«Эдик сошел с ума!..»
«Он доигрался!..»
«Эдик сошел с ума!..»
Да, своим арестом, как я понял, Лимонов явно превзошел в ее глазах самого себя. Для нее это было нечто! Мне кажется, что, получи Лимонов Нобелевскую премию по литературе, это бы не так поразило Наташу, как его арест, заточение в Лефортово, ФСБ, обвинение в терроризме… И уж конечно, это было круче любых рок-групп, телевизионных эфиров, «Рождественских встреч» с Пугачевой, а также куда серьезнее и драматичнее всяких там лирических стишков, скандальных романов и раздирающих душу песен.
По крайней мере, именно об этом я думал, пока гнал свой мерс по вечерней сырой Москве и слушал возбужденный монолог Натальи, сидящей справа от меня.
Затем она много раз мне звонила, мы беседовали, и она была уже более сдержанна и спокойна. Однажды мы пересеклись с Медведевой случайно на концерте группы «ДК», и Наталья сказала, что ей понравился мой альбом «Эротические галлюцинации». Она даже хотела привлечь моих питерских музыкантов и саундпродюсера Петра Струкова к работе над своим новым альбомом. А спустя некоторое время Наталья передала заявление, в котором говорилось о ее готовности (и согласии матери) прописать в их питерскую квартиру «своего мужа — Савенко Эдуарда Вениаминовича».
Но потом, после моего отъезда на целых семь месяцев в Саратов (вслед за этапированным туда Лимоновым), наша связь с Медведевой прервалась.
И только после выхода в свет книги Лимонова «В плену у мертвецов» Наталья неожиданно мне позвонила, обрушив очередную порцию брани в адрес Эдуарда.
В той книге Лимонов подробно рассказал о своем свидании с Медведевой в Лефортовской тюрьме, описав эту сцену и саму Наталью очень реалистично и жестко.
«… Я увидел ее голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из той этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста 24 лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале Музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то, если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но, возвратившись в камеру, написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона «Дамы былых времен». Это если по-нормальному. Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: «Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели похожа на суховатую палку. Твои глаза — один меньше другого — они как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки…»
Это было не единственное место в книге, отчего Наталья так завелась.
Да, на сей раз в ее словах и в ее голосе слышались только обида и злость. И если честно, Наташа была совершенно пьяна.
Она обвиняла Лимонова во всех смертных грехах и разве что не проклинала его. Она обещала, что «Боров с ним разберется» (каким образом Боров мог разобраться с человеком, сидящим за решеткой, Медведева не уточнила; но не думаю, что она хотела, чтобы Боров и сам оказался в «третьяке» Саратовского централа ради мести за оскорбленную честь своей любовницы). Она ругала и меня за то, что я взялся защищать Лимонова и «ношусь с ним, как будто он мне сват или брат».
— Он там что — вообще обнаглел?… Нах… мне его книжки!.. Пусть себя описывает… — басила она в трубку, растягивая слова. — Передай ему все, что я о нем думаю!..
Это продолжалось долго. Очень долго. А вести подобные разговоры с пьяной женщиной да еще на ночь глядя — занятие, согласитесь, малоприятное.
И только пообещав Наташе, что я обязательно передам Лимонову все ею сказанное слово в слово, мне кое-как удалось ее успокоить.
Я, конечно, рассказал Лимонову об этом своем разговоре с Медведевой, но слово в слово его не передавал — у Лимонова в тот момент и без того было много переживаний.
Может, сейчас эти записки хоть в какой-то степени смягчат мою вину перед Наташей?…
А всего через четыре с половиной месяца после ее смерти и четыре месяца после торжественного празднования 60-летия Лимонова он вышел на свободу.
Ходатайство о его условно-досрочном освобождении подписали сразу несколько депутатов Государственной думы, включая и Жириновского.
То было жаркое лето 2003 года, когда такое «вольнодумство» в России еще допускалось, хотя она уже и была путинской.
Но пройдет год-два, и все изменится: чекисты расправят плечи и задерут головы; депутаты начнут бояться кремлевской тени; прокуроры — собственной (для этого и был создан Следственный комитет России); последние независимые телеканалы прекратят свое существование; суды, обласканные властью и не боящиеся гласности (которой попросту не станет), прекратят выносить оправдательные приговоры по политическим делам (да и по другим, на всякий случай, тоже); «права человека» станут пустыми словами (и почти такими же ругательными, как «демократ» и «либерал»); свобода слова уйдет в «подполье» Интернета; а уж про «Коррозию металла» или Борова в «приличном обществе» и говорить будет неудобно — «анахронизм».
Может быть, Наталья Медведева все это предчувствовала?…
Режиссер Лиля Вьюгина несколько лет назад сняла для телевидения документальный фильм о Наталье Медведевой. Но из-за Лимонова, которого невозможно было обойти в фильме стороной, его не решился показать ни один российский телеканал. Фильм назывался очень красиво и точно: «Большая Медведица».
Думаю, Лиля простит меня, если я так и озаглавлю этот свой рассказ, — лучшего названия для него не придумать.
13 июня 2003 года я получил письмо от Лимонова из колонии, датированное им 30 мая.
На маленьком тетрадном листке, поверх рукописного текста, стоял синий штамп, подтверждающий, что данное письмо было подвергнуто цензурной проверке оперативной службой лагеря.
«Сарат. обл. г. Энгельс. Учр. УШ382/13» — значилось на оттиске синего штампа.
А в письме, помимо нескольких личных просьб, Лимонов сообщал мне следующее:
«…28-го здесь в колонии меня посетили представитель (советник) президента по помилованию Приставкин, и с ним Ландо и другие лица. Приставкин звучал очень уважающе, сказал, что «мне стыдно, я при галстуке, а вы в робе». Жали руки и сказали, что сделают все для досрочного освобождения… 29 мая я был вызван на административную комиссию по УДО. Мне сказали, что решение переносится на следующую комиссию… Здоровье, самочувствие и настроение: все в порядке. Много воздуха. Лицо и руки загорели… Обнимаю…»
Мне было понятно, что все эти подробности последних майских дней, при всей их важности, Лимонов, уже превратившийся в опытного зэка, написал в большей степени для лагерного начальства, чем для меня.
Позже, в 2005 году, в своей книге «Торжество метафизики» он подробно опишет и посещение колонии «патрицием» Приставкиным, и все перипетии, связанные с его условно-досрочным освобождением, и свои взаимоотношения с «хозяином» зоны и его подчиненными.
Могу лишь пояснить относительно упомянутого Лимоновым Ландо.
Я хорошо и давно знал этого человека. В тот момент, о котором идет речь, Александр Ландо занимал должность уполномоченного по правам человека при администрации Саратовской области. Экстравагантный губернатор области Дмитрий Аяцков любил людей тоже экстравагантных. Ведь до этого Ландо был простым преподавателем административного права в Саратовском юридическом институте, но прославился в 90-х годах призывами легализовать проституцию и начать этот процесс с родного города.
(Вообще, вероятно, желание быть первыми в вопросах секса свойственно саратовцам. После Октябрьской революции 1917 года, как известно, именно в Саратове местный Совет рабочих и крестьянских депутатов первым принял решение об обобществлении женщин. Тысячи горожан бросились тогда бежать из Саратова на юг к белым, увозя с собой своих жен и дочерей. И вот после очередного развала страны в 1991 году именно из Саратова прозвучал первый призыв к легализации проституции!)
Слухи о возможном открытии в Саратове первых публичных домов всколыхнули общественность всей страны: Ландо ругали и поддерживали, обливали грязью и осыпали лепестками роз, предавали анафеме и возносили до небес! А Аяцков взял да и назначил его главным по правам человека в области.
А вообще-то Ландо был неплохим мужиком. И помощница у него была — высший класс: очаровательная огненно-рыжая Жанна!..
Но вернемся к письму Лимонова. Оно шло ко мне две недели — слишком долго. И я понял, что необходимо снова срочно отправляться в Энгельс.
После этого был еще один суд, который проходил прямо в колонии и где непосредственно решался вопрос об условно-досрочном освобождении Лимонова, о чем он также рассказал в своей книжке, и у меня нет желания это повторять, хотя, безусловно, некоторые вещи я видел и воспринимал несколько иначе, чем Эдуард.
