Ознакомительная версия.
Вон в углу, Ваня, тюк с облигациями – припрячь хорошенько, я номера выписал.
А вот… смотри, Любушка, как сверкают! Шкатулку зароешь на даче – да так, чтоб не на нашей территории! Тоже до поры.
Никаких радикальных мер без моего ведома не предпринимать. Соблюдать полное спокойствие, что бы со мной ни случилось. Матери знаете что говорить – не мне вас учить.
И – цените мою сегодняшнюю откровенность, Я больше болтать не намерен. Завтра вы меня не узнаете. Начиная с завтрашнего дня я буду выглядеть абсолютно правленым – более чем когда-либо: я буду в меру взволнован и в меру сдержан, я буду гневно осуждать и радостно рапортовать, я буду апеллировать, аплодировать, голосовать, вносить предложения, распекать и каяться…
Но в трудную для вас минуту я всегда буду вашим добрым папой, который рад поделиться и советом, и монетой.
Вроде все.
Хороших вам урожаев!
За годы перестройки русских стало меньше на 8 миллионов.
Из газетБолее полувека назад была написана книга «Россия в концлагере». Иван Солоневич, столетие которого у нас никто не собирается отмечать («не тот» эмигрант – не Бердяев, не Солженицын, а – опасный), писал именно обо всей России, а не об «архипелаге», и был прав. Многое ли изменилось с тех пор? С этими мыслями я приехал на древнюю ростово-суздальскую землю в марте 1991 года, когда «перестройка» уж совсем пошла демократическими метастазами разрухи и дефицита, забастовок и локальных кровопролитных войн.
… Анатолий Козлов, слесарь высшей квалификации, показывает великолепно изданную «Книжку покупателя» (тираж 1,6 млн. на гербовой бумаге, цена 20 копеек) – Здоровому мужику на месяц положено: 200 г масла сливочного, 250 г – растительного, 300 г печенья или пряников, 600 г макаронных изделий, на 300 рублей промтоваров. Каждая маломальская покупка, будь то сухой кисель или носки, отмечается в этой книжке продавцом, ставится дата покупки, И горькой иронией наполняется надпись на рублях и пятерках: «Государственные казначейские билеты… обязательны к приему на всей территории СССР во все платежи для всех учреждений, предприятии и лиц…» Анатолий Козлов, человек с золотыми руками, превративший свои пять соток в рай земной, унижен и оскорблен. Он – в концлагере, и считает, что это концлагерь не «исправительно-трудовой», а по уничтожению русского народа. Он показывает мне вырезку из московской газеты со статьей Галины Литвиновой: «… вымирание русских идет с таким ускорением, что скоро и ассимиляция не поможет скрыть убыль населения».
Николай Васильевич Грешневиков, крестьянин и плотник, недавно вышедший на пенсию, человек в высшей степени образованный: он успел до войны закончить всего два класса, и потому яд образованщины не убил в нем природного здравого смысла. Николай Васильевич отлично помнит и сознает смысл целенаправленного удушения деревни. Запреты на косьбу и ограничения поголовья домашнего скота, закрытия школ и магазинов, людоедские «нормы» на медицинское обслуживание (сейчас один врач «положен» на 800 человек, а один фельдшер – на 150 голов скота). Он помнит горы хлеба на целине, помнит и то, как совсем недавно, в середине 70-х, спешили изо всех деревень занять очередь в заготконтору, чтобы сдать мясо по полтора рубля килограмм. Помнит, как, «выдавленный» налогами, уезжал последним из деревни Редкошево в поселок Борисоглебский, где теперь с тоскою посматривает из окна белокирпичного дома на мусорку под окном. Николай Васильевич если и обманывается, то несильно: сознает, что наступил новый, и, быть может, последний этап уничтожения крестьянства. Власть предержащие тщательно подготовили грядущую пытку голодом, и ныне заняты «раскачкой» гражданской войны.
– Не было жизни нормальной, – почти равнодушно произносит пожилой крестьянин. – И не дадут нам жить все эти ельцины-горбачевы. Народ отказывается держать скотину: комбикорма нет, хлеб – по карточкам, сухарей не насушишь вдоволь. За молоко корма выдавать перестали. Сдашь мясо – налоги дерут, да и деньги уже и по телевизору «деревянными» называют. А с чего бы? За нашим рублем – золото, алмазы, лес, нефть, прорва всего…
Правительство, которое по отношению к народу выполняет по большому счету функции надсмотрщика в сырьевой колонии Запада, держит, в свою очередь, в качестве надсмотрщиков самые разные структуры. И только ребенку, сумасшедшему или политизированному дегенерату неясно, что хаос наш в основе имеет искусно организованный саботаж. Политический флер может быть самым разным: это как спорт, занимающий чуть ли не четверть ежедневных новостей. Спорт плюс политика плюс секс плюс масскультура плюс «нетрадиционные» методы психофашизма – это и есть формула психического подавления народа.
В обществе открыто делается ставка на зло, на худое в человеке. Раскрепощенная зависть – в разделении поколений, сословий, полов, национальностей. Поощряется животность, люди вгоняются в скотообразие – и талонами, и порнографией, низводящей человека до уровня насекомого. Тонко дискредитируется все, что может вернуть или сохранить человеческий облик. Страна и люди унижаются предательской внешней политикой, очернением истории. Каждое новое поколение «отсекается» от предыдущего, обвиняемого в грехах, содеянных непотопляемыми надсмотрщиками с благословения «мировой закулисы».
А подавлять волю надо. По меньшей мере, по двум причинам: чтобы оправдать существование паразитарных структур и чтобы животворная традиция не помогла воспрять Руси, что, к перманентному ужасу мирового масонства и его партийных (все равно какой политической партии) марионеток, все еще возможно.
– Кажут нам фермеров американских, – рассуждает Николай Васильевич, – а не говорят, что нету там ни райкомов, ни исполкомов. Вот бы их туда перенести… И через пяток лет мы будем решать, чего и почем и сколько продавать голодающей Америке…
В конце 90-го в районе 187 мужиков подали прошение на землю. Сейчас – больше полутысячи. Нет, не дают! Зато сколько жиреющих на бумагах «производителей» получает нынче зарплату только за то, что с упоением и холодным презрением к народу высчитывают нормы, занимаются распределением награбленных крох, время от времени вырабатывают стратегию, «как нам накормить народ», организуют саботаж и видимость хаоса, пытают тружеников ценами, следят за демографической картиной (как бы не улучшилась), отслеживают ростки духовного возрождения и инстинкта труда, чтобы выкорчевать их или заменить суррогатом.
Традиция эта давняя, идущая со времен, когда сердца наших «Митрофанушек» стали принадлежать «короне французской». Холодное презрение к человеку труда, к русскому человеку в особенности (русские, как нация державная и наиболее уживчивая, внесли особый вклад в государственное созидание) чувствуется в речах, пространных законах, в писаных и неписаных инструкциях, имеющих хождение в коридорах власти. Невозможно представить себе, чтобы нынешние «райкомовичи», арбатовы-заславские по душам поговорили бы, скажем, с дояркой или тем же Николаем Васильевичем: они «всего лишь» решают его судьбу и предписывают миллионам, как им жить. Но нельзя и помыслить, чтобы от взора верхних эшелонов власти, действующей как правильная масонская ложа (центр реальной власти – вне страны, его директивы превыше всего, цель – создание единого мирового правительства из элиты посвященных, разрушение христианской государственности, национального своеобразия во всех сферах…), ускользали жизненно важные «мелочи». Массовый, словно по команде, переход партийных работников в совместные предприятия и в стан «демократов» не отвлекает их от постоянного слежения за тем, чтобы реально не повышалась зарплата медицинских работников, чтобы русские женщины не хотели и не могли рожать, чтобы где-то и как-то не образовались слишком серьезные автономные существования.
Поэтому ни земли, ни свободы творчества мы в данных условиях не получим. Поэтому столь двойственно ощущение у тех, кто решается на фермерство: инстинкт труда толкает к самостоятельности, сознание того, что щедрые кредиты – это возможная удавка, того, что нет гарантий, что урожай и скотину не отнимут или не задавят налогами, заставляет ворочаться ночами. Горькая дума о том, что сомнения правомерны, вяло отгоняется. Но слишком двусмысленны законы, слишком чужды вершители судеб. И нет наказаний за неисполнение законов. Нет законов о геноциде, нет уголовной статьи о наказании за массовые отравления, за членство в тайных организациях. Политика государственной измены, национальной измены, поощряется и всячески проводится. Молча.
… В Борисоглебском районном центре есть древний монастырь, основанный по благословению Сергия Радонежского. Еще в XVII веке в нем была типография. Еще в 1929 году – монахи. Ныне он худо-бедно восстанавливается не без активнейшего участия Анатолия Грешневикова, сына Николая Васильевича, народного депутата РСФСР, 35-летнего журналиста, уроженца этих мест, одного из троих оставшихся в живых одноклассников (тринадцать погибли или умерли «по пьяни»).
Ознакомительная версия.
