На вопрос, как следует поступить с царским домом, Нечаев ответил: всех уничтожить. «Ведь это просто до гениальности!» — восхитился Владимир Ильич. (Как мы знаем, он не пощадит даже царских детей).
«Партия не пансион для благородных девиц, — заявил Ленин товарищу по партии Войтинскому. — Нельзя к оценке партийных работников подходить с узенькой меркой морали. Иной мерзавец может быть для нас именно тем полезен, что он мерзавец».
Иосиф Сталин, ученик Ленина, впоследствии доведет этот принцип до логического завершения и сделает «полезных мерзавцев» своим главным кадровым ресурсом.
Ленинская беспощадность наложила отпечаток на те жестокие формы, которые принял во время Гражданской войны красный террор. Миф про «злого Сталина» и «доброго Ленина», столь популярный в среде советских шестидесятников, был разоблачен с открытием партийных архивов. Сохранились записки и телеграммы, в которых предсовнаркома требует расстреливать, вешать для устрашения, брать заложников.
Безжалостность Ленина-правителя, по-видимому, объясняется весьма невысоким мнением Ильича о человеческой природе, что оправдывает и невысокую цену отдельной человеческой жизни. Таковы более или менее все идеалисты-визионеры, стремящиеся облагодетельствовать не конкретных людей, а некое абстрактное человечество, или нацию, или класс. Они мыслят массами и миллионами, не боятся, когда при рубке леса летят щепки, видят только «народ», но не различают отдельных лиц. Есть ощущение, что Владимир Ильич существовал в мире, населенном не живыми людьми, а какими-то масками: вот Капиталист, вот Рабочий, вот Крестьянин-Бедняк и Крестьянин-Кулак, вот Профессиональный Революционер, и так далее. Кто-то вреден, кто-то полезен, и всеми можно пожертвовать ради Великой Цели.
Цель и была достигнута — такими жертвами, что лучше было бы к ней и не стремиться, однако что произошло, то произошло, и это стало возможно, потому что в истории сыграла свою роль личность по имени «Владимир Ульянов-Ленин» — расчетливый идеалист, имморальный харизматик, кабинетный теоретик, выдающийся организатор и мизантропический оптимист. Как-то всё это в одном человеке уживалось.
Вклад Ленина в марксистскую теорию можно свести к двум главным тезисам.
Во-первых, революция возможна и без поддержки основной массы населения, при участии одного рабочего класса, причем настоящим носителем власти будет даже не этот ценимый марксистами класс, а его «передовой отряд» — партия.
Во-вторых, эта партия должна являть собой единый, слаженно действующий механизм, подвластный партийной дисциплине. Дискуссии и споры допустимы только на стадии обсуждения, когда же решение принято большинством, всякие шатания и колебания исключаются — это Ленин назвал оксюморонным термином «демократический централизм». По сути дела, он означал, что никакой демократии в партии не существует — всё определяет верхушка, центральный комитет, а рядовые члены исполняют ее приказы.
С течением лет, под воздействием новых обстоятельств, в ленинской теории появятся и другие новации. Владимир Ильич часто повторял слова Энгельса: «Марксизм не догма, а руководство к действию», — и называл извращения изначальной теории диалектикой. Однако два ключевых принципа останутся неизменными. Они и легли в основу стратегии, которая позволила большевикам одолеть всех соперников и захватить власть над страной.
В 1917 году, пока эсеры пребывали в уверенности, что они как крестьянская партия являются истинными выразителями народных чаяний, пока меньшевики доказывали, что рабочие, максимум пять процентов российского населения, не могут брать на себя всю полноту власти, ленинцы сделали ставку не на всю страну, а на центр, то есть на столицу — это и было практическое осуществление идеи «демократического централизма». Достаточно привлечь на свою сторону активную часть петроградского населения, и вся страна подчинится.
С активной частью столичного населения, рабочими и в особенности с солдатами, большевики главным образом и работали — в то время как эсеры с меньшевиками готовились к выборам во всероссийское Учредительное Собрание.
Если проследить за действиями большевистского вождя на протяжении его предреволюционной деятельности, мы увидим, что усилия Ленина все время были направлены на выполнение одной и той же задачи: создания пусть небольшой, но монолитной организации.
Этой работой Ульянов смог заняться, не опасаясь ареста, только в эмиграции, куда попал в 1900 году после сибирской ссылки.
Социалист Георгий Соломон, автор очень интересных воспоминаний, пишет: «Как только Ленин появился за границей, слаженность социал-демократии резко пошла на убыль. Где бы он ни появлялся, рядом с ним шла склока, раздор, бесконечная дрязга».
Так это со стороны и выглядело, из-за чего основная часть социалистов относилась к Ленину и его сторонникам как к сектантам, с которыми трудно договориться о каких-либо совместных действиях. Из всех товарищей и соратников ранней поры, бывших с Владимиром Ульяновым на равных, к семнадцатому году рядом с ним не осталось ни одного. Но Ленину и не нужны были соратники, ему требовались исполнители.
Советские и даже зарубежные историки очень большое внимание уделяют многочисленным баталиям, которые Ленин вел до революции с оппонентами внутри социалистического лагеря, интригам на партийных съездах, борьбе с «плехановцами», «мартовцами», «ликвидаторами», «отзовистами» и прочими несогласными, но вся эта нескончаемая «склока и дрязга» сама по себе не заслуживает интереса. Истинной целью Ленина было создание хорошо управляемой партии, и с этой задачей вождь справился.
Цена успеха, правда, была немалой. Кристаллизуясь и сжимаясь, большевики неминуемо теряли влияние как в революционном движении, так и в обществе. Вот почему к 1917 году это была малосущественная политическая сила, не сыгравшая никакой роли в февральских событиях и едва заметная в первый постреволюционный период. По самым бодрым подсчетам в партии состояло 24 тысячи человек (на самом деле, вероятно, меньше).
Более того, члены ЦК, находившиеся в России, а не в эмиграции, никак не могли решить, как им действовать в новой ситуации. «Либеральная» революция застала их врасплох. Ни о каком захвате власти в марте семнадцатого года петроградские большевики, конечно, и не помышляли — они лишь выбирали, к кому примкнуть: к меньшевикам или к эсерам.
Всё изменилось после того, как в апреле из эмиграции вернулся Ленин.
Путь на родину из нейтральной Швейцарии, где находился партийный лидер, был очень непрост. Страдая от невозможности включиться в политическую борьбу, Ленин собирался то плыть морем через Босфор (где его наверняка задержали бы турки), то пересечь на аэроплане небо Германии (самолеты тогда на такие расстояния не летали), то прикинуться глухонемым шведом и с поддельным паспортом пересечь германскую территорию. В результате было выбрано решение физически безопасное, но чреватое репутационными потерями.
Швейцарский социал-демократ Фриц Платтен договорился с немецким консулом, что русским революционерам позволят проследовать железной дорогой до Балтийского моря, откуда можно будет уплыть в нейтральную Скандинавию. Платтен знал, что германцы охотно пропускают в Россию представителей тех революционных партий, которые выступают против войны — не только большевиков, но и так называемых «интернационалистов» (эсеров и меньшевиков), а также националистов, добивавшихся независимости от России.
Российские «пацифисты» заинтересовали немецкое правительство после Циммервальдской конференции, которая состоялась в сентябре 1915 года, объединив социалистов, осуждающих «империалистическую войну». Возможность вывести Россию из войны и тем самым закрыть Восточный фронт представлялась Берлину единственным шансом уйти от военного поражения — присоединение США к Антанте кардинально меняло баланс сил.
