И так у нас предостаточно слов, не имеющих необходимых параллельных образований. «Врач», «доцент», «редактор», «менеджер» — из этих «мужских» слов боги языка, к сожалению, не вынули по ребру, чтобы изготовить женские варианты. Отсюда — масса неудобств. «Врач сказала» — звучит вульгарно, а разговорная форма «врачиха» все-таки неуважительна. Непочтительны и варианты на — «ша»: «профессорша», «деканша» (есть даже шутливое «замша» — в пандан к сокращению «зам»). К тому же они создают некоторую двусмысленность, поскольку «ша» в прежние времена обозначало жен соответствующих лиц: есть же «капитанша» Василиса Егоровна в «Капитанской дочке», разные «губернаторши» у Гоголя и Достоевского.
Вспоминается карикатура из журнала «Крокодил» времен моего детства. Очкастая особа в строгом костюме и с портфелем в руках говорит подруге: «Поздравь меня, я теперь доцент». А та, разодетая дамочка с собакой на поводке, отвечает: «Подумаешь, я уже профессорша!» Пожалуй, молодым читателям юмор ситуации может оказаться непонятным, поэтому на всякий случай объясню: в те времена женщина, выйдя замуж за профессора, становилась материально обеспеченной и могла сидеть дома.
Приходится как-то выкручиваться, чтобы избежать неловкости. Скажем, добавлять к названию профессии имя: «врач Анна Петровна сказала», «менеджер Иванова позвонила». А самая странная ситуация сложилась с наименованиями женщин-литераторов. Некоторые почему-то считают, что слова «писатель» и «поэт» не должны иметь женских суффиксов. Между тем еще Даль в своем словаре вслед за «писателем» указывал женский вариант и и приводил пример: «В последнее время у нас явилось много писательниц» (хотя, заметим в скобках, женская проза XIX века массовым явлением отнюдь не была). Потом возникло у нас и слово «поэтесса» — по аналогии с западноевропейскими языками. Тем не менее извечный российский «сексизм» (то есть дискриминация по половому признаку) привел к сомнительному утверждению, что, мол, если дама пишет настоящие стихи, то она должна именоваться не «поэтесса», а «поэт». Да, так сказать, мужская логика. А не общечеловеческая.
В середине семидесятых годов широко обсуждалось стихотворение Евгения Евтушенко о Маргарите Алигер, начинавшееся словами: «За медом на Черемушкинском рынке поэт стояла…» Далее там шли фразы: «Поэт прославлена была когда-то…», «Поэт когда-то родила двух дочек…» Наконец на приглашение автора сесть к нему в машину — «поэт подумала и отказалась». Как лингвистический эксперимент это было занятно. Известный своим остроумием литературовед Зиновий Паперный сочинил такую вариацию на эту тему:
Евтушенко писало, что стояла поэт.
Евтушенко считало, что родов больше нет.
Евтушенко старалось доказать — все равно
у народа осталось Евтушенко одно.
Пародия, конечно, сугубо шуточная, но, вспоминая ее, думаешь, что, может быть, и не стоит женщин «возвышать» до мужского рода. Не позволить ли им оставаться поэтессами? А совсем недавно Юнна Мориц, бросая вызов «маскулинному» мышлению, демонстративно выбрала для себя титул «поэтка». Тоже забавно.
В энциклопедиях и словарях на этот счет разнобой. Согласно одним справочникам, Ахматова — «поэт», согласно другим — «поэтесса». Ладно, как-нибудь этот вопрос утрясется сам собой, тем более что сия профессия становится редкой — как бы совсем не ушла из жизни! Актуальнее другая проблема: как нам теперь называть деловых и «продвинутых» женщин? В разговорной речи и в языке СМИ встречаются варианты: «бизнесменка», «бизнесменша», «бизнесвумен», «бизнес-леди». Посмотришь на все это, примеришь, а брать не хочется: изящества нет. Подождем нового завоза лексического товара.
И все-таки хорошо, что язык наш не бесполый. Вячеслав Иванов в 1910 году сочинил стихотворение «Славянская женственность»:
Как речь славянская лелеет
Усладу жен! Какая мгла
Благоухает, лунность млеет
В медлительном глагольном ла!
А десятью годами позже Илья Сельвинский (которого мы как-то подзабыли, а между тем изобретательный был поэт, его ценил даже скупой на похвалы Набоков) продолжил тему:
Идешь, с наивностью чистоты
По-женски вся спрягая.
И показалось мне, что ты —
Как статуя — нагая.
Ты лепетала. Рядом шла.
Смеялась и дышала.
А я… я слышал только: «ла»,
«Аяла», «ала», «яла»…
Вот сколько можно прелести извлечь из того факта, что глаголы у нас в прошедшем времени изменяются по числам, а в единственном числе — по родам!
В цивилизованном обществе женщина и мужчина имеют равные права. Но для высокоразвитого мужского сознания женщина, так сказать, «равнее». Она имеет право проходить в двери первой и не пугаться, когда ей в метро уступают место. Право не таскать шпалы и не браниться матерными словами.
Право не скрывать свои эмоции и вызывать восхищенные взгляды.
Ясное дело — с названия. В нем зерно, главная суть того, что нам предстоит прочитать. По нему мы часто судим, стоит ли вообще открывать книгу.
Для высокой словесности название — это художественный образ, это духовный «мессидж», послание автора современникам и потомкам. Помню, как в детстве услышал я по радио, что писателя по фамилии Пастернак поносят за «антисоветское сочинение» «Доктор Живаго». Первой реакцией было удивление: что дурного в романе с таким названием? «Доктор» — это врач, «Живаго» — от слова «живой». Врачеватель всего живого — это человек хороший, нужный людям и стране! Адвокатом писателя выступил сам русский язык.
Войти в язык — вот высшая задача художника, когда он ищет имя-эмбрион для своего будущего творения или раздумывает, как окрестить шедевр, уже родившийся.
Совсем иначе обстоит дело в коммерческом книгопроизводстве. Сижу я как-то в одном богатеньком издательстве, где выходит красивый том Высоцкого с моим предисловием. Серийный формат беспощаден, стихов и песен оказался перебор, приходится сокращать, резать по живому. Неприятная процедура. А тут еще из соседней комнаты заглядывает молодой сотрудник в твидовом пиджаке — посоветоваться с толковыми женщинами-редакторами насчет названия очередного дамского детектива. Про что там — неважно. Ему надо на типовое изделие наклеить подходящий «лэйбл», чтобы удачнее впарить покупателю. Самой детективщице глубоко наплевать на имя ее детища: обзовите как хотите, меня только гонорар интересует. Товар тут производится отнюдь не штучный. Как будто это не книги, а колготки. Причем халтурные, которые очень быстро «поползут».
Впрочем, в назывании популярных детективов прослеживаются любопытные тенденции. Старомодная Александра Маринина дает своим произведениям названия «сурьезные»: «Каждый за себя», «Когда боги смеются», «Смерть ради смерти». Надеется попасть в школьную программу… Или хочет, по крайней мере, окончательно закрепиться в статусе «русской Агаты Кристи». Одна ее книга названа «Пружина для мышеловки»: к Агатиной «Мышеловке» приставлена российская пружина. Боюсь только, что лопнет она раньше времени.
Иначе действует Дарья Донцова. «Гадюка в сиропе», «Привидение в кроссовках», «Маникюр для покойника», «Надувная женщина для Казановы»… Сами названия извещают, что все это предметы одноразового использования. Прочитал — и забыл в электричке. На полку в своем доме это не поставишь.
А как дела с названиями в нынешней серьезной словесности? Когда нас спрашивают, что стоит почитать, то приходится приводит не только имена, но и конкретные произведения. И их заголовки отнюдь не всегда впиваются в память собеседника. А иной раз вызывают какие-то побочные ассоциации. Упомянешь, к примеру, «Кысь» Татьяны Толстой, а тебе в ответ: «Как же, как же, читал. И „Кысю в Америке“, и „ИнтерКысю“». Имеется в виду целый цикл романов про кота по кличке Кыся, написанных Владимиром Куниным, создателем легендарной «Интердевочки». Случайное совпадение? Никто не виноват?
И все-таки… Не отвечает ли автор, выбирая название, за все возможные переклички с предшественниками и современниками? Никак не пойму, почему маленького героя в романе Олега Зайончковского «Петрович» называют по отчеству — не мотивировано это ни логически, ни психологически. Зато неизбежно вспоминаются Петрович на карикатурах Андрея Бильжо и писатель Петрович из романа Владимира Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени». Вот, кстати, название многозначное и дерзкое, с намеком сразу и на Достоевского («Записки из подполья» по-английски именно «Underground» именуются), и на Лермонтова.
Здорово умел придумывать названия Набоков. «Лолита» — это слово с восторгом произносит до сих пор все читающее человечество. И не беда, что Владимиру Владимировичу нобелевские бюрократы так и не дали премии. Награда в том, что читают. Об этом «Дар» — роман с предельно простым и емким названием. А «Приглашение на казнь»? В самом заглавии — целая концепция советской истории.
