Ознакомительная версия.
Однако надолго идиллии не хватило: во-первых, случилась неприятная история с капитаном Томасом Йетта (офицер «разграничительной комиссии» капитан Йетта, прикомандированный к афганскому отряду, забыв, с кем имеет дело, позволил себе намекнуть нескольким близким к генералу офицерам, что только счет в лондонском банке делает человека счастливым), а кроме того, пока русские парламентеры вели степенные беседы, афганские отряды очень осторожно, как бы без ведома сардара, выдвинулись вперед и заняли выгодные позиции на расстоянии двух выстрелов от лагеря Комарова, взяв его в клещи. После чего, утром 29 марта сардару было направлено личное письмо. «Требую, – писал его превосходительство, – чтобы сегодня до вечера все подчиненные Вам военные чины до единого вернулись в прежние стоянки. Переговоров и объяснений по этому вопросу не будет. Вы, обладая проницательным умом, понимаете меня и, вероятно, не допустите, чтобы я свое требование привел в исполнение сам». Ответа, естественно, не было: решать что-то сам сардар не мог. Зато стало известно, что «кызыл-сарбазлар», люди в красных мундирах, ездят по аулам и раздают «кумыш-манат», серебряные монеты, всем, кто готов напасть на русских, суля храбрецам всю добычу из лагеря «неверных» и много ружей в подарок от «Бадшах-Ханум» в придачу. Причем общий сход джигитов на эту тему, как доносили доброхоты, состоится завтра, 30 марта, после полудня, и вероятность согласия растет не по дням, а по часам. Ждать было нечего и некого. Афганцев и без того было вдвое больше, чем русских, их артиллерия превосходила русскую по всем статьям, а за счет туркмен корпус Наиба Сапартемура мог увеличиться тысяч до семи, единственный же резервный отряд, сотня казаков из 1-го Казачьего полка, ожидался не ранее 3 марта, да и сама по себе ничего не решал. Короче говоря, Комаров приказал наступать.
Рассказывать о самом сражении, описанном многими участниками событий, как с одной стороны, так и с другой, видимо, нет нужды. Хотя некоторые детали любопытны. Когда русские части двинулись вперед, имея приказ «оказывать воздействие на неприятеля одним лишь бравым видом, огня же первым не открывать», перед фронтом афганской конницы затянул молитву мулла, «пение которого, – как вспоминает Ламанов, – вызвало у авганцев воодушевление, а наших туркмен смутило». Замешательство, впрочем, тотчас пресек подполковник Максуд Алиханов-Аварский, командующий русской кавалерией. Выстрелом в воздух заставив туркменских всадников успокоится, он обратился к ним с краткой, но выразительной речью: «Не робейте, братцы! Опоздал мулла, афганский Аллах еще спит, а русский Аллах уже напился чаю. Клянусь Кораном, Он на нашей стороне, дадим им трепку, они убегут. Аллах-у– Акбар!». Туркмены приободрились, выровняли строй, и в этот момент с флангов неприятельских позиций началась частая, очень точная – британские специалисты дело знали – канонада, смешавшая первые шеренги атакующих, и Комаров наконец приказал стрелять на поражение. А дальше пошло быстро. Конная масса афганцев развернулась в лаву. Ее начальник Бабар-хан и его всадники, имея за плечами опыт Майванда, комплексов перед европейскими армиями не испытывали и огня не боялись. Опрокинув туркменскую милицию, они вышли во фланг русской пехоте, но, наткнувшись на залпы казаков, залегших в заграждении, все же притормозили, а затем, после гибели командира, обратились в бегство – кто через мост, кто вброд, через саму Кушку, – быстро ставшее паническим. На какое-то время наступление пехоты на окопы сдерживалось плотным ружейным и орудийным огнем, однако в дело вступила русская батарея – и наступил перелом. В общем, все шансы выиграть артиллерийскую дуэль были у афганцев, но при первых же разрывах снарядов поблизости британские «советники», бросив батареи и подчиненных, покинули позиции, причем невероятно шустро. «Не запрети Аллах русским иметь много жен, – писал по итогам Абдуррахман вице-королю Индии, – ваши офицеры пригодились бы им в качестве евнухов. Они виновны во всем. Мои люди бились, а они бежали к Герату, не выждав ни одного момента (…) Они были до такой степени испуганы и нервозны, что бежали, не будучи в состоянии отличить друзей от врагов. Некоторые потеряли лошадей и в страхе бежали даже и босиком, обгоняя конных». В итоге русская пехота рывком добралась до окопов. Как признавал позже Комаров, «авганцы сражались храбро, энергично и упорно, оставшиеся в крытых траншеях даже по окончании боя не сдавались; все начальники их ранены или убиты», и все-таки после короткой рукопашной сарбазы побежали, подставив спины собственным, развернутым теперь в их сторону орудиям.
Двадцать минут спустя через Кушку, давя упавших, бежала уже вся афганская пехота, а туркменская милиция, срочно вернувшись из песков, куда дала ноги при столкновении с лавой Бабар-хана, вовсю грабила афганский лагерь, навьючивая лошадей всем, что под руку попало. А попало много: два знамени, 317 шатров, 70 верблюдов, все восемь пушек. На поле боя осталось 509 человек убитыми (русские потеряли 10 человек, в том числе 3 туркменов), количество раненых по сей день неведомо (у русских 5 тяжелых и 39 слегка), в плен сдались 24 сарбаза. Могло быть и больше, не запрети Александр Виссарионович переходить Кушку. Туркмены, правда, очень просили, но им было разъяснено, что они теперь подданные Империи, а Империя за зипунами не ходит. Зато уже 31 марта в ставку Комарова прибыли аксакалы сарыков и сагоров с «нижайшей мольбой» считать их отныне «покорными подданными белого падишаха». Из Петербурга, правда, пришла депеша с указанием, что все, в общем, нормально, однако «…Его Величеству благоугодно знать в подробности причины, побудившия Вас поступить вопреки переданному Вам повелению: всеми силами воздерживаться от кровопролитного столкновения», но сразу по получении и прочтении рапорта, Государь, подчеркнув в тексте красным слова «Нахальство афганцев вынудило меня…», поставил в левом верхнем углу резолюцию: «Принять как достаточное».
Столкновения в далеких песках в Лондоне ждали, но такого исхода – никто. Пресса в полном смысле слова взвыла о «скором вторжении русских в многострадальный Афганистан», интервью с британскими офицерами, «чудом спасшимися из русского ада», мгновенно стали бестселлерами, общественность встала на дыбы, создав три комитета «помощи мирному, свободолюбивому афганскому народу». Соответствующим образом отреагировало и правительство Ее Величества, направив в Петербург ноту протеста. Требования, в общем, сводились к следующему: разжаловать и отдать под трибунал генерала Комарова за «самоуправство и преступление против цивилизации», принести официальные извинения Афганистану, передать эмиру территории за Кушкой и Мерв в виде «возмещения», а также выплатить компенсации «пострадавшим от жестокости русских войск» подданным Великобритании. Ответ требовали дать в течении пяти дней. Утром пятого дня, за несколько часов до срока, Александр III дал аудиенцию Александру Комарову, лично вручив ему Георгиевский крест, золотую шпагу с бриллиантами и 50 наградных комплектов орденов Святой Анны для офицеров и медалей для нижних чинов. Лондон направил еще одну ноту, много более резкую, требуя передачи вопроса о Кушке в международный арбитраж. Государь молчал. Когда молчание стало красноречивым, правительство Ее Величества объявило частичную мобилизацию, а «Times» заговорила о неизбежности «справедливой войны за свободу Афганистана» и начала сбор пожертвований. Со стороны России реакции не было. В июле на заседании британского кабинета был утвержден план ударов по черноморским портам России – Севастополю и Одессе, флот приведен в состояние «№ 2» (повышенной боевой готовности), а британский посол вручил российскому министру иностранных дел Гирсу очередную, по тону фактически равную ультиматуму ноту, потребовав ответа в течение суток.
Ситуация накалилась до такой степени, что министр испросил срочной аудиенции, на которой сообщил императору, что Империя стоит на грани войны, однако Александр Александрович, выслушав, ответил предельно коротко – знаменитым «Хотя бы и так…», – повелев передать свое мнение послу «в точности, без всякой дипломатии». А когда крайне встревоженный Гирс исполнил указание, выяснилось, что в запасе у посла имеется еще одна нота, где в учтивейших выражениях сообщалось, что правительство Ее Величества, «уважая и учитывая интересы Российской Империи», готово заключить «взаимоустраивающее» соглашение о разграничении южных границ. Каковое и было подписано 10 сентября 1885 года. Практически все, за малым исключением, спорные районы, согласно договору, остались за Россией, со своей стороны, давшей согласие считать Афганистан «зоной интересов» Великобритании. То есть признать факт, который Петербург, собственно, не оспаривал и раньше. Еще через несколько месяцев в Ташкент прибыло посольство из Кабула. Эмир Абдуррахман, выражая «искренние чувства к России и уверенность в понимании истинных мотивов его действий», просил наградить всех участников похода Комарова специально учрежденной афганской медалью «Львиное сердце. Защитникам крепости Кушка. 1885 год», а самого Александра Виссарионовича – старинной саблей из сокровищницы эмиров, по преданию, принадлежавшей некогда самому Тамерлану. Награды были с благодарностью приняты и вручены по назначению, после чего отношения между сопредельными государствами стали безоблачными на век вперед. Даже когда в 1892-м, исполняя приказ командования, русские войска под началом полковника Ионова двинулись в горные районы Памира, на которые эмир тоже имел виды, спорные территории по приказу Абдуррахмана были очищены. Более того, отряды афганцев оказали отряду Ионова помощь в изгнании китайцев, войска которых тоже успели просочиться в высокогорье. Что любопытно, именно в этих экспедициях впервые не упустили случай проявить себя молодые капитаны Лавр Корнилов и Николай Юденич – но это уже ни к Кушке, ни к Большой Игре никакого отношения не имеет.
Ознакомительная версия.