выдрючивается, подражая американским яппи. Но хоть образчик ваш, но дурь-то — наша, и реализоваться она может на любом образчике. И приватизация, проведенная в начале 90-х годов по-русски, это борьба экс-коммунистов за передележку государственного пирога, «демократия и рынок», по верному замечанию Коэна, «тут ни при чем».
Американцы давали нам советы и учили жить. Но «никто и ничто не заставляло» наших реформаторов «навязывать своему народу глупые и догматические предписания американского руководства, несмотря на предостережения лучших русских экономистов». Коэн зрит в корень.
А корень в том, что не бывает телефонной связи, если крадут кабель. Позволю себе немного откомментировать эту сообщаемую Козном фантастическую деталь нашего быта, оказывающуюся правдой. Когда деревенский парень срывает провод линии электропередачи, он не может не знать, что люди будут сидеть без света, да и сам он тоже. «Ну и что, мрак перетерпим, а мне выпить надо». Номинально — тупость в чистом виде. Но вдруг — и чей-то острый расчет? Кто-то ведь санкционировал скупку металла? Может, российская демократия и тут следует стандартам Международного Валютного Фонда, который учит нас «сжимать денежную массу»?
Даже если все так, дурь наша все равно при нас. Использовать ее всегда найдутся охотники. Может, и там и прохвосты, но все-таки виноваты мы сами. Словами современного классика: «это наша боль, не ваша». Крестоносцы пусть провалятся, а нам свой крест нести.
«Любой кризис не бесконечен», — утешает нас Коэн. Еще круче: «великие державы не исчезают». И еще круче: «величие России предопределено».
Если так, то какими жертвами будет оплачено это предопределенное нам величие? И какое оно будет? Явно не Рах Аmеriсаnа, понимает Коэн, но, может быть, Европейский Дом? А вдруг — Центрально-Азиатский блок, где техническая мощь России соединится с гигантскими демографическими ресурсами ее соседей: Индии и Китая? Неслабую перспективу сулит нам Стивен Коэн. Постараемся же дать замечательному американцу возможность и дальше любить свою вторую родину.
11сентября 2001 года я, как и миллионы людей, сидел перед телевизором и смотрел, как в десятый раз авиалайнер, захваченный террористами, врезается в южную башню Близнецов Матхэттена и как десятый же раз проваливается северная башня, протараненная другим лайнером. Я никак не мог вместить в сознание, что это не очередной супер-триллер-бастер, отштампованный в Голливуде, и не творческая провокация какого-нибудь нового Орсона Уэллса, а прямой, как удар топора, эфир, сопровождаемый неподдельным заиканием наших телекомментаторов, накладывающимся на панические крики их заокеанских коллег.
Раздался телефонный звонок:
— Это экспертная служба Интернета. Вы можете прокомментировать то, что происходит?
— Могу, — произнес я неожиданно для себя. — Происходит то, что человечество вступает в новую эру. Мы переходим красную черту. Красная черта — это кон. На кону — всё. Вы понимаете? Три головореза убегают из Бутырской тюрьмы, и вся Россия… вся Россия…
Что делает вся Россия? — замолчал я, вдруг забыв слова. Ах, да, вся Россия приседает от страха, ожидая, что сделают с нею три зека, юркнувших в подпол. Господи, что такое я несу! Они же спрашивают про Америку…
— Спасибо, — озадаченно произнесли на том конце провода и отключились.
Я вернулся под падающие башни Близнецов и, наконец, связал.
Есть что-то общее, фатально схожее в двух этих несоизмеримых эпизодах первых мгновений Третьего тысячелетия: между побегом из тюряги троих душегубов, казнить которых нашему правосудию запретили гуманные принципы европеизированного человечества, — и ударом четырех захваченных террористами самолетов по американской твердыне.
Это общее — картонная уязвимость, карточная хрупкость твердынь. И принципов. Любых. Вроде бы и несоизмеримы тюремные ложки, которыми «наши» преступники процарапались сквозь кирпичную кладку, и рычаги лайнера, который «их» преступники развернули на таран небоскреба. Соизмеримыми их делает психологический шок, в который отдельная особь способна обрушить миллионную массу.
Тут срабатывает, конечно, и жуткий телеэффект, когда в десятый, сотый раз прокручивается видеозапись, и ты созерцаешь, как самолет, сделанный руками и интеллектом тысяч людей, сокрушает башню, в которую вложены труды и упования миллионов… одну башню… вторую… а супер-держава, все это построившая и способная своей мощью уравновесить весь остальной мир, — не только не может защититься, но не может даже понять, кто ее жалит, откуда нанесен удар и где враг.
Злодейство растворяется в микромасштабах.
Преступники, вооруженные ложками, исчезают, как призраки, и великая страна, еще десятилетие назад в качестве второй сверхдержавы уравновешивавшая полмира, приседает от страха перед тремя тенями, нырнувшими в схрон. Там, может, и стоит кто-то за ними — продажные надзиратели, братки с воли. И наверняка много чего стоит за тремя десятками террористов, которые ножами «для разрезания бумаги» закололи летчиков и сели в их кресла. Однако если бы за ними стояла гигантская организация, управляемая фигурой масштаба Бен Ладена, — американские спецслужбы наверное перехватили бы удар, потому что фигуры масштаба Бен Ладена у них под колпаком. Но если сговорились три десятка обучившихся в Штатах мусульман, ставших смертниками просто потому, что они ненавидят Америку, — то такую группу, вооруженную ножами и организованную, как заметил один лондонский шейх, на уровне студенческой коммуны, — такую бандгруппу не уловить никакому фэбээровскому ситу — просочатся и ударят. Как просочился и ударил тот стопроцентно белый американец, у которого не было никакого намека на ислам, а только ненависть к «федеральной тирании». Взорвал правительственное здание в Оклахоме, угробил сотни случайных людей и с гордым видом пошел на казнь.
Освальда, которому хватило винтовки с оптическим прицелом, чтобы пустить в расход державно охраняемого президента, — почти не вспоминают на нынешнем черном фоне, а стоило бы. У него, как известно, так и не нашли сообщников. А если их и не было?
Во все времена безумцы мечтали взорвать мир. Средств не находили. Кажется, третье тысячелетие нащупывает средства. Раскольников, убивший старуху, тоже не имел сообщников, если не считать Наполеона, который виртуально придавал его предприятию мировой масштаб. Топора хватило на старуху. За полтора века топорный террор сменился «ювелирным». Мир развился до состояния, когда нужен не топор, а кнопка, набор компьютерных цифр… шевеление мышиного хвостика, чтобы пустить под откос миры. Помните простенькую русскую сказочку: мышка бежала, хвостиком махнула… Мышка та ни золотого яичка сделать не может, ни даже стола, с которого свалится яичко; но когда это уже изготовлено другими, — можно бежать со своим хвостиком. Постиндустриальная цивилизация, громоздящая небоскреб на небоскреб и расчертившая небо лайнерами, способными обогнуть шарик, — дает шанс любому энтузиасту, который вооружится ложкой или пластмассовым «ножом для разрезания бумаги». Техногенная мощь перехватывается неуловимыми одиночками, атомная энергия оказывается бессильна перед подвижностью атома-индивида, мировые инфраструктуры приседают перед хакером-взломщиком.
Две тысячи лет все это еще поддавалось арифметике. Пара стражников, вооруженных алебардами, предотвращала удар шпионского кинжала. Чтобы Кудеяр-разбойник дорос до масштаба государственной опасности, он должен был накопить соизмеримую силу: разинское войско, пугачевское войско. Теперь Кудеяр, сговорившись с двенадцатью разбойниками, может бросить вызов любой империи. Техника позволяет. Сто лет назад динамитчик, делавший бомбу, рисковал взорваться в собственной подпольной лаборатории. Сегодня семилетний чеченец, получивший смертоносную «игрушку» из рук чабана-отца, может замкнуть цепь и поднять на воздух военный штаб, проезжающий мимо его деревни на бронемашинах. Кусочек пластита, пронесенный в дамской сумочке, сносит полвокзала, повергает в столбняк целый город. Компактность боеприпасов, изумительно отлаженная в Двадцатом веке великими народами для вооруженного противостояния великих государств, — в Двадцать первом становится доступна любому «одинокому волку».
