Ознакомительная версия.
Личное дело – это свидетельство того, что церковник является нормальным, штатным офицером КГБ. В этом случае его, естественно, никто никогда светить не будет. Засветили одиннадцать агентурщиков. Это совершенно обычная практика, предусмотренная правилами оперативной работы: сбрасывается агентура, не представляющая ценности, либо это делается для целей безопасности.
Вероятно, то же самое рано или поздно произойдет и в России. Потому что представить себе церковника – по крайней мере того, советского времени, – который не находился в агентурной или какой-либо более серьезной связи с Комитетом государственной безопасности, абсолютно невозможно по разным причинам.
Надо сказать, болгары очень хитро поступили: они слили факт того, что одиннадцать из пятнадцати архиереев были просто платными агентами, осведомителями, но при этом не раскрыли фактуру. А ведь самое волшебное прячется вовсе не в этом скучном факте. Подумаешь, удивили: попы-оборотни. Эка невидаль. Самое-то прелестное в таких случаях – фактура. То есть то, что конкретно содержится в оперативных и агентурных делах.
Когда я был маленьким – первый, второй, третий класс, – из школы меня обычно забирал дедушкин адъютант и дальше отводил либо в кино, либо в секцию фехтования или еще какой-нибудь кружок. Но нередко он сообщал, что ему надо заглянуть на работу. Я знал, что это означает: мы пойдем на одну из конспиративных квартир, чтобы отнести или, наоборот, забрать какие-то бумаги. Там мне предстоит часа три или четыре играть в морской бой с операми, читать «Советский экран» и наблюдать за попами, приходящими со всего города сливать исповеди.
К слову, там были не только городские попы. На эти конспиративные квартиры привозили и попов из ближних и дальних уголков области – вероятно, потому, что в деревне, где все на виду, незаметно провести агентурную встречу довольно сложно. Так что всех их, естественно, тащили сюда – они как бы растворялись в огромности города, в гигантском количестве квартир.
Выглядела процедура всегда примерно одинаково, но отдельные моменты оказывались особо примечательными.
Помню, однажды из какого-то то ли монастыря, то ли пустыни – учреждение находилось не в Ленинграде, а где-то в глуши – привезли совершенно, полностью прозрачного старикана, с пушистейшей, как у Черномора, длинной бородой.
Притом не забывайте, что это было за время – тогда уже интеллигенция расплодилась, диссидентура всякая. И она, эта диссидентура, начала потаскиваться по всяким там старцам и старчикам.
Так вот, этот старец – он и так был в очках, но, когда комитетчики пододвигали к нему фотографии, сделанные каким-то очень оперативным образом, он цеплял к этим очкам еще одни очки – долго, кряхтя и даже постанывая, всматривался в фотографии, брал химический карандашик, слюнил его и ставил жирную галочку под тем лицом, которое он опознал как лицо, бывшее у него на исповеди. А уже потом начинал пересказывать какие-то незатейливые секреты советского интеллигента, которые тот ему поведал.
Помню, что к концу собеседования губы у прозрачного старца были полностью синими от химического карандаша. Выглядело это предельно потешно.
Причем, помимо работы с чистой диссидентурой, была и работа, так сказать, с широкими слоями верующих, которая и занимала основное время. То есть всякие городские попы, которые имели свою паству и принимали исповеди, сливали все это комитетчикам. На первый взгляд информации, представляющей какой-то безумный интерес для госбезопасности, там не было.
Но на самом деле так может подумать либо совсем глупый человек, либо человек, который попросту не знаком с принципами оперативной работы, выстраивания оперативных вертикалей и горизонталей в тех или иных структурах.
Вот вообразите: приходит к попу какой-нибудь профессоришко, маленький, трогательный, зашуганный, в беретике с червячком, и, запинаясь и заикаясь, выкладывает ему свою страшную тайну: ну, например, трахнул он аспирантку. Вроде бы никакого интереса эти шалости представлять не должны. Ан нет – представляют, и даже очень большой! Слитая в нужное место, такая информация позволяет вызвать профессора куда надо, мягко с ним поговорить и предложить альтернативу: либо этот милый факт становится достоянием общественности – в том числе и профессорской жены, либо профессор с большим усердием транслирует заинтересованным органам все разговоры на кафедре и тому подобные нюансы, известные только ему одному.
То есть надо понимать, что в реальности оперативная информация очень многоуровневая и очень сложно выстраивается. И то, что на взгляд дилетанта не представляет никакого интереса, на самом деле имеет огромную важность.
Попы на этих конспиративных квартирах бывали разные: и косматые груборожие пузаны с тяжелыми малиновыми носами, и пушистые, прозрачные, бесплотные старцы. Я ни разу не видел, чтобы они получали деньги – живые деньги. Но их тем не менее стимулировали. Дело в том, что у оперативника в папочке был набор талонов.
Если вы помните, в советское время была такая чудесная структура, как столы заказов. И при них были номенклатурные отделы, где отоваривались продовольствием сотрудники горкомов, райкомов и т. д. Для них предназначались особые заказы. Заказ под номером то ли три, то ли два – сейчас уже не скажу точно – включал в себя сервелат и растворимый кофе. А заказ под номером пять содержал твердокопченую колбасу, гречку и семгу. Семгу!
Я это запомнил, потому что каждый раз перечень продуктов очень въедливо обсуждался представителями духовенства, получающими за сливы исповеди эти свои талончики в столы заказов.
Скажу честно: я не богослов, не специалист. Я не знаю, насколько твердокопченая колбаса благодатнее, чем, например, сервелат. Но каждый раз попы, которые приходили на эти конспиративные квартиры, очень напористо, буквально взахлеб, с обидами и бухтением пытались выклянчить талончик на заказ, в который входила именно твердокопченая колбаса.
Потом, когда я уже стал значительно старше, в 1990-е годы, мне довелось ознакомиться с большим количеством агентурных дел, как раз касающихся духовенства. Вот там уже фигурировали деньги – нешуточные по советским временам суммы в двадцать пять, сорок рублей, а то и побольше.
Но самое примечательное в этих агентурных делах даже не количество доносов на собственную паству. Впечатляло количество, так сказать, внутренних доносов – между архиереями и вообще служителями так называемой Русской православной церкви. Попы обвиняли друг друга и в антисоветчине, и в подрывной деятельности, и в шпионаже, и в хранении запрещенной литературы. Рассказывали про гомосексуализм, про незаконных детей, про какие-то левые семьи в других городах. Иными словами, сливали друг на друга все, что только можно, – в основном в борьбе за более хлебные, более сытные и более симпатичные епархии.
Вы спросите: неужели не было в то время людей свободных, скажем так, от агентурных связей с КГБ? Вероятно, все-таки были – до определенного момента. Покуда поп еще молод и находится в стенах семинарии, он не представляет собой никакого интереса. А вот после того как тот или иной архиерей совершает в отношении него хиротонию (обряд возложения рук) и поп обзаводится приходиком, бытом, семьей, детишками – вот тогда он уже становится очень удобным объектом для работы. Ровно в той же степени это касалось всяких монашествующих, потому что одно дело было иметь выходы на Москву, на какие-то престижные и богатые кафедры, и совсем другое – тихо чахнуть под своим клобучком где-нибудь на окраине Вологодской области. Хотя и там, кстати, уполномоченный по делам религии и оперуполномоченный КГБ стрясали с этого попа все, что только можно было.
Существует ли такая практика сейчас? Не знаю. Достоверных фактов не имею, но есть у меня определенного рода уверенность в том, что принципы оперативной работы измениться все-таки не могли – по одной простой причине. Ведь религия всегда была очень удобна государству вот в каком плане: помимо того, что образуется большое количество людей, готовых добровольно признавать себя овцами, стадом малых сих, существует и такая волшебная вещь, как концентрация информации о каждом отдельном человеке. И эту информацию человек сдает добровольно – на так называемой исповеди.
Когда вы исповедуетесь, желательно об этом думать и понимать, что в этот момент происходит.
Конечно, рано или поздно то, что случилось в Болгарии, повторится и здесь.
Вопрос лишь в том, какие формы это примет?
Я думаю – достаточно трагические. Дело в том, что даже на моей памяти эти агентурные дела – личных никто не видел – ксерили и копировали очень многие. И эти копии сейчас лежат в большом количестве экземпляров по всей России и, вероятно, только и ждут своего часа, чтобы шандарахнуть. А там, в этих делах, помимо самого факта привязки к агентуре содержится еще масса всяких, мягко говоря, совсем грязненьких подробностей.
Ознакомительная версия.
