На автомобильном заводе, что не так далеко отсюда, — другая система: там для рабочих построен город, в своей новейшей, недавно только оформленной части состоящий из огромных архитектурных комплексов прекрасных, со всем новейшим комфортом, зданий, которым позавидует любая столица.
Здесь же, на старом заводе, живут по традиции и сильны своей традицией, — тремя поколениями рабочих в заводских цехах, передачей опыта от дедов к внукам и ревностью к своему заводу.
В начале июля заводу даны были правительством новые задания, в корне ломающие все производство, и поставлены тесные сроки. Для выполнения этих заданий заводу нужно было изучить и освоить новую технологию производства, переделав для этого старые цеха и приспособив станки на другую работу, обучить новые кадры рабочих, — из них процентов тридцать пять женщин, приливающих взамен тех, кто пошел на войну; выстроить ряд новых цехов, на голом месте, на пустырях, и начать выпуск боевых агрегатов, о которых до этого здесь слышали только краем уха.
Для выполнения всех этих задач правительство дало заводу срок полгода, но уже через два месяца завод построил и пустил в пробный пробег первые чудовищной силы машины.
Вы проходите по цехам, от старых, тесных, узких, полутемных, до новых, где в одном конце уже идет работа, а в другом еще заканчивается стройка. Выходя из ворот по кучам песка и глины, вы видите на пустыре решетчатые остовы колонн предполагаемого здания, груды материалов, подъемные краны, ямы… «К двадцатому октября эти три цеха будут пущены в ход», — указывая на строительный хаос, говорит вам очень молодой человек, секретарь парткома, и глаза его светятся задорным возбуждением…
Нет, это не хвастовство, так оно и будет — соседний цех, огромнейшие здания из железа и стекла, выстроен за полтора месяца, и в термических печах его уже закаливаются огромные стальные, фигурно вырезанные плиты — на горе фашистам. В постройке термического цеха (как и этих, назначенных к пуску в конце октября) принимали участие все рабочие в часы смены, домохозяйки, служащие, дети, старики и — добровольно — воинские части по воскресникам. Строила народная сила, поднявшаяся навстречу тотальной войне…
Слышу — кто-то кого-то ругает, не громко, но уверенно. Вижу низенького, в фартуке, старика печника около заложенной термической печи и перед ним на груде кирпичей, с кирпичами и инструментами для обтески в руках, три подростка.
— Это я с сынками разговариваю, нотацию им даю, — объясняет мне старый печник и посмеивается, и мальчики глядят на меня лукаво…
Горьковчане народ веселый, смышленый и злой до работы. Им только раз поглядеть — поймут. В новом мартеновском цеху, законченном постройкой уже теперь, во время войны, — на несколько месяцев раньше срока, — и отличающемся от старых соседних мартеновских цехов так же, как лаборатория — от поварни, старшему сталевару не дадите на вид и двадцати лет, ему, — подумаете вы, — самое место быть форвардом в боевой футбольной команде: небольшого роста, крепенький, рыжеватый, с отчаянно задорным лицом… Ошиблись. Товарищ Косухин льет на мартенах такие стальные брони и такие крепкие мячи, что в фашистских воротах и сейчас жарко и будет еще жарче.
Товарищ Косухин рассказывает, что до войны варили здесь простую сталь; когда пришло задание — варить сталь специальную, — стало страшно: справимся ли? Из Кулебак приехал инженер и заложил шихту специальной стали. Косухин, присматриваясь, двое суток не выходил из цеха, пил воду со льдом. И ничего — освоил, — вторую плавку уже варил самостоятельно. Плиты из его стали немецкие снаряды никак не пробивают…
Нормы сталеваров на всем его участке — сто тридцать процентов, но говорит он об этом, пожав плечом: можно работать лучше, если устранить такие-то и такие-то задержки и неувязки. На заводе поднято движение за общее повышение нормы до двухсот процентов, шефство над движением взяли комсомольцы, — с одной стороны, они сами добиваются этих норм и превышения их, с другой — ставят в цехах комсомольские «посты», которые устраняют затяжки, рационализируют работу, продвигают вперед для обработки ударные детали и следят за графиком…
В одном из огромных цехов, где еще два месяца тому назад сваривали корпуса специальных судов, сейчас устроен конвейер для тех машин, на которые наша страна крепко надеется, что сломают они Гитлеру хребет. Вот как рассказывает об этом специальном заказе товарищ Кудрин, старший мастер фасонного стального литья, сорок пять лет работающий на заводе:
— Начали мы с разработки технологического процесса этих новых и сложных деталей… Конечно, позаимствовались опытом других заводов, это было необходимо для скорейшего освоения, и вот, когда своими силами разработали эту технологию, нам был спущен заказ на изготовление моделей… Начали модели готовить, по нескольку раз в день ходили в производственный отдел и в модельный цех, советовались и спорили. Собирали рабочих и прорабатывали с ними технологию моделей. Призывали обратить особенное внимание на качество. После всего этого выбрали самую большую и сложную деталь и начали ее отливку. Пришлось нам работать день и ночь, не выходя из цеха. Отлили, и вышло удачно, и мы составили график. Дальнейшей задачей было — перестроить все бригады формировщиков так, чтобы каждому работа была по квалификации. Это подняло у нас качество работы и укоротило сроки отливок.
Случаев задержки, невыполнения распоряжений, отказа от сверхурочных — у нас до сих пор не было. Наш коллектив фасонного литья желает работать день и ночь и давать машин больше, и давать скорее, потому что мы все болеем душой, хотим бить врага… Гитлера мы разобьем, — наше дело правое!
Переходим из цеха в цех. Рослые парни-сталевары, с очками на кепках, с мокрыми от пота лицами, прикрываясь рукавом, поднимают заслонку, и в бушующее крутящееся пламя печи вдвигается и там переворачивается огромный совок с флюсом… Другие трехсаженными кочергами ворочают в печи, и почему-то вспоминаешь Гитлера, который, говорят, суеверен и ужасно боится, что черти на том свете за все его художества будут вот так же поворачивать его кочергами в адском пламени.
Один из сталеваров вытаскивает ковшиком пробу и льет ее на чугунный пол и глядит на фонтан мелкоослепительных искр. Грохочет мостовой кран, поднося к одной из печей десятитонный ковш-бадью… Струя стали толщиной в бревно и белая, как солнце, льется и льется в него, будто не в силах его наполнить. Но ковш уже плывет над серой, ископанной землей литейной. Приземистый мастер останавливает его и, подняв руку, помахивает крановщику, чтобы тот точнее установил выпускное отверстие ковша над изложницей. К огненному столбику начавшей литься стали подходит молоденькая девушка с измерительным прибором.
Вот бесконечные ряды токарных станков. Тишина, сосредоточенность, выгадывание всех движений, льется мыльная вода, вьется стальная стружка. Десятки тысяч предметов переходят со станка на станок до последней операции, где электромагниты ищут изъяны и браки стали.
На станках работает до шестидесяти процентов женщин. Это домохозяйки, жены и сестры ушедших на фронт рабочих. Одна из них, Чахонина, рассказывает:
— Я домохозяйка. В райсовете я изъявила желание работать на заводе. Меня направили сюда. В отделе найма спрашивают: в каком цеху хочу работать? Я отвечаю — в котором почище. Назначили в этот цех. В первый день обучали, — простояла у станка четыре часа, и мне показалось нетрудно. На другой день я попросилась работать самостоятельно. Работаю, — ко мне никто не подходит, а наблюдают со стороны. Вечером подошел мастер и сказал, что дело пойдет. Через три дня я уже вышла самостоятельно в смену. Правда, нормы я боялась набирать, думала, что не справлюсь, сделаю брак. Но потом решилась и стала набирать норму. Когда мы перешли на новое производство, — я уже оказалась на Доске почета. У меня дома трое ребят, — но, приходя на завод, я все забываю. Недавно ко мне подходит мастер: «Сколько ты сделала?» Я отвечаю: «Сделала сто семь корпусов». — «Маловато», — отвечает… Но теперь, конечно, мне отремонтировали станок, и я стала давать норму сто сорок процентов… Работаю с настроением…
Вот цех, где режут и кроят сталь, как сукно ножницами. Рабочие, лежа на стальных плитах, ведут по меловой черте горелкой на колесиках, оттуда бьет синеватая игла пламени. Рядом — цех электросварки… В полутьме — ослепительные огоньки вольтовых дуг и люди в больших плоских масках, приникнув к сложным очертаниям стальных деталей, как будто неподвижно рассматривают эти ширящие фиолетовые пламени, проникающие в самые недра металла, сплавляя атомы с атомами.
Отдельные детали свариваются друг с другом, и вот уже весь остов стального чудовища висит, точно распятый на огромном колесе, и там, внутри, копошатся, шипя фиолетовыми огнями, люди в плоских масках.
