что вчера было прекрасным «средством производства», — сегодня, к сожалению, уже мусор, устаревший и ни на что не годный: «рабочая сила» (к сожалению многих работодателей) в мусор превратиться не может, но всё чаще является не капиталом, как завещал великий Маркс, а самыми настоящими, причем перманентными, издержками. Я уж не говорю, о «деньгах» и «бабушкиных драгоценностях» — всё вокруг, если смотреть на это с позиции Времени, вошедшего в наше представление о реальности через парадную дверь, не стоит более ничего. Остается, кажется, только цитировать Екклесиаста: «И взглянул я на дела своих рук, на труды, совершённые мною, и вот, всё — пустое, всё — погоня за ветром, и ни в чём нет пользы под солнцем».
В этом смысле ход с «доверием» — когда доверие обрело статус привилегированной ценности (вместо всей этой устаревающей бренности) — был, вероятно, для наших социально-экономической и финансовой систем оправданным и единственно возможным. Если мы не можем опираться на будущее так, как мы это по незнанию делали раньше, то надо опираться на него как-то иначе — взаимообусловленностью, взаимозависимостью. Базовая идея глобализма — посадить всех в одну лодку — в этом смысле, кажется вполне логичной. Но, как это часто бывает с «хорошими идеями» и благими намерениями, — при их реализации возникают непредвиденные сложности. То, что кажется тебе поначалу столбовой дорогой к конечной цели, в процессе движения к ней превращается в отчаянное бездорожье и распутицу — изменения, неизбежно возникающие по ходу, влияют на ландшафт, а потому один-другой шаг — и курс должен постоянно корректироваться, а в итоге неизбежно скорректируется и сама цель. Такова логика бодрийяровской «территории», и не следует думать, что эти законы можно нарушить, какими бы «картами» мы ни заручились.
Наш удивительно мудрый организм (за эту мудрость заплачено кровью, которая проливалась сотнями тысячелетий) выработал прекрасный механизм такой постоянной корректирующей поднаводки — знаменитый «акцептор результата действия» Петра Кузьмича Анохина, оснащённый мощной системой оценочной афферентации и механизмом обратной связи. Проще говоря, мы с вами (по крайней мере, по части движений) — идеальные самообучающиеся машины. Но социальный организм, в отличие от биологического и даже этологического, не един в своих целях и задачах и похвастаться подобной — идеальной, встроенной в него — системой самонавигации не может. Поэтому «невидимая рука рынка» Адама Смита, именно благодаря этой своей невидимости влияния бизнеса на государство и известной «монетизации доверия», играет как на рынок, так и против него, впадая временами в отчаянное шулерство и поддавки, несчастливыми свидетелями чего нам всем довелось стать как раз в роковом 2008 году.
Конечно, нельзя сказать, что мир в 2008-м в один год переменился. Нет, он до сих пор куда более прежний, чем новый. Однако именно 2008-й примечателен явлением ещё одного, невиданного прежде, формата ценности: наши новейшие (сформированные этим кризисом) отношения со временем позволили использовать прежний, хорошо известный нам инструмент, но в принципиально новом качестве. Государства и раньше выступали покровителями национальных бизнесов, оказывали им разного рода поддержку, но в 2008 году, оказавшись перед реальностью так называемого каскадного кризиса, решились на нечто большее: фактическая эмиссия денег (понижение процентной ставки, долларовое фондирование со стороны ФРС США в отношении ЦБ ряда стран, включая ЕС), государственные гарантии по кредитам коммерческих организаций и, наконец, национализация ряда крупнейших банков, испытывающих наибольшие проблемы. Грубо говоря, если перевести всё это с финансового языка на обыденный, сделка между государством и бизнесом состояла в следующем: то, чем вы занимаетесь, — это деньги, деньги — это фикция, а потому мы напечатаем их в любых количествах, только продолжайте работать и не сейте панику в нашем электорате. Но что если мы заглянем ещё глубже, ведь всякое высказывание выражает некие смыслы, сокровенно спрятанные под его затейливыми кущами, — каковы они в данном случае?
Точно так же как рынки нуждаются в доверии, государства (их правительства) нуждаются в лояльности населения, а для этого необходима его трудовая занятость. Эта лояльность является ресурсом, позволяющим власти сохранять свои позиции, и для удержания этого ресурса власть использовала принадлежащий ей ресурс влияния на финансовый рынок — печатный станок, госгарантии, национализацию и др. Иными словами, правительства использовали свой ресурс влияния на финансовый рынок ради сохранения необходимого им ресурса — лояльности населения. Состоявшаяся сделка, возможно, стала крупнейшей за всю историю человечества — осуществлён своего рода «обмен» («покупка») одной ценности на (за) другую, но обе эти ценности не были в процессе этого обмена ни предметами, ни конкретными финансовыми обязательствами, ни даже какими-то определёнными действиями или взаимными услугами. Словно бы вообще ничего не произошло (именно по этой причине может казаться, что этот кризис остановлен одной силой слова, для чего даже придумали специальный термин — «вербальная интервенция»), просто определённая сила перетекла с одного места в другое, а оттуда, и по этой причине, что-то перетекло в третье, и это третье каким-то ожидаемым образом повлияло на первое. И судя по всему, само это движение некой силы взаимоотношения и является ресурсом.
Раньше, когда в ходу была смитовская «невидимая рука рынка», мы на самом-то деле уже понимали её как некий ресурс (хотя и не рассматривали в таком качестве): возникновение конкуренции — это ресурс, доступ к потребителю — это ресурс, свободный валютный курс — это тоже ресурс, то есть возникающая и работающая сила взаимоотношений. Но она — эта сила — никогда прежде не имела непосредственного и реального собственника, она была как бы безличным ресурсом — ресурсом реальности, ситуации, положения вещей, но не конкретной, так или иначе персонифицированной, инстанцией — чистым отношением. Да, конкуренцию на конкретных рынках кто-то разрешал или запрещал, но потом сама конкуренция становилась ресурсом, а не тот, кто её разрешил. То же самое касается и валютного курса, доступа к потребителю и т. д. и т. п. — тот, кто держал руку на соответствующем рубильнике, не был прямым и непосредственным выгодоприобретателем от обладания этим ресурсом. Авторитарные режимы, которые пытались стать «выгодоприобретателями» в этой конструкции, как раз по этой причине всё и теряли: после того как ты отпустил, отдал, смягчил, разрешил и т. д., ресурс начинает действовать сам по себе, становится невидимой рукой.
Так что же такое этот «ресурс» в его новом качестве? И снова прислушаемся к так называемому обыденному языку: само это слово — «ресурс» — уже плотно, хотя так же незаметно, как и когда-то «доверие», вошло в наш повседневный обиход (очередной поклон Витгенштейну с его «обыденным языком» и «языковыми играми»!). Мы говорим: «ресурс влияния», «информационный ресурс», «временной ресурс», «человеческий ресурс», «финансовый ресурс», «трудовые ресурсы», «природные ресурсы», «интеллектуальные ресурсы», «ресурс социальной поддержки», «энергетические ресурсы», «институциональные ресурсы», «административные ресурсы» и т. д. и т. п. — всякий раз речь идёт о некой предполагаемой возможности и сфере влияния. Однако
