Да, кроме наглых фаворитов русофобской власти, есть ещё и антирусофобское Сопротивление!.. И пока оно живо, все попытки превратить ПЕН в майдан – это моча покойника с большим сроком давности, много лет длятся эти попытки, совершают их «правозащитники», абсолютно безразличные к убийству Олеся Бузины, детей Донбасса, журналистов, безразличные к чёрным спискам для актёров, писателей, репортёров России.
Прелесть ещё и в том, что везде публикуя, издавая, преподавая свои русофобские взгляды, поливая Россию грязью и клеветой, этой ненавистью питаясь, они жалуются на отсутствие свободы слова и мечтают о «жертвах режима», без которых нет им премий за их «правозащитную деятельность». Это сильно похоже на анекдот о Красной Шапочке, которая приходит к бабушке с пирожками и говорит: «С мясом по 50 рублей, с капустой по 35».
В «Коммерсанте» напечатан отклик А. Плахова на «недавний наезд на украинскую библиотеку», цель автора – доказать, что никакой русофобии не существует, просто СМИ «работают на неискушённого читателя, и ему начинает казаться, будто русофобия – это какое-то особо изощрённое и тяжкое преступление… Между тем «русофобия» не может быть ни научным, ни юридическим термином, являя собой яркий пример воспалённой русской фантазии. Это словечко любят употреблять экзальтированные поэты – от Фёдора Тютчева (которому и приписывают пионерство в данном вопросе) до Юнны Мориц».
Смешно полемизировать с автором, называющим Фёдора Тютчева экзальтированным поэтом, а русофобию – «воспалённой русской фантазией», и я не собираюсь ликвидировать огромный культурный пустырь, который образовался у маститого кинокритика всех международных кинофестивалей.
Русофобия – термин научный, исторический, имеющий древние корни, русофобия бывает торговой, военной, политической, об этом написано много исторических обзоров и профессиональных трудов, часть из них неслабо представлена в интернете, надо только задать вопрос «Что такое русофобия?» – и вы получите ответ, научный и точный.
Является ли русофобия особо изощрённым и тяжким преступлением?.. Откройте «Словарь иностранных слов»: юдофобия – ненависть к евреям, антисемитизм. Русофобия – то же самое, ненависть к России, к русским, тот же самый фашизм, особо изощрённое и тяжкое преступление. Такова любая ненависть к любому народу. Но только наша отечественная русофобия маскируется под либерализм и процветает, паразитируя на языке народа, который она ненавидит и с которым ведёт жестокую информационную войну, демонизируя Россию, как чудовище, чьё место – на электрическом стуле.
Подмена или зеркало?
Литература / Литература / Приглашение к разговору
Анкудинов Кирилл
Теги: литературный процесс , литературоведение
Высокая литература должна просвещать сетевую
«Сетевая литература»… Надо ли говорить на эту тему?
Поначалу может показаться, что не надо, поскольку формулировка темы некорректна. Интернет – не более чем один из технических способов доставки информации. Делить литературу на «сетевую» и «несетевую» – всё равно что делить литературу на ту, которую «удобно исполнять по радио», и на ту, которую «неудобно исполнять по радио». Очевидно, что есть литературные жанры, приспособленные для сетевого формата, – короткие рассказы, «байки из жизни», анекдоты. И есть жанры, противопоказанные этому формату. Жанр «реалистического романа-эпопеи», например. Между прочим, ведущий жанр в советской прозе 30–50-х годов. Я не уверен, что от него нечего ждать в будущем. Но если сей жанр продолжит развиваться, то вне интернета.
И всё же иногда техническая форма доставки информации оказывается важна.
Отчего 30-е годы ХХ века были расцветом «вождистских режимов» (обобщаемых неточным термином «тоталитаризм»)? Какие СМИ существовали в те годы? Газеты и журналы? Но значительная часть тогдашних людей оставалась неграмотной. Телевидение? Оно было редчайшей и дорогой игрушкой. На первое место вышло радио, притом преимущественно не «приёмниковое», а «репродукторное» – волей-неволей пришлось слушать «глас вождей из тарелки». А когда распространилось телевидение, тут-то «вожди» сошли на нет: визуальность и вождизм неважно сочетаются. Зато телевидение поспособствовало «корпоративному олигархизму» всякого рода – понятно почему: телевидение не предполагает обратную связь со зрителями. Интернет, напротив, выстроен на сплошной интерактивности, то есть на обратной связи автора с его аудиторией.
Всем ясно, что когда говорится о «сетевой литературе», речь идёт не об электронных версиях бумажных литературных журналов. И даже не об исключительно сетевом проекте «Лиterrатура» (дай бог ему долгих лет жизни). А идёт речь о таких сайтах, как «Стихи.ру» и «Проза.ру», то есть о пространствах, где «сотни тысяч авторов» и «каждый автор – критик всем остальным». И речь эта всегда ведётся в одном аспекте…
Современная литература складывается из трёх частично пересекающихся полей. Первое поле – «массово-коммерческая литература»; это поле живёт по законам рыночной экономики, оно движимо издателями и торговыми агентами. Второе поле – так называемая высокая литература или толстожурнальная литература; оно находится внутри и поблизости литературных журналов; его активисты – журнальные руководители, а также критики и прочие эксперты. Третье же поле – «сетевая литература». Я бы сказал, что это «литературное Гуляй-поле»; у него нет хозяев, и управляется оно посредством самоорганизации. «Массовая литература» с «сетевой литературой» конфликтуют только из-за «проблем копирайта»; содержательно им делить нечего. Зато «высокой литературе» есть что содержательно делить с «сетевой».
Сейчас «высокая литература» переживает кризис, сопоставимый с «кризисом европейской аристократии» XVII–XVIII веков. Столетиями было заведено, что «аристократы – белая кость» и что они «вам, крестьянам-горожанам-неблагородиям слова не дадут, а ну брысь под лавку» (на абсолютистском этапе феодализма сие трансформировалось в «король – помазанник Божий», что не изменило местопребывания неблагородий). И вдруг крестьяне-горожане-неблагородия стали жить торговлей. Они не стремились задеть этим благородий намеренно; однако они вывели благородий за пределы экономики – в рыночных сделках нет «белой кости» и «помазанников Божьих». Короли и аристократы обиделись; и всё это породило грандиозный спор философов и публицистов XVII–XVIII вв. о личности, о её ценности, о взаимоотношениях личности с государством, об идеальной модели управления (явились мнения в диапазоне от Гоббса до Руссо).
Точно так же сайты «Стихи.ру» и «Проза.ру» с их «сотней тысяч писателей и критиков в одном флаконе» автоматически выводят за пределы литературного процесса главредов, грантодателей, распределителей премий, «живых классиков с безупречными репутациями», толкователей текстов, профессиональных интриганов, прочих насельников горделивой башни «высокой литературы». Подавляющая часть высказываний о «сетевой литературе» – жалобы этих насельников (или их автоматических трансляторов).
Что сказать? Кризис XVII–XVIII вв. не уничтожил аристократию совсем. В Англии лордов почитают; там даже королева имеется. А современная Франция – республика. Кризисы сохраняют всё сильное, но губят слабое, бездарное, изжившее себя. Вопрос легитимности тех или иных культурных форм – важнейший вопрос; он разрешается бескровно, но жёстко. Как обстоят дела с легитимностью у современной отечественной «высокой литературы»?
Она существует в двух вариантах – в варианте «толстых» журналов с советским прошлым» и в варианте «постсоветских альтернативных литературных проектов» (таких как «Воздух» и «НЛО»); так что мы имеем возможность услышать «два ответа на вызовы времени». Оба этих ответа недостаточно убедительны.
В «толстых» журналах публикуется немало хороших писателей. Кстати, творчество лучших «толстожурнальных авторов» почти не соприкасается с «сетевой литературой». «Толстые» журналы могли бы жить независимо от «сетевой литературы», если б не их инерционность: где инерция, там «отрицательная селекция» и деградация. У этих журналов есть свой «балласт», и он фатально влечёт их к «сетевому пространству» (что объяснимо: написать хороший реалистический или модернистский роман сложнее, чем чесать языком, человек ищет, где легче, а литераторам ничто человеческое не чуждо). Взять Вячеслава Пьецуха. Когда-то (очень давно) он писал прозу; но обленился и вот уж четверть века гонит одно и то же эссе с единственной мыслью и в одном бормотно-прыгающем стиле, разливает его по разным флаконам и успешно поставляет в литжурналы. Формат текстов Пьецуха – бесспорно «сетевой», но по меркам «сетевой литературы» эти тексты проигрышны; они как бормотуха в ряду элитного виски. «Толстые» журналы теряют читателей потому, что инерция выносит их на чужое поле, где они объективно слабы.
