И что бы за судьба была у планеты Земля без нашей перестройки? Как и всегда, перемены в этой судьбе дороже, драматичнее, трагичнее всего отразились на России, но нельзя сказать, что это – несправедливость. Подумать, так история-то, в общем, справедлива. Если бы Россия была так же умна, как и богата, она бы задала всему миру перцу!
Да, эйфорию мы тогда переживали, и эйфорию не без основания – что бы это дальше-то было без примирения между США и Россией? Возможна ли была бы наша перестройка, возможно ли было бы продолжать мир без нее?
Значительность события чувствовалась тогда и в большом, и в малом. Кроме того, в то время мы чувствовали несравненно большую уверенность в себе, в своем будущем, чем теперь, спустя семь лет, а это так много значило! Горбачев умеет создать атмосферу доверия. Мы дома этого так не чувствовали, за рубежом – очень.
Я присутствовал при его немноголюдных встречах в Кремле с Рейганом, с Тэтчер, с президентом Бразилии, с Шульцем, и это очень чувствовалось.
Но вот в Пекине – уже нет, там было слишком многолюдно и очень различны оказались манеры поведения договаривающихся сторон.
К тому же в Китае (1989 год) мы, советские советники, все сопровождение, были предоставлены самим себе, во встречах не участвовали, кроме массовых приемов, а вот общались между собой довольно тесно, и нам было интересно. В частности, многие часы мы провели с Валентином Распутиным.
В Китае я бывал и раньше, и насколько легко и просто было тогда с китайской интеллигенцией – с университетской профессурой: люди соцлагеря, мы с полуслова понимали друг друга, настолько непонятно тогда же было общение с “руководящими кадрами” – в 1956 году я встречался с Чжоу Эньлаем, Го Можо и Мао Дунем. (Об этих встречах, может быть, ниже.) Теперь мы жили в обширной резиденции за каменной стеной, мало с кем, собственно, даже ни с кем не общались извне. У нас (Распутин, Айтматов и я) было одно выступление на русском факультете университета, там я встретился с моим хорошим знакомым, профессором Е. (1956 год), он выглядел бодро и уверенно; с переводчиком моей книги Ли, который тоже стал профессором и навещал меня в “Новом мире”, я тоже встречался.*
* Года до 1992-го китайцы часто навещали “НМ”, теперь – ни одного!
Резиденция – большой парк с прудами и множеством коттеджей (25-30 коттеджей разной степени шикарности), вроде был май, происходили события на площади Тяньаньмынь – не знаю, правильно ли мое написание, знаю, что в переводе это значит “Площадь Спокойствия”. Огромная площадь – большего размера я, пожалуй, и не видел – была сплошь уставлена палатками, молодежь пела, танцевала, размахивала флагами, по улицам носились грузовики, переполненные людьми, опять-таки с флагами и лозунгами, они, если узнавали в нас “советских”, горячо приветствовали. Это народное движение, безусловно, возникло под влиянием тех перемен, которые происходили у нас.
Днем, а еще чаще ночами, демонстранты бесконечными колоннами двигались вокруг стен резиденции и кричали: “Ми-ша! Вы-хо-ди к нам! Ми-ша! Вы-хо-ди!”
“Миша” не выходил, выйти не мог – иначе какие могли бы быть у него переговоры с правительством Китая?
Мне все это внушало тревогу: в 1962 году мы с писателем Собко были в Пекине, когда там уже назревала “культурная революция” – событие совсем иное, но те же толпы и тот же (?) энтузиазм, и бывали случаи, когда нашу машину окружала толпа и мы просиживали в неподвижности три-четыре часа, а толпа бушевала вокруг нас.
1989-й год, конечно, не был 1962-м, совсем другое дело, но ощущение какой-то непредвиденности, смешение надежды с предвидением беды – это было. И верно: китайские власти только ждали отъезда Горбачева – он улетел, и на другой же день на Площади Спокойствия произошла кровавая расправа.
Что значили все эти события?! Не знаю, теряюсь. У нас не было таких расправ, но суверенитеты республик унесли несравненно больше крови, нищета и разорение у нас великие, а Китай все-таки двигается не назад, а вперед в своем экономическом развитии. Одним словом – не знаю.
Еще эпизод.
В один из дней нашего пребывания в резиденции Горбачев подошел ко мне: “Завтра я занят весь день, Раиса Максимовна будет ездить по Пекину, не согласитесь ли ее сопровождать?”
Я согласился. Мне было интересно, интерес был оправданным: я давно подозревал, что Р.М. совсем не такая, какой я видел ее на официальных приемах и по ТВ. В тот раз приехали мы в Государственную библиотеку Пекина, Р.М. торжественно встретили у входа, провели в здание, мне даже помнится, что на стенах были указатели нашего маршрута по коридорам и залам, но она наотрез отказалась от этого плана следования: будем ходить, как вздумается. Есть у вас зал для читателей-иностранцев?
– Есть.
– Пойдем туда.
Пришли. Р.М. спросила: а есть ли среди читателей кто-нибудь из Советского Союза?
Один человек не очень уверенно, но откликнулся:
– Есть…
Это оказался литовец, который небойко говорил по-русски.
Р.М. сказала ему:
– А хотите, я угадаю тему, над которой вы здесь работаете? Вы работаете над темой “Из истории литовско-китайских отношений”.
Так оно и оказалось. Да ведь и то сказать – по какому бы еще другому случаю занесло литовца в библиотеку Пекина?
Помимо библиотеки, мы и еще в нескольких музеях-храмах побывали, потом поехали на грандиозный правительственный прием, но здесь и узнать нельзя было ту Р.М., с которой мы только что ездили по Пекину. Телекамера почему-то делает ее жесткой, официальной, голос ее меняется, тогда как в обычном общении это живая женщина, она и шутит, и смеется, и не изображает.
Но, признаться, впечатление, которое возникло от Р.М. официальной, не оставило меня и в тот день.
Мои суждения о Горбачеве могут быть только поверхностными, т.е. в них полностью отсутствует политический анализ, присутствуют же личные впечатления, сложившиеся с 1986 года по настоящее время (июль, 1993), т.к. нынче я изредка встречаюсь с ним в Фонде его имени.
И я должен сказать, что во всех наших встречах, даже и тогда, когда он мне отказывал (при прохождении в печать Солженицына, например), впечатление у меня оставалось такое: я имею дело с порядочным человеком. И с приятным. Слово “приятный”, хотя и звучит в данном случае и наивно, и некомпетентно, меня не смущает, я общался с М.С. на своем собственном, а не на его уровне.
Отмечу еще один случай.
Дело было 9.ХП.91г. Суббота. Горбачев через своего помощника по культуре Владимира Константиновича Егорова (у меня раньше возникала мысль – пригласить В.К. зам. главного редактора “НМ”, и я жалею, что не осуществил эту возможность) назначил мне встречу (Кремль) к 11-ОО. Я приехал.
У Горбачева на столе лежала папка с записями Солженицына, изъятыми у него при аресте в 1944 году. По указанию М.С. они были разысканы в архивах КГБ, а теперь М.С. предлагал мне срочно лететь в США, в Вермонт, и вручить их А.И. ко дню его рождения.
План был неосуществим: оставалось два или три дня до дня рождения А.И.
– Обеспечим! – сказал М.С. – Дадим указание нашему послу в США, и тебя прямо из аэропорта в Нью-Йорке доставят в Вермонт!
Но я в то время в связи с публикациями Солженицына постоянно перезванивался с ним, вернее – с Натальей Дмитриевной, и знал о намерении А.И. выехать на две-три недели из Вермонта, так что вполне мог бы и не застать его дома.
Кроме того, через полтора месяца я должен был лететь в Канзасский университет для выступлений там по приглашению профессора-русиста Джеральда Миккельсона (во второй раз, в первый, кажется, в 1986-м). Джеральд – один из “главных” пушкинистов США, много писал и о В. Распутине. Не раз бывал у меня на даче, несколько лет, с перерывами, жил в Питере – руководил американскими аспирантами в Союзе (и России). Его ученик, профессор колледжа в Мэмфисе (штат Техас), защищал диссертацию (выглядит-то как шикарно, какой переплет, какой набор!) “Ирония в творчестве Залыгина”. Теперь он переводил “Комиссию” (вышла в начале 1994 года), и я должен был слетать и к нему в Мэмфис тоже.
Горбачев быстро (он довольно часто соглашался быстро) согласился со мной и предложил мне полистать папку с записями Солженицына. Зная нрав А.И., я отказался. Тогда разговор зашел о том, о другом и длился часа полтора, а это ведь были как раз те часы, в которые Ельцин, Шушкевич и Кравчук в заповеднике Беловежская Пуща решили, что Россия, Украина и Белоруссия должны быть полностью независимыми государствами.
Точно те самые часы.
Это стало известно на другой день, но я всегда был совершенно уверен: в субботу в полдень Горбачев, когда мы беседовали с ним, ничего не знал об этой встрече тех троих в Беловежской Пуще. Недавно я спросил М.С. об этом, он подтвердил: не знал.
А ведь должен был знать!
Вообще мне кажется, что Горбачев обладает некоторыми человеческими качествами в ущерб качествам лидера. Он не подозрителен и не злопамятен (он ведь никогда не ругал своих предшественников), он больше любит говорить, чем слушать, он несколько излишне самоуверен там, где это не оправдано.
