Доходило до смешного — в Константинополе одна из так называемых «цирковых партий»[12], которую правильнее было бы называть ипподромной, поскольку древний Римский цирк Константинополя в те времена уже давно исполнял исключительно обязанности ипподрома, а ещё точнее было бы назвать её, что называется, по делам, уличной группировкой, носила, шокируя почтенных прохожих, костюм из сравнительно короткой рубахи и просторных штанов. На этом странности в их облике не заканчивались — бороды уличные молодцы брили, а голову обривали почти целиком, оставляя только длинный хвост, растущий от макушки. На горожан такой облик действовал не менее ошеломляюще, чем на обитателей провинциального советского городка последнего десятилетия Союза — панковский «ирокез»: византийцы состригали волосы и бороду только в знак глубокого траура, императорской опалы или же, по судебному приговору, преступникам. Источник заимствования этого дикого, по меркам православного Царьграда, вида угадывается просто — группировка называлась «синими», а по-византийски это звучало как «венеты». «Венетами» же римские историки и писатели, как мы уже говорили, называли славян. Точно так же, кстати, парижская шпана лет сто-полтораста назад подражала длинными волосами, шейными платками и особого покроя рубахами индейцам-апачам и называла себя апашами.
Далее надо сказать несколько слов про оружие тех славянских бойцов, что первыми ступили на землю Закавказья. Византийский автор того времени Маврикий Стратег описывает вооружение славян как состоящее из лука со стрелами, двух копий, одно из которых, скорее всего, было лёгким дротиком, или, как это оружие называли славяне, сулицей, и большим — «труднопереносимым», по словам Маврикия — щитом. Тяжёлого защитного доспеха славяне почти не знали в те времена — первый пластинчатый панцирь в славянских землях, на древлянском городище Хотомель, почти веком младше осады Партавы. Но не станем впадать и в другую крайность — слишком уж верить заявлениям византийских авторов, что славяне сражались без доспехов. Ведь если византийские хроники повествуют о «безбожных россах», а русские летописи — о, скажем «безбожных половцах», мы не думаем, что упомянутые народы исповедовали научный атеизм. Когда киевский летописец в «Повести временных лет» утверждает, что окружавшие полян племена «не знали брака», мы не предполагаем, что восточные славяне были сторонниками монашеского безбрачия или свободной любви. Так же и в данном случае — конечно, видевшим пластинчатые латы закованных в железо вместе с конями всадников — «клибанофорос» Второго Рима, кожаные или стёганые (стёганые доспехи у западных славян упоминаются примерно в это же время, на Руси их называли тегеляями) доспехи славян и за доспехи-то не считались. Но ведь славяне, даже не имея численного преимущества, умудрились разбить наголову панцирную конницу византийца Асбада на Балканах ещё за век до осады Партавы. Были, конечно, и защитные наголовья — имея дело с вооружёнными всадниками, либо быстро обучаешься беречь голову, либо теряешь её. Есть изображения славянских воинов тех времён в конических и полукруглых шлемах. Стоит вспомнить и предполагаемое историками значение словечка, которое Моисей Кагантакаваци расслышал у дымных костров под стенами Партавы как «шором», — всё-таки это звучит ближе к «шелому», чем к «черпаку» или «черепку».
Впрочем, что отдельные воины славянских дружин бросались в битву не то что без кольчуг, но даже без рубах и плащей — об этом определённо пишут византийские авторы, к примеру, Прокопий Кесарийский: «иные не носят ни рубашек, ни плащей (остальные славяне, всё это носили. — О. В.), а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бёдрах, и в таком виде идут на сражение с врагами». Только это происходило не от бедности этих воинов и не от неумения славян делать доспехи, а по совершенно другой причине — у славян, так же как у других европейских варваров — норманнов, германцев и кельтов, — были, по всей видимости, воины, шедшие в бой без одежды. В скандинавской «Саге об Инглингах» говорится, что такие одержимые бойцы «бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда. Такие воины назывались берсерками». Слово это одни переводят с норманнского как «медвежья рубашка» — от «бер», медведь (отсюда же наше «берлога») и «серк», рубашка (наше «сорочка» того же происхождения). Другие считают, что это слово обозначает «без рубашки». Римские авторы говорят об обычае отборных кельтских бойцов атаковать врага в одной боевой раскраске. Следы подобного рода веры в одержимость «звериным духом» и воинскую неуязвимость обильно сохранились в славянских былинах, преданиях, поверьях, заклятиях. В частности, отсюда же, предполагают исследователи, легенды об неуязвимых для обычного, незаговорённого, оружия оборотнях. Украинские казаки-запорожцы называли таких бойцов «характерниками». Среди «характерников» был и знаменитый кошевой атаман Иван Cipкo, (то есть «Серый», украинское прозвище волка), и полковник Семён Палий («хто у водi врiвнi з водою, хто у травi врiвнi з травою, хто у лiсi врiвень з лiсом, перевертень (оборотень) в лiсi бiсом? То Палiй», восклицает украинская песня), и сотник Захария Чепига — лица вполне исторические. Между прочим, вера в людей, способных «заговорить» себя или других от вражеского оружия, на Руси держалась очень долго — ещё Павел I в своём уставе грозит карами подобным умельцам.
Поневоле приходит в голову «еретическая» мысль: а ведь во всём этом что-то есть, не может не быть. Иначе безумцы, верившие в чары, дарующие неуязвимость, вместе со своей верой сгинули бы в первом же сражении — война пустых иллюзий не терпит. А тут они сохраняются с первых упоминаний о славянах и до нового времени, пережив и Киевскую Русь, и Господин Великий Новгород, и Великое княжество Московское, а там — и Московское же царство.
Мечи у славян, скорее всего, тоже были, хотя и немного. Ведь сказал же примерно в те времена вождь дунайских славян Лаврита послам аваров, требовавших от его народа дани: «Родился ли и согревается ли Солнцем тот человек, что покорит землю нашу? Не отдавать свою землю, а владычествовать над чужою привыкли мы, и в этом мы уверены, пока есть на свете война и МЕЧИ». Чуть позже поляне выплатили дошедшим до них хазарам дань «по мечу от дыма» — в раннее Средневековье вполне обычное дело, вспомнить хотя бы короля Кнуда, бравшего с Дании дань боевыми секирами, варинов-варягов, плативших королю остготов Теодориху дань мечами. Хотя, конечно, нельзя упускать из виду ещё одной возможной трактовки летописной легенды. Согласно ей, «меч от дыма» надо понимать в том же смысле, в каком нынче говорят — отряд в сто штыков или, скажем, в двадцать сабель. В таком случае, можно представить, что полян обязали выставлять по воину-мечнику от дыма — родовой общины. Так стало бы гораздо понятней, откуда в войске каган-бека под Правой славянская речь. Но была ли полянская дань хазарам символической или нет — с мечами они, судя по этому преданию, были знакомы. Вот только были ли эти мечи трофейными или произведением своих, славянских, ремесленников — на это пока нет ответа. И вооружены ими, скорее всего, были далеко не все. Гораздо большему числу воинов в ближнем бою приходилось полагаться на длинные боевые ножи, топоры и дубинки. И это не было такой уж дикостью — например, татаро-монголы ещё в XIII веке, через шесть веков, были, вопреки фильмам и рисункам, в которых орда орущих кочевников поголовно размахивает над косматыми шапками кривыми клинками, в основной массе вооружены… дубинками, в лучшем случае — лёгкими топориками-чеканами. Сабли могли себе позволить лишь знатные и состоятельные люди, что, как известно, ничуть не помешало монголам побеждать вражеские армии.
Вот ещё вопрос — как воевали славяне? Судя по всему, славяне использовали несколько способов ведения войны. Особенную сноровку, по отзывам византийцев, они проявляли в том, что мы бы назвали партизанской войной — нападения из искусно подготовленных засад, стремительные маневры, диверсии. За век до Партавы, во время войны с готами в Италии, полководец восточно-римского императора Юстиниана I, прославленный Велизарий, когда ему потребовался пленник, способный рассказать о планах противника, вынужден был вызвать к себе одного из воевавших в его армии славян. И тот сумел, миновав часовых, проникнуть в глубь вражеского лагеря, выкрасть одного из знатных готов — человека наверняка не хилого и не робкого десятка — и доставить пленника к Велизарию. Это, так сказать, первый описанный историками «пластун» — как позднее русские казаки называли своих искусных разведчиков, вполне способных вот так вот выкрасть из вражьего лагеря татарского мурзу или польского полковника.
