Старинная вещь хороша тем, что она не бросается в глаза, недорога и добротно сделана.
Когда кто-то сказал, что обложки из тонкого шелка неудобны тем, что быстро портятся, Тонъа заметил в ответ:
– Тонкий шелк становится особенно привлекательным после того, как края его растреплются, а свиток, украшенный перламутром,- когда ракушки осыпятся.
С тех пор я стал считать его человеком очень тонкого вкуса.
В ответ на слова о том, что-де неприятно смотреть на многотомное произведение, если оно не подобрано в одинаковых переплетах, Кою-содзу сказал:
– Стремление всенепременно подбирать предметы воедино есть занятие невежд. Гораздо лучше, если они разрознены.-
Эта мысль кажется мне великолепной. Вообще, что ни возьми, собирать части в единое целое нехорошо. Интересно, когда что-либо не закончено и так оставлено,- это вызывает ощущение долговечности жизни. Один человек сказал как-то:
– Даже при строительстве императорского дворца одно место специально оставили незаконченным.
В буддийских и иных сочинениях, написанных древними мудрецами, тоже очень много недостающих глав и разделов.
LXXIX
Когда господин Левый министр Тикурин-ин-но-нюдо мог безо всяких помех стать первым министром, он изволил заявить:
– Что тут за невидаль! Постом Левого министра я и ограничусь,- и с теми словами ушел в монастырь.
Левый министр Тоин, восхищенный этим поступком, тоже отказался от мечты стать премьер-министром. Как говорится, произошло «раскаянье вознесшегося дракона».
Луна, став полной, идет на ущерб; дело, достигнув расцвета, приходит в упадок. Все, что доходит до предела, приближается к разрушению – таков закон.
LXXX
Когда Хоккэн-сандзо прибыл в Индию, то, увидев там однажды веер, изготовленный на его родине, он затосковал, в недуге слег и все хотел отведать китайских кушаний.
Услыхав эту историю, один человек воскликнул:
– И такой великий человек, живя в чужой стране, показал свое слабодушие!
Кою-содзу возразил на это:
– О, это мягкий, чувствительный знаток Трех частей канона!
Это замечание показалось мне очень трогательным, непохожим на то, что его сделал законоучитель.
LXXXI
Ежели нет в человеке смирения, то он не может не быть обманщиком. Однако отчего же нет людей прямодушных от природы? Человек, лишенный смирения, обычно испытывает зависть, видя мудрость другого. Часто последний дурак смотрит на мудрого человека с ненавистью. «Оттого что не может получить великой награды,- поносит он мудрого,- не приемлет этот мудрец мелких выгод, хочет притворством добиться славы!»
Такие насмешки появляются потому, что сам дурак по складу характера совершенно не похож на мудреца. И свойство крайней глупости, присущее этому человеку, измениться не может. Вот потому-то он всеми правдами и неправдами стремится получить хоть самую малую выгоду.
Подражать глупцу нельзя ни в коем случае. Если, уподобляясь помешанному, человек побежит по дороге,- это помешанный. Если, уподобляясь злодею, он убивает другого человека,- это злодей. Подражающий скакуну сродни скакуну, подражающий Шуню – последователь Шуня. И тот, кто, пусть даже обманом, стремится быть похожим на мудреца, должен называться мудрецом.
Корэцугу-но-тюнагон был щедро наделен талантом воспевания ветра и луны. Всю жизнь он хранил чистоту и читал сутры. А жил он вместе с храмовым монахом Энъи-содзё ш. В годы Бумпо ш, когда храм Миидэра сгорел, Корэцугу сказал монаху:
– Прежде, обращаясь к вам, мы говорили «храмовый монах». Но так как храма не стало, отныне мы будем называть вас просто монахом!
Очень остроумное замечание!
LXXXIII
Поить вином простолюдина – дело, требующее большой осторожности. Один мужчина, живший в Удзи, знался с неким Гукакубо – священником из столицы. Священник этот был отшельником, человеком весьма изящным и привлекательным и доводился ему шурином, поэтому отношения между ними поддерживались самые сердечные. Однажды за бонзой в столицу был прислан конь и слуга. Гугакубо встретил слугу словами:
– Дорога предстоит дальняя. Прежде всего надо, чтобы ты пропустил разок,- и предложил ему сакэ.
Тот чарочку за чарочкой, чарочку за чарочкой выпил-таки изрядно. Потом он прицепил к поясу меч, что придало ему весьма бравый вид, приведший Гугакубо в хорошее расположение духа, и пустился в дорогу, сопровождая священнослужителя.
Где-то в районе Кобата путники повстречали монаха из Нара, а с ним – большое число воинов. И тут наш провожатый бросился им наперерез и с возгласом:
– Подозрительно, что они делают в горах в такой поздний час? Стой! – выхватил из ножен меч.
Воины все, как один, тоже обнажили мечи и вложили в руки стрелы. Увидев это, Гугакубо умоляюще сложил руки:
– Извольте видеть, он же мертвецки пьян! Простите его великодушно,- после чего все посмеялись над ними и по
ехали дальше. Провожатый же, обернувшись к Гугакубо, гневно произнес:
– Однако же вы изволили вести себя крайне досадным образом. Я вовсе не пьян. Я желал прославить свое имя, а из-за вас мой меч оказался обнаженным всуе! – и в порыве безрассудства ударил священника мечом, а когда тот рухнул
наземь, заорал: «Караул, разбойники!»
Когда же на крик его сбежались всполошившиеся сельские жители, он вдруг заявил: «Это я разбойник!» – и, кидаясь из стороны в сторону, принялся размахивать мечом и очень многих поранил, но в конце концов был схвачен и связан.
Залитый кровью конь священника по той же дороге примчался домой, в Удзи. Домашние перепугались и срочно послали на розыски пропавших большую группу мужчин. Гугакубо нашли на заросшей кустами гардении равнине. Он лежал и тихонько стонал. В Удзи его принесли на руках.
Хотя пострадавшего и спасли от близкой смерти, но ударом меча у него была сильно повреждена поясница, и он остался калекой.
У одного человека был «Сборник японских и китайских песен», переписанных якобы рукой Оно-но Тофу. Кто-то сказал владельцу:
– У меня, разумеется, нет никаких сомнений относительно вашей семейной реликвии, однако вот что странно: по времени не получается, чтобы Тофу мог переписать сборник, составленный Сидзё-дайнагоном, который жил после него.
– О, значит, это действительно редчайшая вещь! – ответил тот и стал беречь рукопись пуще прежнего.
LXXXV
Как-то заговорили, что в глубине гор водится такая тварь – называется кот-оборотень. Он пожирает людей. Один человек сказал по этому поводу:
– Да вот здесь хоть и не горы, а тоже, говорят, будто кошки с годами становятся оборотнями и случается, что хватают людей.
Эти слухи дошли до некоего Амида-буцу -монаха, сочинявшего стихотворные цепочки рэнга,- он жил поблизости от храма Гёгандзи.
«Я же все время брожу в одиночестве,- подумал он,- надо быть настороже!»
Как-то раз сей монах до поздней ночи сочинял где-то рэнга и возвращался домой один-одинешенек, и вдруг, на берегу речки – кот-оборотень, о котором все толковали,- ну конечно! – кинулся к монаху и готов был уже наброситься на него и впиться в горло!
Обомлев от ужаса, монах вздумал было защищаться -
нет сил, не держат ноги. Бултыхнувшись в речку, он завопил:
– Помогите!!! Кот-оборотень! Ой-ой! Ой!!!
На крик с зажженными факелами в руках выскочили из домов люди. Подбегают к речке, смотрят – хорошо известный в округе бонза.
– Что,- говорят,- случилось?
Когда вытащили его из воды, веер и коробочка, которые он получил как призы на стихотворном состязании и спрятал себе за пазуху, исчезли под водой.
С видом человека, спасенного чудом, монах еле притащился домой.
На деле же оказалось, что это прыгнула к нему его собственная собака: она узнала хозяина, несмотря на темноту.
LXXXVI
Отодзурумару, прислуживавший дайнагон-хоину, знался с человеком по имени господин Ясура и постоянно ходил к нему. Однажды, когда послушник вернулся от своего знакомца, хоин спросил его:
– Куда ты ходил?
– Я ходил к господину Ясура,- ответил тот.
– Этот Ясура мирянин или монах? – последовал новый вопрос, и мальчик, смиренно разглаживая рукав, произнес:
– Кто же он такой?… Головы-то его я и не видел.
Он почему-то не видел одной только головы…
В учении о темном и светлом началах нет никаких наставлений по поводу Дней красного языка. Древние не питали к ним неприязни. Не в наши ли дни из-за чьих-то высказываний возникла к ним нелюбовь?
Говорят, будто дело, начатое в эти дни, не достигает счастливого завершения; будто нельзя в такие дни ничего толком ни сказать, ни сделать; что найдешь – то потеряешь, что задумаешь – не сотворишь, Это глупости.
Стоит попытаться сосчитать дела, окончившиеся несчастливо, хотя исполнение их и было приурочено к благоприятному дню, получится то же самое. Причина этого в том, что безмерны границы изменчивости: кажется, вещь существует, а ее нет, у того же, что имеет начало, нет конца.
