— Для меня делать ничего не надо! — строго оборвал его хозяин кабинета. — Для родины, для своего народа сделайте!
— Так точно! Для родины все сделаю!
— Вот это — другое дело! — улыбнулся начальник. — Ну, что ж, документы у вас в порядке, — он достал из папки бумаги и полистал их, — все необходимые согласования имеются, будем рекомендовать президенту. Только вы нас не подведите! Мы на вас сильно рассчитываем. А указ будет, полагаю, в течение месяца. Готовьтесь…
Выйдя окрыленный из здания Администрации, южный гость встретился со своими московскими друзьями, рассчитался с ними (он правильно понял последние слова чиновника насчет необходимости готовиться), и все на той же служебной машине с мигалкой уехал в аэропорт.
Думаю, излишне пояснять, что никакого указа президента наш претендент на министерское кресло и генеральские лампасы так и не дождался, а всю эту аферу организовал не кто иной, как Марк Захарович Мильготин, он же Марик.
Полковник, сообразивший через месяц, что его надули, просидел, как дурак, у телефона в ожидании чуда еще целых два месяца, после чего вновь поехал в Москву. Там он нашел людей, которые за небольшой презент провели его в здание Администрации президента, где он отыскал тот самый кабинет, в котором встречался с начальником Главного управления президента Российской Федерации по вопросам государственной службы и кадров, но теперь на стене у его двери висела табличка с надписью «Хозяйственный отдел».
Но не надо думать, что у всех адвокатов такие же близкие, можно сказать, дружеские отношения со своими клиентами, какие были, к примеру, у моего коллеги Алексея Николаевича с Марком Мильготиным. Скорее это исключение.
Хотя многие прокуроры и менты искренне считают, что это не так и адвокаты, защищающие криминальных авторитетов, жуликов или бандитов, сами, дескать, члены преступных сообществ. Хуже всего, что подобные мысли прививаются студентам — будущим юристам, и делают это преподаватели, пришедшие в вузы из правоохранительных органов. Те, кто, уволившись из прокуратуры, Следственного комитета, ФСБ или полиции, пошел работать в адвокатуру, таких глупостей не говорят. Другие же, кого в адвокатуру не приняли или кто сам не захотел туда идти, привыкнув к гарантированной ежемесячной зарплате, несут своим студентам порой такую ахинею, которую можно объяснить только какими-то личными причинами или тяжелейшим отравлением их обывательского сознания в результате чрезмерного потребления российских детективных телесериалов и книжек Донцовой и Устиновой. Или вы верите, что после двадцати лет рутинной работы в органах человек может мгновенно избавиться от привычки подчиняться приказам свыше, разлюбит грубые ментовские шутки, перестанет быть циником и сделается вдруг творческой, возвышенной личностью, жаждущей научных открытий?…
«Бандиты хотя бы прячутся, стараются не попадаться на глаза, — делятся они своим практическим опытом и обывательскими знаниями с желторотыми юнцами, решающими, как сказал поэт, «сделать бы жизнь с кого», — а их адвокаты нагло мельтешат перед глазами: туда-сюда, туда-сюда, чуть что — пишут жалобы, шастают по кабинетам…»
Что ж тут удивляться, что молодые прокуроры и следователи относятся потом к адвокатам с предубеждением, а известных боятся как огня и всячески избегают.
— Вот моя визитка, — сказал я, познакомившись в кабинете у судьи с гособвинителем по одному из своих дел, которое должно было вскоре рассматриваться. И протянул прокурору визитную карточку. Нам с ним предстояла длительная совместная работа, и я сделал это из вежливости, так как обмен визитками среди новых знакомых стал сейчас чем-то вроде рукопожатия. Но молодой прокурорский работник отшатнулся от меня, как от чумного, и, залившись румянцем, испуганно спрятал руки за спину.
Положение спас судья, который тут же попросил эту карточку для себя. Но неадекватность поведения гособвинителя была настолько очевидна, что мы с судьей некоторое время старались просто на него не смотреть и, заговорив на отвлеченные темы, попытались затушевать возникшую неловкость.
Но мне уже стало ясно, что ничего путного (в смысле интересного, неординарного или хотя бы по-настоящему профессионального) от этого прокурора ожидать не стоит: он будет тупо придерживаться текста обвинительного заключения, написанного следователями, будет весь процесс день изо дня бубнить себе под нос одно и то же, не имея ни силы, ни воли, ни ума отказаться от очевидно недоказанных эпизодов. Так все в точности и произошло.
Однако кое-чем он все-таки меня удивил, — он и его коллега, которому также было поручено поддерживать обвинение. Итак, на второй или третий день процесса они обратились к судье с просьбой переставить их стол куда-нибудь подальше, так как я, по их словам, мешаю им сосредоточиться.
— Адвокат Беляк, — заявили они, — на каждый наш вопрос или пояснение реагирует своими взглядами, покачиванием головы или жестами, что отвлекает нас, заставляет отвечать ему, дополнительно что-то пояснять, оправдываться. Мы так не можем!
— А может, я вас гипнотизирую? — спросил я с улыбкой.
Прокуроры исподлобья смотрели на меня и молчали.
— И куда же я вас, позвольте, пересажу? — В голосе судьи отчетливо звучала ирония. — Разве что ко мне — на подиум. (Стол судьи, как водится, располагался на некотором возвышении.)
— Да, ваша честь, — не поняли шутку прокуроры, — там нам было бы удобнее.
— Ну уж нет! — возмутился судья от такой наглости. — У нас здесь не цирк, а состязательный процесс, где стороны равны. И ваши места с защитой — друг против друга. Будьте любезны сидеть и работать! И впредь не отвлекайте нас по таким вопросам.
В итоге гособвинители остались мучиться «под обстрелом моих взглядов» на своем законном месте, а судья, кроме того, показал всем нам, что он хорошо помнит все, что мы здесь говорим.
Это касалось моего сравнения начатого процесса с цирком, здание которого, кстати, располагалось как раз напротив здания суда. А дело в том, что в первый день процесса, когда мы вошли в зал судебных заседаний (самый большой в суде), то увидели в нем такую картину: у противоположной от председательствующего стены вместо скамей для публики стояло… пианино; столы для защитников располагались длинным рядом вдоль окон; клетка с подсудимыми — через весь зал, напротив; а стол гособвинителей стоял как раз на подиуме, слева от стола председательствующего! И я вынужден был сделать заявление, потребовав поставить столы защитников рядом с подсудимыми, чтобы мы могли свободно общаться, а прокуроров посадить напротив нас, чтобы они ощущали себя равными нам участниками процесса, а не вершителями судеб подсудимых, восседающими рядом с председательствующим.
— А то, что мы видим сейчас, похоже скорее на цирк, — сказал я. — Может, ваш хозяйственник до этого там и работал?… Только подсудимые — не звери. Плясать в клетке под музыку не будут. И мы — не зрители.
К следующему заседанию пианино из зала исчезло, на его месте появились дополнительные скамьи для публики, наши столы переместились к клетке для подсудимых, а стол гособвинителей перекочевал к окошку, напротив столов защитников. И вот прошло несколько дней, как прокуроры предприняли попытку вернуть себе утраченную было позицию. Но безуспешно.
Все это происходило в Иркутске, в областном суде, в начале 2000-х годов, а гособвинителем, испытавшим на себе воздействие моих «чар», был тот самый прокурор Плохотнюк, о котором я уже рассказывал в этих записках.
Сейчас, говорят, он пошел на повышение и, переехав из холодной Сибири в субтропический Сочи, руководит там какой-то районной прокуратурой. Должность, конечно, невелика, но место теплое, а на карте страны, в известном смысле, и ключевое.
Его благодетель — земляк Юрий Чайка, преданно служащий Владимиру Путину генеральным прокурором и заменяющий тому прирученного сокола. А такими вот кадровыми перестановками предусмотрительный Юрий Ильич уже много лет укрепляет свое влияние на местах. Ведь сокол-то он сокол, но, по старой привычке, регулярно оказывается в мусорных кучах различных коррупционных скандалов, как повелось это с ним еще со времен работы в Иркутском обкоме КПСС и в местной прокуратуре. И тут всегда могут пригодиться свои люди, — даже такие зауряднейшие, как Плохотнюк. Такие даже лучше.
Да, годы идут, и вот дочь еще одного героя моих записок — непримиримого борца с коррупцией в лихие 90-е генерал-лейтенанта Валерия Очирова — уже член совета директоров компании «Россети». Там же числится и отпрыск директора ФСО, генерала армии Евгения Мурова. Конечно, быть может, Мария Очирова и Андрей Муров и в самом деле большие специалисты в области электроэнергетики, и, наверное, нет ничего плохого в том, что родители заботятся о своих детях, устраивая их на престижную и хорошо оплачиваемую работу. Но если родители — высокопоставленные чиновники, а детей своих устраивают на работу в одну из крупнейших государственных энергетических компаний страны топ-менеджерами, то вообще-то во всем так называемом цивилизованном мире это называется коррупцией.
