Общаться с Межировым было прекрасной, редкой удачей. Он замечательно формулировал свои афористичные мысли. Помню, мы сидели на втором этаже его маленькой дачи. Почти всю мансарду занимал роскошный биллиардный стол. Поле его было обтянуто зелёным сукном.
– В поэзии, – говорил Межиров, – не бывает прогресса. Поэтому строки великих поэтов остаются в вечности…
По жизни его окружали разные люди – об одном из них, мяснике Юшине, он написал поэму. Помню, я засиделся у него допоздна. На даче в это время жил один из его приятелей. Он попросил его подбросить меня домой на машине. Приятеля звали Ашотом. Ашот был невелик ростом, очень крепок, плотен, широк в груди, я знал, что его считали гениальным бильярдистом. Он домчал меня до дома с какой-то безумной скоростью. Рулил легко, по-спортивному. Через много лет мне рассказали, что Ашота застрелили в какой-то разборке. Бильярд и криминал шли рука об руку в новые российские времена из недавнего прошлого. Своим партнёрам по жизни и азарту Александр Петрович посвятил горькие стихи:
Умру – придут и разберут
Бильярдный этот стол,
В который вложен
весь мой труд,
Который был тяжёл.
В нём всё моё заключено,
Весь ад моей тоски:
Шесть луз, резина и сукно,
Три аспидных доски.
На нём играли мастера
Митасов и Ашот,
Эмиль закручивал шара,
Который не идёт.
Был этот стол и плох, и мал,
Название одно,
Но дух Березина слетал
На старое сукно.
Думаю, что сегодня этот воспетый Межировым бильярдный стол давно покинул межировский флигель на участке, где основным строением была дача Лидии Либединской.
Американские стихи Межирова, конечно, вписываются в основную линию его тем и пристрастий, но в них появилось что-то новое. Одно из стихотворений Евг. Евтушенко, составитель его московской книги «Артиллерия бьёт по своим», не включил в книгу. Поэт ещё раз подтвердил свою репутацию консерватора, высказал беспощадные мысли не только по отношению к своему новому окружению, но и к самому себе:
Те хотели вписаться
в скрижали,
Ради этого и уезжали,
Эти ради изящных искусств.
Те и эти о том, что сбежали,
Пожалеют.
Бессмыслен и пуст
Мир, в чужих заключённый
пределах
Накануне обычного дня.
Область душ навсегда
оробелых
Для бессмертья никак
не годна.
Изначала Афинской
растленна
Демократия – вязкое дно.
И давным устарела давно
Шутка английского
джентельмена.
Но занятней всего было то,
Что из тех, кто хоть
что-нибудь стоит,
Кто хоть что-то творит
или строит,
Не покинул Россию никто.
Какая горечь, какое, возможно, сожаление о собственном отъезде среди нового огромного мира, который нависал над поэтом:
Что Эллада, что Египет,
Если к небу вознесён
Чёрный параллелепипед,
Ван Дер-Роэ чёрный сон.
Стихи, которые я привёл, мне прислал Межиров весной 2006 года, сопроводив подборку короткой запиской: «Дорогой Серёжа, отобрали много, чтобы Вам было легче проследить канву и отобрать нужное. Спасибо за дружеское внимание. А.П. Межиров. 20 марта 2006». Мы напечатали всё, что прислал старый поэт, целиком одну газетную страницу «Литературки». Кроме того, однажды мне передали подборку с изустно переданной просьбой подборку эту не печатать. Своеобразное письмо или подарок мне лично. В подборке было как минимум одно стихотворение, которое, насколько я знаю, никогда не печаталось. Это были стихи, посвящённые Льву Гинзбургу – великому переводчику с немецкого и страстному публицисту-антифашисту. Он как журналист в своё время встречался со многими нацистскими преступниками. Я был знаком с этим невысоким полным, чем-то похожим на колобка, человеком. Жизнь Гинзбурга оборвалась совершенно неожиданно – в шестьдесят с небольшим, за несколько дней до того, как он должен был пойти в загс со своей последней возлюбленной – австрийской журналисткой. Замечательные строки посвятил ему Межиров:
Не забыт наверняка
Гинзбург Лёва, –
повелитель языка,
пастырь слова.
Он на виллы палачам
заявлялся по ночам,
Разговор не разглашать
обещался.
Обещанье нарушать
Не боялся.
Не боялся ни ножа,
Ни кастета.
Жил на свете не дрожа.
И вообще-то
Опасался пустяка,
Только тени.
Адюльтера, например,
Где-то в Вене.
И однажды мне сказал
Из-под спуда:
Неудавшаяся жизнь
Тоже чудо!
А вскоре – подумать только, как незаметно пролетели почти четыре года! – в Москву пришла весть о том, что Межирова не стало. Из жизни ушёл один из самых значительных поэтов Великой Отечественной войны. От жизни тех, кто его хорошо знал и сохранил с ним добрые отношения, «отпала», говоря его словами, «заметная долька» жизни. Но главное всё же не только личное: смерть Межирова – стала ещё одной скорбной чертой, подведённой под ушедшей, великой и трагической эпохой.
Тело поэта было кремировано. Два десятка лет назад Александр Петрович пересёк океан с билетом в один конец. Судьба предоставила обратный билет его праху. Прах захоронен в Переделкине, на писательском кладбище, в сентябре 2009 года.
...А в Нью-Йорке прекрасного поэта Александра Межирова поминали 31 мая 2009 года в эмигрантском ресторане «Русский самовар». Знаю об этом потому, что устроители прислали мне приглашение. Но до Брайтон-Бич слишком далеко...
Теги: Александр Межиров , поэзия
«Мыслью плещет, речью говорится»
В Государственном мемориальном историко-литературном музее-заповеднике Ф.И. Тютчева "Овстуг" Брянской области наградили финалистов Первого международного литературного Тютчевского конкурса «Мыслящий тростник».
По дороге к Дому
Приехав в Овстуг, в музей-усадьбу, я вышла в парк одна, ранним утром. Деревья парка расступались, словно указывая путь. Пройдя по дорожке к памятнику, стоящему, точнее, сидящему у пруда, приблизившись к нему, я попала под взгляд. Взгляд принадлежал античному мыслителю, жрецу, повелителю, воплощённому в русском поэте. За спиной Тютчева, чуть поодаль, в утреннюю воду, в двойную бездну смотрели лебеди. Хорошо, что рядом с ними, слегка снижая картину сказочной красоты и тридесятого царства, располагалось семейство уток. Утки выглядели более обыденно, хотя тоже символизировали[?] Более чем достаточно для метафизического настроения, но когда я оглянулась на Дом… Дом, без всякого сомнения, был Храмом, и несколько тысячелетий омывало его незримыми восходящими потоками.
Обветшавший усадебный дом был разрушен до основания, разобран на кирпичи с согласия владельцев ещё задолго до революции. 70 лет на этом месте пасли коров. Но недалеко из тех же камней была сложена маленькая сельская школа, а в ней не могла не теплиться, не могла не разгораться память. Там продолжали жить стихи и книги. Любовью, культурной памятью и волей Владимира Даниловича Гамолина, учителя русского языка и литературы, усадебный дом Тютчевых был восстановлен в 1986 году, точнее сказать, воскрешён - по нескольким сохранившимся изображениям. И вот стоит на холме живой солнечный дворец, храм. И к нему теперь со всей области стекаются, сливаясь воедино, два потока: любящие поэзию, литературу, желающие поближе познакомиться с жизнью и творчеством поэта и влюблённые – свадебные кортежи.
По дороге во Вщиж
Посреди дороги у кургана лежит камень. На нём высечены две первых строфы стихотворения:
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана видим мы поднесь...
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело,
